 |
| Слово | Сергей Сергеев | 19.05.2008 |
«Интегральный», «нововременский» национализм, чьим главным выразителем являлся М.О. Меньшиков, по внешности имел много общего с национал-либерализмом. То же утверждение текучести жизни этноса, которая предопределяет неизбежность отмирания старых и возникновения новых его общественных форм, то же отрицание революционизма, то же требование участия всей нации в государственных делах, то же западничество… Фразеология Меньшикова порой удивительно напоминает формулировки его постоянного и жесткого оппонента Струве. У него, скажем, можно прочесть такое классически либеральное рассуждение: «Нация — это когда люди чувствуют себя обладателями страны, ее хозяевами. Но сознавать себя хозяевами могут только граждане, люди обеспеченные в свободе мнения и в праве некоторого закономерного участия в делах страны. Если нет этих основных условий гражданственности, нет и национальности <…>» (30). Или вот он настаивает: «<…>необходим<…>русский имперский клуб — одновременно национальный и либеральный» (31). Весьма характерно, что Меньшиков некоторое время сочувственно относился к деятельности партии кадетов, одним из лидеров которой был Струве. Так почему же Михаил Осипович и Петр Бернгардович не нашли общего языка?
Прежде всего, принципиально отличны общефилософские предпосылки их мировоззрений: Струве, отказавшсь от марксизма и позитивизма, перешел к «этическому идеализму», опиравшемуся на наследие Канта и Фихте; Меньшиков же был биологическим детерминистом и социал-дарвинистом с сильной примесью ницшеанства. Отсюда и вытекают все остальные противоречия между ними: для Струве главная ценность — благо отдельной личности, для Меньшикова — благо этноса как биологического организма; первому либеральный строй важен как осуществление высшего нравственного принципа равноценности всех людей, второму — как средство «отбора» новой аристократии, устанавливающей законы для «ленивого, мечтательного, тупого, простого народа» (32); с точки зрения духовного вождя национал-либералов национальность определяется принадлежностью к той или иной культуре, по мнению ведущего публициста «Нового времени» — к той или иной «расе», «крови», «породе»; если лидер правых кадетов призывал к утверждению юридического равноправия всех народов Российской империи, то идейный рупор Всероссийского национального союза считал инородцев врагами России и потому протестовал против их присутствия в Думе… Короче говоря, «либерализм» Меньшикова носил ярко выраженный антидемократический и этнократический характер и, в сущности, был предельно далек от струвовского социал-либерализма, да и от классического либерализма тоже. Что же касается взаимоотношений с традиционалистами, то автор «Писем к ближним» неоднократно подчеркивал, что главное его отличие от них в том, что для него высшей ценностью в уваровской триаде является ее третий элемент — народность. Другие «нововременцы» (сам А.С. Суворин, В.В. Розанов, П.П. Перцов) и идеологи Всероссийского национального союза типа П.И. Ковалевского в тех или иных вариациях также развивали биологизаторский и этнократический подход к национальной проблеме.
Таким образом, используя сделанный ранее вывод о двойственном характере националистического дискурса, и исходя из предложенной выше типологии русского национализма, можно констатировать, что традиционалистская и либеральная версии последнего представляют собой «субидеологии», а «интегральный» — «суперидеологию». В то же время нельзя не заметить, что между разными направлениями русского национализма существовали не только взаимоотталкивания, но и взаимовлияния. Особенно это заметно на примере идейной эволюции Струве, активно использовавшего в годы первой мировой войны такое ключевое понятие из арсенала традиционалистов как Святая Русь и поддержавшего иррационалистическую концепцию «национального эроса» Д.Д. Муретова, которая более приличествовала бы «нововременцам» (недаром, в ее защиту выступил В.В. Розанов). Последние, впрочем, тоже довольно часто заимствовали те или иные идеологемы и у традиционалистов, и у национал-либералов.
Теперь два слова об имперской проблеме в русской общественной мысли начала XX века. В виде ее самостоятельного течения империализм тогда не оформился (некоторые намеки на это есть, пожалуй, только в политической публицистике В.Я. Брюсова) и развивался как часть националистической идеологии. Под империализмом подразумевалась не «высшая стадия развития капитализма» (В.И. Ленин), а осуществление многонационального единства в рамках одного государства или стремление к такому единству. В принципе, националисты всех направлений были одновременно и империалистами, но, безусловно, приоритет в разработке имперской темы принадлежал национал-либералам. С их точки зрения, юридически равноправная для всех населяющих ее этносов империя могла бы стать решением национального вопроса в России. В то же время, они никогда не отказывались от национально-русского характера российской государственности, вообще не признавая империями многоэтнические государства, лишенные руководящего национального ядра. Кроме того, либералы выступали с наиболее амбициозными проектами расширения границ России. В отличие от них и радикалы, и традиционалисты скорее склонялись к изоляционизму, а Меньшиков даже предлагал отказаться от тех инородческих окраин, которые невозможно обрусить (а именно обрусение инородцев представлялось ему панацеей от всех бед). Так что, в точном смысле слова, империалистами были только национал-либералы.
СУДЬБЫ РУССКОГО НАЦИОНАЛИЗМА
Каков был общественный резонанс националистических и империа- листических идеологем? С одной стороны, можно говорить об их несомненных и значительных успехах в среде политической, экономической и культурной элиты России, особенно в период 1907 — 1917 гг. Всероссийский национальный союз (ВНС) (лидеры — П.Н. Балашев, В.А. Бобринский, В.В. Шульгин и др.) составлял вторую по численности депутатов фракцию в III и IV Государственных Думах, не чужды националистических настроений были и октябристы и даже прогрессисты с кадетами (не говоря уже о «правых»). Националистическим может быть назван внутриполитический курс П.А. Столыпина в последние годы его премьерства (публицисты ВНС писали после его смерти, что он «открыто и ясно принял национальную программу и выполнял ее на деле», что «общий фон всех государственных работ П.А. — национализм» (33)). Рябушинские и Коноваловы финансировали национал-либеральную газету «Утро России». Национальная идея в разных ее вариациях становится главенствующей в сознании многих «властителей дум» — философов, художников, поэтов… В 1911 г. Андрей Белый в письмах Александру Блоку патетически восклицает: «Гибель подстерегает каждого из нас ежеминутно всякими неожиданностями, но подстерегает нас гибель, как русских, ибо русские…среди интеллигенции…все наперечет, все друг друга знают, и все…кому не след знать…о нас знают. Но наплевать. Даже и смерть…на поле Куликовом…ясная смерть. <…> мы — русские, а Русь — на гребне мировых событий. <…> в великом деле собирания Руси многие встретятся: инок, солдат, чиновник, революционер, скажут, сняв шапки: «За Русь, за Сичь, за козачество, за всех христиан, какие ни есть на свете"…» (34) Молодой критик-футурист Н.Н. Пунин записывает в дневнике 18 сентября 1916 г.: «Должны ли мы воевать? Да, должны. Мы обязаны воевать во имя своей национальной жизни, во имя своих прав на будущее. <…> Мы существуем, подобно колоссу, на чьи плечи Европа еще положит великие бремена; мы существуем от Померании до Сахалина, мы варвары — великое море огня. Мы должны воевать, бить и гнать Германию, оспаривать у Германии и только у Германии права на престол, нация, которая не имеет прошлого, должна иметь свое будущее. Но не во имя рыхлых идеалов истощенной Франции и не ради лицемерных добродетелей Англии — этой неизменной синечулочницы — мы льем орудия. Попранные права Бельгии, Сербии, что нам за дело до всех попранных прав — во имя своей жизни, во имя своего высокого господства, ради великой футуристической России «чемодан» в Померанию, шрапнелью покроем кенигсбергские форты…» (35) Подобных цитат можно было бы привести еще очень много…Но все эти успехи, тем не менее, не помогли национализму стать победителем в реальной политической ситуации 1917 г. И традиционалисты, и национал-либералы, и радикалы — все они оказались в лагере побежденных. Почему Россия не выбрала никого из них своим историческим вожатым? Если говорить о либералах и радикалах, то, прежде всего, потому, что русские нацией в европейском смысле слова в начале XX века еще не были, да и сегодня они пока ею не сделались. В этом пункте сходятся такие разные современные исследователи как английский историк-русист Джеффри Хоскинг и российский социолог Ксения Касьянова (В.Ф. Чеснокова) (36). Общинное, опирающееся на многовековую традицию вселенского Православия сознание подавляющего большинства русских — крестьянства, вышедшего совсем недавно из него рабочего класса и низовой массы интеллигенции — было равно далеко и от либерального индивидуализма Струве, и от расистского этноцентризма Меньшикова. Исключение составляло население Западного края, арены острых русско-польского и русско-еврейского межэтнических конфликтов, оно и давало ВНС основную массу членов и избирателей. Националистическими настроениями была проникнута лишь небольшая часть интеллигенции и буржуазии, и эта узость социальной базы не могла не сказаться в условиях мощного социального взрыва.
Идеология русских националистов, как это не странно, оказалась в глубоком противоречии с основами русской жизни. Н.М. Минский (Виленкин) еще в 1909 г. справедливо заметил, что национал-либералы «стоят спиной к русскому национальному лику, а националистами стали на европейский образец», что в их идеологемах «прежде всего, нет исторической плоти. Это — зачатая в сумерках аналогий и рожденная в потугах логики мысль» (37). Впрочем, националисты и сами осознавали свое западничество, под знаменитой фразой Струве: «Я западник и потому — националист» (38) — вполне мог бы подписаться и Меньшиков. Поразительно, что они не увидели здесь источника своего будущего поражения. Нельзя не согласиться с Д.А. Коцюбинским, что последнее произошло из-за «объективной невозможности «вписать» западнически интерпретированную русскую националистическую доктрину в многонациональный («имперский») общероссийский контекст» и из-за «невозможности органично совместить традиционные национально-русские реалии с общеевропейскими социально-политическими ценностями» (39). Что же до традиционалистов, то они, опираясь на важнейшие национальные традиции (тот же Минский признавал, что их национализм «по крайней мере, исторически подлинен. Они тяготеют к идеалу, которым действительно жила допетровская Русь и отчасти послепетровская Россия» (40)) не заметили, что конкретные формы выражения этих традиций, отстаиваемые ими, стали в начале 1900-х гг. анахронизмом. Синтез традиционных русских ценностей и социально-политико-экономического модерна сумела осуществить партия, считавшаяся предельным воплощением антинационального духа. Она создала и новую модификацию Российской империи, где в рамках наднациональной общеимперской идеологии «старшему брату» был дозволен строго ограниченный ими культурный (но не политический) национализм. Проиграв политически, национализм продолжал развиваться идеологически, прежде всего, конечно, в Русском Зарубежье. Наиболее обильный плод там дал «струвизм» (правые монархисты вроде Н.Е. Маркова-«второго» или Н.Д. Тальберга в идейной сфере малоинтересны, Меньшиков же, кажется, не нашел себе наследников вовсе), причем не только в публицистике газеты «Возрождение» и других многочисленных изданий, руководимых в разное время Петром Бернгардовичем. Сколь бы талантливы ни были И.А. Ильин или П.П. Муратов (который, правда, уже резко противопоставлял национализм империализму — в пользу последнего), они скорее «консервировали» национал-либерализм, чем творчески его преобразовывали. Зато такие формальные отступники от «струвизма» как евразиец П.Н. Савицкий и национал-большевик Н.В. Устрялов сумели создать идеологемы, адекватно отвечающие на вызов времени, доказав огромные возможности национализма в качестве «суперидеолгии».
Возвращаясь к тому, с чего начали, — с сегодняшнего дня, можно поставить более вопросительных знаков, чем восклицательных. Да, нынче возродились все виды националисического дискурса, даже расизм (похлеще меньшиковского) нашел себе трибуну во внешне вполне респектабельных книжных сериях и журналах. Но, во-первых, есть ли у нового русского национализма достаточно широкая социальная база, а, во-вторых, продуктивен ли он вообще для нашей, пусть значительно уменьшившейся, но все же весьма обширной империи? Ответить на эти вопросы автор статьи пока не готов.
1. Цит. по: Руткевич А.М. Политическая доктрина Шарля Морраса // Моррас Шарль. Будущее интеллигенции. — М., 2003. — С. 147.
2. Хюбнер Курт. Нация: от забвения к возрождению. — М., 2001. — С. 9.
3. Там же. — С. 52.
4. Андерсон Бенедикт. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. — М., 2001. — С. 30.
5. Там же. — С. 31.
6. Смит Энтони Д. Национализм и историки // Нации и национализм. — М., 2002. — С. 258.
7. См.: Европейские революции 1848 года. «Принцип национальности» в политике и идеологии. — М., 2001. — С. 8; Хюбнер Курт. Указ. соч. — С. 118.
8. О шлегелевской теории нации и ее влиянии на русскую мысль пер. тр. XIX в. см.: Зорин Андрей. Кормя двуглавого орла… Литература и государственная идеология в России в посл. тр. XVIII — пер. тр. XIX в. — М., 2001. — С. 352 — 359.
9. См.: Баньковская Светлана. Воображаемые сообщества как социологический феномен // Андерсон Бенедикт. Указ соч. — С. 8.
10. Европейские революции 1848 года. — С. 47.
11. См.: Там же. — С. 76 — 77.
12. Вердери Кэтрин. Куда идут «нация» и «национализм»? // Нации и национализм. — С. 298.
13. Миллер А.И. «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вт. пол. XIX в.). — Спб., 2000. — С. 15.
14. Хюбнер Курт. Указ. соч. — С. 217.
15. Эвола Юлиус. Люди и руины. — М., 2002. — С. 37.
16. Лорд Актон. Принцип национального самоопределения // Нации и национализм. — С. 51.
17. Тихомиров Лев. Критика демократии. — М., 1997. — С. 627 — 628.
18. Леонтьев К. Восток, Россия и Славянство. — М., 1996. — С. 674.
19. Там же. — С. 538, 645 — 646.
20. Григорьев Аполлон. Письма. — М., 1999. — С. 217.
21. Там же. — С. 106.
22. Подробнее см. мою статью «Не хочу быть даже французом…» Виссарион Белинский как основатель либерального национализма в России // Фигуры и лица. Приложение к «Независимой газете». N 11 (74), 14 июня 2001. — С. 16.
23. Дневник Алексея Сергеевича Суворина. — М., 1999. — С. 592.
24. Цит. по: Кирьянов Ю.И. Правые партии в России. 1911 — 1917. — М., 2001. — С. 300.
25. Тихомиров Л.А. Христианство и политика. — М., 2002. — С. 168 — 169.
26. Пайпс Ричард. Струве: левый либерал, 1870 — 1905. — М., 2001. — С. 31.
27. Струве П.Б. Избранные сочинения. — М., 1999. — С. 29.
28. Он же. Национальное начало в либерализме // Биржевые ведомости. — Утр. вып. — 1914. — 7 (20) дек. — С. 2.
29. Национализм. Полемика 1909 — 1917. — М., 2000. — С. 27, 26, 131.
30. Меньшиков М.О. Выше свободы. — М., 1998. — С. 89.
31. Письма к ближним. — Июнь 1906. — Издание М.О. Меньшикова. — С. 963.
32. Там же. — Январь 1908. — С. 40.
33. Цит. по: Коцюбинский Д.А. Русский национализм в начале XX столетия: Рождение и гибель идеологии Всероссийского национального союза. — М., 2001. — С. 482.
34. Александр Блок, Андрей Белый: диалог поэтов о России и революции. — М., 1990. — С. 438 — 439.
35. Пунин Н.Н. Мир светел любовью. Дневники. Письма. — М., 2000. — С. 101.
36. См.: Хоскинг Джеффри. Россия: народ и империя. — Смоленск, 2001. — С. 5 — 14, 499 — 503; Касьянова Ксения. О русском национальном характере. — М., 2003. — С.
37. Национализм. Полемика 1909 — 1917. — С. 54 — 55.
38. Струве П.Б. Patriotica: Политика, культура, религия, социализм. — М., 1997. — С. 74.
39. Коцюбинский Д.А. Указ. соч. — С. 498.
40. Национализм. — С. 54.
