Ведь жизнь кончается не завтра.

Возможно, автора, о котором пойдет речь, не все знают «в лицо»: по имени, названиям произведений. Однако неизменно «угадываются» строчки известных песен — на стихи, написанные ее рукой:

Счастье — что онo? Та же птица:
упустишь — и не поймаешь.
А в клетке ему томиться
тоже ведь не годится,
трудно с ним, понимаешь?

Это Вероника Тушнова. Без сомнения, один из самых откровенных и душевных поэтических голосов середины ХХ века. Это из-под ее пера вышло столь обнадеживающее:

Понимаешь, все еще будет!
В сто концов убегают рельсы…
И вот это еще, пронзительное, всем знакомое:
И так захочешь теплоты,
Не полюбившейся когда-то,
Что переждать не сможешь ты
Трех человек у автомата…

В ее стихах не просто «лирические размышления». Многие из них можно назвать «опытом выживания» души в трудных, горьких жизненных ситуациях. Возможно, поэтому они так полюбились целому поколению российских женщин — и не одному уже. Поэтичная, но сильная натура, умеющая любить, прощать и ждать. А еще — радоваться самым простым жизненным вещам. Таков, наверное, вкратце словесный портрет их лирической героини.

* * *

Впрочем, написать хотелось немного о другом — менее «литературном» и более «человеческом». В предисловиях к сборникам поэтессы сказано обычно, вскользь, о ее «драматичной судьбе». Что было в этой судьбе, во многом понятно из творчества. Спасала раненых в госпиталях, выживала с маленькой дочкой в скудные послевоенные годы… Но главными в ее жизни были все же не эти трудности. А тот «загадочный незнакомец», которого она хранила, как некую тайну сердца, от которого годами ждала и не получала писем, к которому, несмотря ни на что, готова была явиться по первому зову — и вновь обреченно вздыхала: «Ты так, наверное, богат, что ничего тебе не надо». Наверное, более всего и притягивает в этой истории о любви такая вот всепоглощающая готовность отказаться от себя: «За это можно все отдать…» — и странная обделенность.

Настолько странная и несправедливая, что рано или поздно поневоле задумаешься — а кем же был «он»? Точнее, как же могло случиться так, что даже такое преданное чувство не смогло растопить чьего-то сердца. Не вызвать хотя бы благодарности, позволения просто быть рядом. А если «он» был так жесток, то почему его все же любили? Ведь, в конце концов, разве для такой любви Бог сотворил человека?

О личной жизни поэтессы известно немного, и в основном из косвенных источников. Первый муж — Юрий Розинский — был врачом-психиатром и оставил их с дочкой еще в годы войны. Встречаются неясные упоминания и о втором ее браке. И что-то еще было — в самом конце жизни — это явственно проступает в стихах. То, что заставляло искать: «Хоть строчки, хоть слова оттуда, оттуда…».

Что же все-таки происходило в это время «на той стороне» — в душе того, кого так безнадежно порой звали и ждали? Захотелось найти об этом хоть одно письменное свидетельство. Не из любопытства — скорее, из-за желания что-то понять. И однажды я его нашла:

Я тебя не хочу встречать.
Я тебя не хочу любить.
Легче воду всю жизнь качать,
На дороге камни дробить.
Лучше жить в глуши, в шалаше,
Там хоть знаешь наверняка,
Почему тяжело на душе,
Отчего находит тоска…

Сказать, что эти строчки «просто поразили» — недостаточно. Ибо написал их совсем не «жестокий», а глубоко мыслящий человек. Так же непросто переживающий ощущение «последней любви», как и та, кого он встретил. С одним только важным «дополнением» — человек верующий. А именно: поэт и писатель Александр Яшин, автор правдивых повестей о деревне, «исследователь» крестьянской души. Христианин, не боявшийся при советской власти хранить в доме иконы и Евангелие. Отец семерых детей.

Вероника Тушнова покорила его не только необычной, восточной, не увядшей и в зрелости красотой, но — прежде всего — умением понять, вместить в себя тревоги и скорби другого человека. Способностью, а может быть, и настоящим даром, о котором он писал:

Надо —
Пройдет по пояс
В звездном сухом снегу,
Через тайгу
На полюс,
В льды,
Через «не могу».

Будет дежурить,
Коль надо,
Месяц в ногах без сна,
Только бы — рядом,
Рядом,
Радуясь, что нужна.

Именно любовь — взаимная и земная — и только она давала ей ощущение всесильности, какой-то «всеспособности» души:

Длится волшебство не иссякая,
повинуются мне
ветер, дым,
пламя, снег и даже сны,
пока я
заклинаю именем твоим.

Впрочем, иногда проступало в этих счастливых строчках то смутное, о чем, кажется, нельзя было бы не задуматься:

Много счастья и много печалей на свете,
а рассветы прекрасны,
а ночи глухи…
Незаконной любви
незаконные дети,
во грехе родились они —
эти стихи.
Только вот задумываться — до поры до времени — не хотелось:
Так уж вышло, а я ни о чем не жалею,
трачу, трачу без удержу душу свою…

Для верующей души писателя эта «смутная» беззаконность значила гораздо больше. Иначе, наверное, не решился бы «оторвать от сердца» запретное, возвратиться к жизни в семье, восстановить мир и любовь в которой, может, и не было уже никакой возможности. Был ли это «нравственный выбор»? Скорее, даже — выбор духовный. Почти не отраженный в поэтических образах, разве что в одной, написанной чуть позже, незаметной строчке:

А мы друг друга и там узнаем…

Чего стоила эта разлука поэтессе со звучным именем Вероника, нам уже отчасти известно. Этой душевной болью были рождены, пожалуй, самые горькие из строк, увековеченных в ее книгах:

Знаешь ли ты, что такое горе?
Его переплыть — все равно что море,
Его перейти — все равно что пустыню,
А о нем говорят словами пустыми.
Говорят: «Вы знаете, он ее бросил…»
А я без тебя как лодка без весел,
Как птица без крыльев,
Как растенье без корня…
Знаешь ли ты, что такое горе?

Только вот воспринимается эта боль уже немного по-другому. Точнее, не возникает желания как-то «оправдать» ее. Хотя и осудить — тоже. «Что такое горе», ее адресат знал. И, пожалуй, точнее всего выразил в одном из более поздних стихотворений «Переходные вопросы»:

Какой мерой мерится
Моя несуразица?
И в Бога не верится,
И с чертом не ладится.

Переживать такую раздвоенность для христианина страшней, чем быть оставленным каким бы то ни было человеком на земле. И думается уже, что это не поэт свою возлюбленную, а она его — трагично для себя — не понимала…

* * *

В стихах Вероники Тушновой, как и во многих других, входящих в число поэтических образцов, звучит мысль о «неподсудности» любви. Сложная и важная тема… Сложная потому, что судить наше сердце может только Господь, и как это будет — действительно «один Бог знает». Важная оттого, что все же можно сказать: чувство не становится святым просто оттого, что является очень сильным. Как не может — по определению — нести в себе святость ничего, что уводит нас от Бога. А любовь, «неподсудность» которой хочется доказывать всему миру, увы, очень часто уводит…

Как бы там ни было, обращенные к Тушновой и Яшину строчки Эдуарда Асадова: «Вы жили, как Ромео и Джульетта, хоть были втрое старше, чем они» — можно назвать очень близкими к жизни. В недалеком будущем их обоих ждала мучительная и «безвременная» смерть от одного и того же, онкологического, недуга. Вероника Михайловна умерла в возрасте пятидесяти лет летом 1965 года. Писатель прожил после ее похорон чуть более трех лет. Не стоит, наверное, напрямую связывать столь горький итог с действием какого-либо «нравственного закона». Но, перечитывая их последние строчки, невольно ловишь себя на мысли: какую же большую цену в виде душевных, а порой и физических мучений платит потом человек за то, что вовремя от чего-то не уберегся:

…Дописать или оборвать —
Горе горькое догоревать?
Сам с собой не всегда в ладу.
По своей
Иль чужой вине
Так живу, как сквозь строй иду,
Что ни день —
Горю на огне.

И вместе с тем, этот период жизни — от разрыва с любимым до смерти в больничной палате — был прожит поэтами очень по-разному. Он стал своего рода финишной прямой, в которую были вложены все оставшиеся силы и чаяния души. А также последним душевным «фотоснимком» того, какими они вошли в Вечность.

Вероника Тушнова умирала в тяжелых мучениях. О последних месяцах ее жизни сохранились скупые, во многом типичные свидетельства современников. И строчки — самые последние, прощальные.

Я стою у открытой двери,
я прощаюсь, я ухожу.
Ни во что уже не поверю, —
все равно
напиши,
прошу!

Ее жизнь закончилась все в том же ожидании и неутоленной тоске. Кажется, так воспевавшая любовь земную, она не верила в ее бесконечность и бессмертие. Лишь изредка — проблесками и как-то неосознаваемо — ощущалось, что «что-то не так»:

Я ищу приворотного зелья,
а нужна-то
живая вода.

Перед смертью она успела подержать в руках сигнальный экземпляр своего последнего сборника — «Сто часов счастья». Возможно, они действительно были в ее жизни. И вместе с тем, в статьи о поэтессе прочно вошло признание ее близкой подруги, Н.И. Катаевой-Лыткиной: «Не знаю, была ли она счастлива в жизни хотя бы час».

* * *

Александр Яшин, несмотря на уже свершившийся разрыв, переживал ее смерть крайне тяжело. Встречается упоминание и о том, что примерно в это же время покончил с собой его шестнадцатилетний сын. А сам он был смертельно болен. Казалось бы, незачем больше и жить…Но у него появляются силы еще и бороться за свою душу. Так, появляется стихотворение «Перед исповедью»:

…Выговориться дочиста —
Что на костер шагнуть.
Лишь бы из одиночества
Выбиться как-нибудь.

Может, еще и выстою
И не сгорю в огне,
И, как на той комиссии,
— Годен! -
Запишут мне.

Как трудно, оказывается, «выстоять», прорывается потом в отдельных строчках, образах — таких «знакомых», кажется, многим из нас по трудным минутам в борьбе с собой.

…Подари, Боже,
Еще лоскуток
Шагреневой кожи…

А за несколько месяцев до своей кончины он, неровным уже, срывающимся стихом напишет:

Не оскорблю ни одного дерева —
Ни на одном не повешусь.

Перед смертью он попросил повернуть его кровать к окну и долго смотрел на церковь Вознесения в Коломенском. По воспоминаниям дочери Натальи, именно так — спокойно — прощался он со всем и вся. И лишь в последний час, держа за руку жену, опять «плакал и казнился».

И, кажется, за это короткое время он много успел сделать для своей души…

* * *

Порой, перечитывая того или иного автора, сталкиваешься с какой-нибудь точной фразой и не можешь понять — откуда она? Вроде бы, не могла она быть результатом его размышлений, но откуда-то родилась. Иногда автору удается выразить на бумаге больше, чем он задумал, больше, чем-то, до чего «дошел» он сам. И самые знаменитые строки Вероники Тушновой, кажется, из этой категории:

Не отрекаются, любя.
Ведь жизнь кончается не завтра…

Действительно, «не завтра». И не послезавтра, никогда. Только вот «отрекаемся» мы не тогда, когда расстаемся, а когда позволяем чему-то дорогому погибнуть для жизни вечной. И потому, как ни странно, нужно действительно иногда «перестать ждать» именно ради того, чтобы потом встретиться.

И, кажется, если бы эта преданная, тонко чувствующая женщина до конца ощутила это, не пришлось бы читать в предисловиях о ее «драматичной судьбе».

Значит ли это, что «все было неправильно» в ее словах? В книге, с которой хотелось порой заснуть, как с плюшевым медведем, столько она давала надежды… Наверное, все искреннее, сказанное с душевной болью вообще не может быть «правильным» или «неправильным», а тем более «безнравственным» и «ложным». Оно может быть лишь подверженным горьким заблуждениям.

И потому хочется — просто в память об этой душе — попытаться исполнить то, о чем так безнадежно просила она на пороге ухода из земной жизни:

Не на будущее,
так за прошлое,
за упокой души,
напиши обо мне хорошее.
Я уже умерла. Напиши!

http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=4978&Itemid=118