Когда прижмет — конечно уверуешь

— Меня не призывали, я сам пошел в Сталинскую Сибирскую добровольческую дивизию. Я родом из Сибири, на Алтае мы жили. Зажиточно жили, крепкие были мужики Ванины. Никого не эксплуатировали, но все же нас раскулачили. Отобрали скот, грозило выселение, но мы сами уехали. Отец в то время как раз переучивался в Рубцовске (он на колесном тракторе работал). Ну и мать каким-то образом (цыганской почтой это называли) передала ему: Захар Михайлович, не приезжай, посадят. И вскоре мы уехали в Кемеровскую область, в город Киселевск. А брата отца, который постарше, Ивана Михайловича, посадили. Замечательный кузнец был, столько сделал для людей! А забрали его, и больше о нем ни слуху, ни духу. Старший сын его, Андрей, в армии до майора дослужился, а дальше ходу нет — сын репрессированного. Младший, Иван Иванович, потом все же стал директором школы.

А самый старший брат отца, Яков Михайлович… Помнишь фильм «Не послать ли нам гонца?» с Мишей Евдокимовым в главной роли? Там Лева Дуров играет ненормального, который бегает с самодельной берданкой. Вот и дядя Яша примерно такую же берданку себе сделал, и его тоже ненормальным считали. Но когда я в 49-ом году уезжал в Москву, он приехал из Барнаула попрощаться, сказал: «Ну, Алеша, наверное, в последний раз с тобой видимся». Я спросил: «Дядя Яша, как же, тебя вроде ненормальным считали?». Он говорит: «Иван Михайлович нормальный был, столько сделал для народа, а его забрали, и пропал. А я в плену был в Германии — со мной бы вообще разговора не было». Они с отцом в гражданскую воевали, за Махно гонялись, Перекоп брали. А Яков Михайлович еще в начале гражданской побывал в плену у немцев. Конечно, если бы не считали его ненормальным, первого бы взяли.

— А в Москву вы уезжали учиться?

— Нет, меня как спортсмена пригласили, я к тому времени уже мастера спорта по греко-римской борьбе получил. То есть сейчас она греко-римская называется, а тогда была французская, потом классическая. После войны многих, кто в плену побывал, арестовывали, ссылали. Так к нам в Киселевск попал мастер спорта Василий Иванович Анисимов. Он организовал секции борьбы и тяжелой атлетики. Один из нас потом известным штангистом стал, а я борьбой серьезно занялся. В Москву когда приехал, жил то на вокзале, то в спортзале. Потом Пименов… Наверное, его уже в живых нет, а если жив, то дай Бог ему здоровья. Он предложил мне устроиться в… женском общежитии Института физкультуры, в котором я потом учился. Там, говорит, коридор широкий, ты его заузь. Легко сказать! Коридор был, действительно, широкий, но весь завален спортинвентарем. «Ну, что-нибудь выгороди», — сказал он мне. Выгородил я на втором этаже комнатушку в 13 метров. Потом разрешил он мне вызвать из Сибири жену с дочкой и еще немного выгородить места — уже метров 16 получилось. Так и жили.

— Неужели вы, заслуженный мастер спорта, до 20 лет вообще не занимались борьбой?

— Нет. Я с детства плавал, ездил верхом. А борьбой уже после войны занялся. У меня всегда было много увлечений. Мне кажется, любой человек, если он в чем-то талантлив, должен трудиться и искать в себе еще какие-то способности. Он наверняка талантлив не в чем-то одном. Я и рисую с детства, хотя меня никто не учил. Окна разрисовывал дома, а бабушка (она 100 лет прожила) рассматривала мои рисунки. Потом карандашом начал, а в Москве уже ходил в студию Грекова, смотрел, как красками надо, кто-то мне подсказывал. Стихи писал. Спортом серьезно занимался, во многих соревнованиях участвовал. А в 53-ем меня на пробы в кино пригласили — должен был фильм «Чемпион мира» сниматься. 33 кандидата на роль было (и актеры, и спортсмены), потом троих нас отобрали, и в тройке я выиграл и сыграл этого чемпиона — Илью Громова. А Василий Васильевич Меркурьев играл моего тренера. Много там хороших актеров играло — Муза Крепкогорская (жена Юматова), Надя Чередниченко, Клава Хабарова… Целый год шли съемки. С тех пор в кино — с эпизодами, наверное, фильмов 75 у меня. И все это без отрыва от основной работы, тренерской. Когда бороться закончил, не пошел ни в сборную Москвы, ни Союза. Там склоки, как правило, подсидки, ну и все время уезжать надо, а я уже снимался. Поэтому всю жизнь тренировал детей. Сейчас уже давно на пенсии. И не снимаюсь в последние годы — и здоровья нет, да и, честно сказать, желания. Снимают-то сегодня все больше страшилки. Не хочу.

— Одна из самых известных ваших ролей — Петр, брат героини Федосеевой-Шукшиной, в «Калине красной». Вы ведь были близко знакомы с Шукшиным?

— Да, мы земляки. Познакомились в 59-ом на съемках «Золотого эшелона». Он там офицера играл. И объявили обед… Сейчас можно что угодно в магазине взять на обед, а тогда кто молока с собой принесет, кто еще чего-то, и друг друга угощаем. Шукшин сидел в уголке павильона и что-то записывал в тетрадь. А я заводила был, собрал ребят вокруг и хохмы рассказываю. Вдруг Шукшин на меня посмотрел и спрашивает: «Парень, откуда ты родом?». «Алтайский край, Ребрихинский район, Яснополянский сельсовет, поселок Благовещенск», — отвечаю. Он засовывает тетрадь в сапог и на меня коршуном. Ну, думаю, парень сейчас улетит — не в моем весе. Я в полутяжелом боролся, а он совсем легкий был. Но он сказал: «Так я же тоже с Алтая». И мы обнялись. Потом уже, когда он давал мне читать свои «Беседы при ясной луне"… Там много рассказов, и в одном из них написано: «Когда я покидаю малую родину и вдруг встречаю земляка, то у меня мурашки от копчика и до девятого швейного позвонка». Так вот, когда мы обнялись, я почувствовал, как они, мурашки, ползут — от копчика до шейного позвонка. Вот такая встреча была с Василием Макаровичем! Потом я снимался в фильме «Ваш сын и брат», в «Калине красной», вместе мы в «Они сражались за Родину» снимались, жили прямо на корабле на Дону. Там он и умер в последний день съемок. Я к тому времени уже уехал, мне к первому сентября надо было в спортивную школу. Похоронен Василий Макарович на Новодевичьем. И стихотворение мое его памяти называется «Новодевичье»:

Безмолвны каменные плиты,
Лишь под ногами снег скрипит,
И спят в земле московской тихо
Те, кто в народе знаменит.
У стен старинного собора
В тумане, еле различим
С прищуром и не без укора

В глаза людей глядит Шукшин.
И осторожно я платочек
С землей алтайской развязал,
Посыпал холм и что-то очень
Хотел сказать — и не сказал.
(Спустились сумерки густые
Бы вечер тих и осиян)
— Прими, Шукшин, слова простые,
Поклон от братьев-россиян!

— Алексей Захарович, поскольку День Победы приближается, не могли бы вы немножко о войне рассказать?

— Ну почему нет? В 42-ом году… Я в 41-ом начал в военкомат бегать, чтобы на фронт взяли, но не брали. И тогда я поехал в Барнаул — там дядя Яша работал в паспортном столе. Обманул я его, сказал, что метрики потерял, а мне скоро паспорт получать. «Ну что ты, Леш, не помнишь, когда родился?» — спросил он. Я и прибавил год. На самом деле я родился 9 января 1925 года, а по паспорту — 13 февраля 1924. И взяли меня в армию. Причем в красноармейской книжке написали не Алексей Захарович, а Леонид Захарович. Говорю: «Какой же я Леонид, меня в поселке Лешкой звали». «Ну, Лешка — это по-деревенски, мы же воевать в основном в городах будем, а по-городскому — Леонид». Так и был всю войну Леонидом, и после армии мне трудовую книжку выписали на имя Леонид. Но все же потом я исправил, стал опять Алексеем. Все же так меня родители назвали, и крестили меня в детстве как Алексия.

Так вот, попал я на Калининский фронт, в Сталинскую дивизию снайпером. Целую роту снайперов нас набрали, ни в одной армии мира такого никогда не было. Обычно один человек на «охоту» идет, максимум двое — второй с тыла прикрывает. А тут целая рота снайперов. Никто не ожидал, что немцев так молниеносно долбанут под Москвой, и они покатятся. И мы на Калининском много немцев сразу побили, я двоих положил, тут же, помню, медаль «За отвагу» дали. Снайперы выходят на «охоту» на нейтральную полосу. Надо найти подходящее место, где можно надежно спрятаться (кусты, заросли), и ждать. Когда первый немец из хаты вышел (наверное, за водой), нагнулся, я должен был на курок нажать. До войны я на уток охотился, а в роте считался одним из трех лучших снайперов. Но одно дело по дичи или по мишеням стрелять, а тут живой человек, хоть и враг. Всего меня заколотило, но все же выстрелил и попал. А в хате его, видимо, ждали с водой, и вскоре следующий вышел за ним. Увидел, что лежит, подошел, тут я и его уложил — на этот раз уже рука не дрогнула. Война. Сам трижды ранен был. Освобождал Польшу — Висловский плацдарм (тогда я уже в артиллерии был разведчиком). Потом Австрия, Чехословакия, закончил войну в Праге. Но я же художник, и меня не отпускали, пока президиум не нарисовал: Сталина, Калинина, Молотова. И потом не отпустили, а отправили в Одесское артиллерийское училище. Там, к счастью, писарем оказался паренек, с которым мы в Киселевске в одном классе учились. Разговорились, он узнал, что я три раза ранен, и сказал: «Слушай, есть же приказ Сталина демобилизовать специалистов и имеющих три ранения». Так в конце 45-го я демобилизовался. Вернулся в Киселевск, хотел в местный театр художником устроиться, а меня директором назначили. По вечерам, после работы, на борьбу ходил, стал мастером спорта. И в 49-ом, как уже говорил, в Москву приехал.

— Говорят, во время войны многие обрели веру в Бога.

— Милый мой, когда прижмет, конечно, уверуешь. Когда под Лисичанском меня ранили, на нейтральной полосе, даже ближе к немцам, я лежал с простреленным бедром, рубашку разорвал, перевязывал себя как мог, а совсем рядом немцы ходили и наших, кто мог сам идти, забирали в плен, а кто не мог — пристреливали. Хорошо, я в капонир попал. Лежал там и шептал (громко говорить невозможно было — сразу бы обнаружили): «Господи, помоги!». И сейчас тебе рассказываю, а душа разрывается. Фильмы о войне не могу смотреть. Лучше я стихотворение прочитаю. Когда в Киев ездил на встречу фронтовиков (я же в основном на Украине воевал), выступить надо было на встрече. Ну и чтобы не болтать, я написал стихотворение:

Сутуля сгорбленные спины,
От Украины до Москвы
Через овраги и долины
Лежат продрогшие мосты.
А даль бывает так прекрасна,
Так удивительно светла,
Как будто всей России тайны
Дорога в зеркало взяла.
У Прохоровки, Обояни
У Белгорода, Курска и Орла
Земля, взрыхленная боями,
Передо мною пролегла
Здесь реки кровь еще не смыли,
Здесь родники слезами бьют,
Здесь каждым стебельком ковыли
Поныне мертвые встают,
И небо чистое над нами
Успокоенья не дает
Летит и требует ответа
И вновь и вновь нам в сердце бьет.

Река течением влечет
Я ощущаю трепет весел
А на холмах — то дот, то дзот,
В земле таятся шестьдесят уж весен,
И вдоль нейтральной полосы,
Теперь уж речки тихой-тихой…
Стекают капельки росы.
С берез, увитых повиликой,
А там, вдали, за рядом ряд
Колючей проволоки струпья,
Деревья сумрачно стоят
С колючей проволокой на сучьях —
Им ноши той не опустить,
Проволока вросла уж в тело —
Но как деревьям объяснить,
Что канонада отгремела?
А может, лес меня мудрей
И бдительней стоит на страже
Исконных наших рубежей,
Пропахших копотью и сажей?

Давай на этом и закончим.

Беседовал Леонид ВИНОГРАДОВ

http://www.nsad.ru/index.php?issue=13§ion=10 009&article=915