«Дела их не спрячешь»

— Николай Сергеевич, в одном из Ваших досье изложены основные идеи, которых Вы придерживаетесь как политаналитик, одна из них такая: «Православие — единственная всеобщая скрепа России. Историческая роль Церкви в судьбе страны, ее духовный, морально-правовой авторитет, глубочайшие национальные корни делают Православие важнейшим компонентом нашей идеологии». Как Вы пришли к этому убеждению?

— Никто меня к этому не подгонял, никакие личные беды, болезни, или что-то подобное, как это иногда бывает.

— Это позиция теоретическая или это плод серьезного анализа, подкрепленного опытом веры? То есть, скажем так, позиция выстраданная?

— Это действительно позиция, выстраданная как историком и как политическим деятелем, если считать меня за «деятеля». Потому что всякая «партийная чересполосица» в России — не к росту, не к процветанию, не к миру, не к единению, а к раздроблению. Мы уже «накушались» этой чересполосицы после Февральской революции. Это уже после наступила диктатура пролетариата с единой партией и единым вождем, при котором историческая Россия — в лице СССР — достигла колоссальных успехов в мире. Мы заставили себя уважать и подняли свою страну на такой уровень, на котором она, в общем-то, никогда ранее в истории даже и не стояла.

А когда начался 1991 год, «политический раскардаш» оказался гораздо более страшным, чем во время Февральской революции: в стране образовалось одновременно 250 политических партий, зарегистрированных в Министерстве юстиции! Было отчего креститься, как от нашествия нечистой силы. Ведь при наличии такого количества партийных групп неизбежна «межпартийная драчка», когда происходит яростное обличение друг друга вплоть до оскорблений и выдирания волос. А это может привести Россию только к ускоренному прохождению остатка пути к могиле. И в связи с этим, безусловно, приходится осмысливать историю России совершенно в ином ключе.

Я никогда не был глубоко знаком с русской историей, потому что занимался чужой историей — являюсь доктором исторических наук по истории Америки. Но вот мне пришлось обратиться к нашей истории. И бросилась в глаза одна характерная особенность: когда наша Церковь (духовная власть) и наше государство (светская власть) действовали в духе симфонии, вместе, слитно, Россия была непобедима.

— А если говорить о конкретных исторических примерах?

— Я часто приводил такие примеры при встречах с избирателями, вообще с людьми. Возьмите, скажем, Куликово поле. Пересвет и Ослябя вышли на битву. А в каком качестве? Как монахи Русской Православной Церкви или как воины русской рати? Поди отдели. А кто такой Сергий Радонежский? Великий духовный подвижник или великий государственный деятель, политик, который сумел убедить князей в том, что надо объединяться? Трудно разъединить в данном случае духовное и светское. Вот это и есть «симфония». И во многих непростых общественно-политических ситуациях Церковь оказывалась мощнейшим фундаментом для Российского государства. Чем был монастырь у нас, в Православной Церкви? Он ведь был не только центром духовной культуры, не только центром формирования кадров для миссионерской деятельности, но и военной крепостью одновременно. Что ни монастырь, то обязательно гарнизон, и стрельцы стояли рядом с монахами на стенах. Вспомните, скажем, осаду поляками Троице-Сергиевой Лавры, которая длилась много месяцев. Вот это — объединение, оно практически всегда оказывалось непобедимым.

Сравнивая поведение наших светских властителей и духовных пастырей, мы чаще видим среди духовных лидеров примеры мужества, стойкости и патриотизма, а среди светских — случаи предательства, трусости, неспособности к решительным действиям. Сколько было преступлений, сколько отступничества! Не только в глубине веков, но и до сегодняшних временных «рубежей». Можно даже сказать так: традиция предательства в светских кругах стала очень широко распространенной на Руси. В связи с этим у меня доверие и к современным «светским князьям» никудышнее. Поэтому когда сейчас мучаются вопросом, кого же выдвигать в Президенты России, я говорю — пока идет «межпартийная драчка», лучше бы пойти по пути Республики Кипр и пригласить на «смутное время» на пост Президента страны Патриарха всея Руси. Он вне партий стоит. И нестяжатель в силу специфики монашеского положения. Его никто не обвинит в коррупции, в каких-то партийных пристрастиях.

Помните, на Кипре в свое время, запутавшись в подобных межпартийных страстях, президентом избрали архиепископа Макариуса[1]? И он укрепил, воссоединил страну. Поэтому ничего невероятного в моих мыслях на этот счет нет. Тем более что Патриарх всегда призывал к мирным поискам решения наших весьма сложных проблем. В 1993 году, когда светские политики вели смертный бой за власть, уже тогда Патриарх предлагал варианты и вел переговоры с ними в Свято-Даниловом монастыре, пытаясь найти мирное решение, не доводить дело до стрельбы и братоубийства. Не послушались, передрались. И, кроме всего прочего, заложили основы для многолетней вражды, которая утихнет только тогда, когда исчезнет генетическая память о том, что произошло в Москве в то время. И я считаю, что если бы тогда согласились на так называемое «нулевое решение», — то есть убрать Президента и распустить Верховный Совет и провести новые выборы, — Россия пошла бы иным путем. Может быть, не было бы у нас этой дикой приватизации, не появились бы абрамовичи, фридманы. Но, к сожалению, светская власть оказалась ничтожнее. Духовная же просто не имела достаточной силы.

— Николай Сергеевич, могли бы Вы рассказать, как пришли к вере? Была ли вера воспринята с детства или Вы сознательно пришли к ней уже в зрелом возрасте? Вы все-таки родились в советском государстве…

— Родился я в советском государстве и почти пятьдесят лет был членом КПСС, и ничего тут удивительного нет. В своих работах я очень часто писал о том, что в моем понимании между коммунизмом и христианством пропасти, которую нарисовали публицисты, не было. Разве не говорил Христос Своим последователям: раздайте свое имущество? Разве мы не помним о том, что часто первые христиане отказывались от богатства и вообще от собственности? Они жили согласно тому принципу, который взяли потом и коммунисты. У них все было общее.

— Принцип можно взять, но при этом сильно исказить его, подменив понятия…

— Я говорю о том, что те, кто утверждал непреодолимые противоречия между христианством и коммунизмом, лукавые были люди. Капитализм гораздо дальше отстоит от христианства, нежели доктринальное коммунистическое учение. Да, в России борьба коммунизма с Церковью приобрела совершенно жестокие, варварские, кровавые формы. Я часто размышлял на эту тему, потому что мне приходилось бывать во многих странах. Я часами беседовал с Фиделем Кастро, который сам был воспитанником католических, христианских колледжей, глубоко знает догматику Церкви. И когда я его спрашивал: «Как ты выстраиваешь отношения с Церковью?», он говорил: «У нас никаких проблем. Мы ни одного храма никогда не разрушили, мы ни одного священника в тюрьму не посадили. Мы не вмешиваемся вообще в их внутреннюю жизнь. Они занимаются окормлением прихожан, а у нас своя светская жизнь». При этом он спокойно может беседовать с папой, принимая его с визитом. А он-то — коммунист! Причем еще какой! И гораздо более образованный и воспитанный, нежели наши неучи, которые пытаются изображать из себя христиан, а не знают, какой рукой креститься надо!

Я вспоминаю: в Польше за время так называемой «коммунистической власти» было построено едва ли не больше храмов и костелов, чем за все предыдущее время. Потом, когда папой Римским стал поляк, когда кардинал Вышинский стал пользоваться огромным авторитетом в стране (мне не раз приходилось бывать в Польше), я замечал, что там католическая церковь была очень мощной и открыто действовала.

Меня поражало, что ни в одной из коммунистических стран Церковь не подвергалась такому гонению, как в России. Я обращал внимание: ни в одном из уставов коммунистических партий других стран не значилось, что человек, вступающий в партию, обязан быть атеистом! Были мощные компартии — во Франции, в Италии, но у них такого пункта в уставе нет. Только у нас, в Советском Союзе, в уставе Коммунистической партии был пункт, гласивший, что коммунист обязан исповедовать научный социализм, то есть фактически быть атеистом.

— Как Вы думаете, почему так?

— Парадокс! Непонятно, кажется. Но потом все-таки появилась мысль, которая объясняла это: у нас коммунизм был с примесью иудейства. Ведь почти все руководство Коммунистической партии в 20-е годы было иноверческим. Вот почему родилась такая неистовая ярость против Православия именно в России. Взрывать храмы! Взорвать храм Христа Спасителя! Или кремлевские храмы! Или храм Василия Блаженного! Это может прийти в голову только тем, у кого к классовой ненависти прибавляется ненависть межрелигиозная. Дорвавшись до власти, эти люди стали мстить не только помещикам и капиталистам, но прежде всего Православной Церкви. Потому-то такая война против христианства и развернулась именно в России.

— Николай Сергеевич, а как лично для Вас проходило воцерковление?

— Был какой-то период, момент, который является сакральным, внутренним. У каждого человека есть такой момент. Я никогда его сам не пытаюсь «вышелушить» — это личное.

Когда я стал работать в «Русском доме», то, естественно, прикоснулся к Православию, и даже, так сказать, в «пропагандистской» форме. И возник вопрос: а крещен ли я? А я не был крещен: мой отец был коммунистом. Поэтому возникла естественная потребность — креститься.

Человеку невозможно быть без идеологии. Коммунизм рухнул, «новая» идеология для меня неприемлема. Но мне нужна духовная составляющая, какой-то «позвоночник», если хотите. Этим для меня и стало Православие. Его принципы никем не отменялись, не изменялись на протяжении двух тысяч лет, поэтому у меня не было сомнений в том, чтобы стать частицей Православной Церкви, к которой принадлежали и все мои предки, просто был некий временный перерыв, который был навязан воинствующими атеистами.

Поэтому я крестился, стал ближе знакомиться с православной жизнью, во всех отношениях. Потом на пути у меня оказались исключительно умные, я бы сказал, талантливые люди из числа наших духовных наставников. Я имею в виду, прежде всего, архимандрита Тихона (Шевкунова), наместника Сретенского мужского монастыря, который и крестил меня. Это человек, исключительно высоко подготовленный в духовном отношении, но прекрасно разбирающийся и в реалиях политических. И он оказал огромное влияние на меня, на мое становление как прихожанина Сретенского монастыря. В течение уже десяти лет я всегда чувствую в нем свою духовную опору.

— Есть какие-то сложности в воцерковлении для человека Вашей профессии, разведчика? Например, тот факт, что Вы всегда были связаны с секретными сведениями. И в храме — исповедь духовнику… Ведь в этом Таинстве необходима полная откровенность. Как в данном случае поступать?

— Это очень просто. Нас на этот счет уже давно вооружило Евангелие: «Богу — Богово, а кесарю — кесарево». Если требуется для государства хранить какую-то тайну, то я, присягнув этому государству на верность, не должен лгать, по тем же заветам Христа. Я должен сознавать, что этот вопрос является государственной тайной, и молчать. Исповедь ведь касается не столько «государственных тайн», сколько ущербности нашей души, ущербности нашего сознания. Если я, по-человечески, чувствую за собой грехи личные, то в них и каюсь, ведь мне надо свою душу оздоровить на исповеди, а не передать священнику какие-то секреты.

Докладывая кому-либо что-то из того, что ему доверили на исповеди, священник нарушает все дарованные ему права священника, пастыря — это неприемлемо. Я иду к священнику каяться в своих личных грехах. И он меня не будет спрашивать, что я по службе делаю и какие там секреты. Даже если бы — скажем, утрируя, — мне правительство поручило украсть какой-то секрет в интересах государства, я на исповеди этого не буду говорить, потому что я это делаю для блага государства. И противоречий здесь никаких нет и быть не может.

А государство само по себе и Церковь связаны, потому что чем крепче государство в России, тем надежнее себя чувствует Русская Православная Церковь. Рушится государство наше — трещит и Православная Церковь. Вот «отломили» Украину — и отломилась огромная часть Церкви. Так происходит и с любой частью страны, которая «отламывается» от центральной власти. Начинается все с крушения государства, а потом отражается это и на Церкви. Государство и Церковь, — повторюсь о «симфонии властей», — должны быть вместе, и только тогда мы крепки.

— А еще кто-нибудь из Ваших сослуживцев пришел к вере, как Вы?

— Конечно. Не хочу называть их пофамильно — достаточно прийти в храм. А в храме, в Сретенском монастыре, я вижу очень многих знакомых людей, которые приходят на богослужение, — бывает, даже в мундире, — принимают участие в Таинствах, — все, как положено. Я знаю людей, которые находятся по службе в очень высоких чинах. И это по-настоящему воцерковленные люди, прекрасно знающие историю, догматику Церкви. Есть такие, и их немало.

— При Вашей активной общественно-политической деятельности часто ли удается Вам бывать в храме?

— Сказать «часто» было бы лукавством, потому что никуда не деться от огромного количества работы, в том числе депутатской. Очень много работы журналистской, писательской, часто приходится выступать по телевидению, по радио, перед людьми — все это вынуждает меня жертвовать чем-то личным. Когда тебе 79 лет и ты «нагружен» жизненным опытом, то люди к тебе относятся с доверием, приходят за советом, обращаются со своими проблемами. И отказать им нельзя. Еще и корреспонденция… Конечно, можно было бы эту стопку писем бросить, но я не могу не ответить на письмо объемом в школьную тетрадь, когда чувствую, что человек работал неделю или месяц, мучался.

— Николай Сергеевич, а как Вы относитесь к паломничеству по святым местам?

— Отец Тихон как-то предложил съездить в Псково-Печерский монастырь, где он начинал свой монашеский путь. И несколько дней удалось пожить в монастыре, пообщаться с братией. Пребывание там оставило очень глубокий след в душе и впоследствии укрепляло нас в тех позициях, которые мы формулируем в публичных высказываниях.

Сейчас я задумал поехать в Оптину пустынь, не был там. Все время за рубежом же «толкались» по своей работе. А в России… Посетил, правда, северные наши монастыри — Кирилло-Белозерский, Ферапонтов. А мои дети уже и на Соловках побывали. Конечно, посещение монастыря — не просто туристическая поездка, это, во-первых, прикосновение к глубинам нашей русской истории, во-вторых, к глубинам того духовного потенциала, который побуждал наших предков к подвигам пустынной жизни, к уходу в места безлюдные, к созданию там очагов духовной и светской цивилизации. Что тут говорить? Здесь все слова будут поверхностны и бесполезны.

Мне удалось съездить на Святую землю и прикоснуться к самым главным святыням христианства. Я объездил весь мир, много раз бывал в самых острых ситуациях, которые оставляют неизгладимый след в сердце, но вот поездка на Святую землю — перевернула всю душу! Мы провели там десять дней, но это — «десять дней, которые потрясли мир», мир одного человека, мой мир. Сейчас своим детям первый наказ даю — поезжайте на Святую землю: начинайте оттуда, откуда начиналась вся наша вера, вся наша цивилизация.

— А успеваете читать духовную литературу?

— Конечно, и сейчас читаю. У меня хорошая библиотека, и я часто обращаюсь к ней. Мой церковный идеал — вообще, я человек более политический, нежели церковный — покойный митрополит Петербургский и Ладожский Иоанн. Именно его гражданская, не только духовная, позиция мне ближе всего.

— Николай Сергеевич, Вы упомянули о духовной и гражданской позиции. Можно ли чуть подробней об этом?

— Я человек, привыкший еще с периода воинской службы к единоначалию, и потому всякое внутреннее нестроение, разобщенность в структуре, преследующей цель улучшения жизни человека (духовной ли, светской ли), осуждаю. И когда мне говорят, например, о каких-то «сложностях» в Православной Церкви, то отвечаю, что я не собираюсь эти вопросы обсуждать. Для меня позиция Патриарха, позиция Священного Синода являются окончательными и бесповоротными. Я как мирянин буду следовать им, и никакие отклонения для меня уже не годятся.

Равным образом, когда я служил в разведке, для меня указания руководства разведки были абсолютными и не подвергались сомнениям. Также и в коммунистическое время. Я считаю, что Сталин был в какой-то степени прав, когда однажды сказал (это, правда, до войны было), что партия — это «орден меченосцев», которые готовы жертвовать всем ради великой цели. Ну, а что такое «орден»? «Орден» он понимал как «монашеский орден». Поэтому, если коммунисты были, как «меченосцы» (по мысли Сталина), то я считал себя «меченосцем». Это заключает в себе, прежде всего, конечно, принцип нестяжательства. Потому что если вы начинаете путать и смешивать материальное с духовным, то у вас никогда не получится служения — вы будете только стяжателем. Сколько бы ваши уста ни произносили красивостей.

— Поэтому любое истинное служение чему-либо, прежде всего, подразумевает бескорыстие?

— Да, настоящий служитель — бескорыстен. Поэтому когда говорилось о коммунизме, что было время такое на заре коммунистической партии, когда зарплата любого партработника не была выше, чем зарплата квалифицированного рабочего — это прекрасно! А когда, к примеру, зарплата министра примерно в пятьдесят-сто раз выше, чем зарплата среднего чиновника, то это уже не служение. Все — такого человека от этой кормушки оторвать уже невозможно. Только силами судебных приставов или ФСБ…

Почему я и говорю о Христе, Который дал этот принципиальный завет нам всем вообще; о духовенстве, которое давало такой обет. А стяжательство искажает всякую деятельность и никакого служения не получится, сколько бы ни клялись люди. Как не получится, например, из наемной армии настоящей армии. Вот охранники — у Абрамовича, у Гусинского, — никто из них не погиб за своих хозяев и не погибнет. За деньги работают — их можно перекупить.

Мы, разведчики, работая за рубежом, получали свою скромную по тогдашним коммунистическим нормам зарплату. Теоретически любого из нас тоже можно было бы перекупить, предложив нам вдвое, впятеро, вдесятеро больше. Но только если у тебя нет некоей «сердцевины», тогда из тебя получится Олег Калугин, — предатель, который сейчас живет в Вашингтоне. Но были и есть десятки, сотни, тысячи разведчиков, которые обладают крепкой «сердцевиной», и их никто не сможет купить. И не надо даже пытаться покупать таких людей, потому что это и есть «меченосцы». На этих «меченосцах», и только на них, государство может встать на ноги. Да и вообще, те люди, которые когда-то делали славу России, они все были нестяжатели!

— А кого Вы могли бы назвать?

— Мы гордимся, к примеру, именами Александра Суворова, адмирала Федора Ушакова, который прославлен сейчас в лике святых. Разве они были стяжателями? Они, наоборот, жертвовали своими имениями. Суворов пел на клиросе в своем маленьком сельце — он никакого другого села не приобрел, хотя составлял славу Российской империи. То же самое — Ушаков. Вот это и есть служение Отечеству. А если служение Отечеству заключается в том, чтобы получить четырех- или пятигектарный участок земли на Успенском шоссе, или особняк в Германии, или банковские счета за рубежом, — это предательство России, торговля ею, а не служение ей. Если нестяжательными людьми будет богата Россия, тогда что-то может измениться, выправиться. Но сейчас общество поражено «эпидемией стяжательства» — она, безусловно, является национальной трагедией нашего Отечества.

— Николай Сергеевич, возвращаясь к разговору о политике, могли бы Вы, во-первых, дать определение, что такое политика вообще и, во-вторых, конкретизировать, что есть современная политика в современной России?

— Максим Горький как-то сказал: «Политика — это грязное ремесло». И когда «понюхаешь» ее вблизи, то приходишь к убеждению, что прав он был в большой степени. Политика как профессия — достаточно грязное занятие.

Сама по себе она есть наука о власти: захват власти (вооруженный) или приход к ней (демократическим путем) и удержание ее. Других целей у политиков нет. И рассуждения о том, что они-де пришли в политику для того, чтобы облагодетельствовать свой народ, можно совершенно спокойно пропускать мимо ушей — это обычный технологический прием, чтобы обмануть людей, у которых они испрашивают «ярлык на власть». Чего только они вам не наобещают, чтобы вы им отдали право на власть! Сами же стремятся к тому, чтобы власть была, желательно, бесконечной по срокам и притом бесконтрольной. Эти два стремления политиков и выдают с головой их сущность.

Когда-то Черномырдин сказал: «Мы знаем, что такое потерять власть». Потерять власть — это потерять доступ к огромным материальным преимуществам. И если отделить власть от богатства, сделать власть просто служением,­- ну, скажем, как воинскую службу, на которой вы не заработаете никаких сокровищ, но можете заработать рану или смерть, — создайте подобные условия для политики, и никто в нее не пойдет, как не идут в армию.

— Получается, по Вашим словам, что христианство и политика — две совершенно несовместные вещи.

— Это вина политиков, а не христианства. Я бы не решился сказать, что кто-то из политиков заслуживает быть названным настоящим, что-то практически делающим христианином.

— А возможно ли вообще соединить истинную веру и политику? «Верующий православный политик» — имеет ли право на существование такое словосочетание?

— В современном мире это невозможно. Политик обязательно будет отступать от заветов Спасителя. И будет скрывать свои отступления.

— Отступления от заповедей Божиих в политике — это субъективная или объективная необходимость в данном случае?

— Я никогда не мог разделить эти категории — субъективно и объективно. Одни говорят: тот или иной государственный деятель — он что, не может этого сделать? А другие: нет, он просто не хочет сделать. Я в таком случае отвечаю: а мне какая разница — не может или не хочет? Он не выполняет того, чего мы от него ждем. Если не может, то должен отойти от дел. А если не хочет, то должен подумать о себе: а зачем я сюда пришел, если я этого не хочу?

— Как Вы можете оценить сегодняшние отношения Церкви и властных, административных структур? Должна ли, по-Вашему, Церковь участвовать в каких-то государственных проектах?

— Церковь должна участвовать в государственных проектах. Но, безусловно, это вопрос очень тонкой духовной настройки — в чем сотрудничать, а в чем не сотрудничать. И, по-моему, это оговорено в социальной концепции Русской Православной Церкви. Там сказано, что если власть начинает действовать антихристиански, то Церковь вправе отказать ей в доверии. Я думаю, это прекрасный постулат, который показывает, что Церковь сознает, что есть пределы сотрудничества со светской властью.

Светская власть очень жесткая, и поэтому полностью солидаризоваться с ней невозможно, придерживаясь христианской этики. Я не мог бы не осудить закон N 122[2], который ударил по всем пенсионерам с невероятной жестокостью, когда их лишили очень многих льгот. Если учесть нищенское положение 35 миллионов наших пенсионеров, «бить» по ним так — аморально.

Сейчас происходят «бунты» по России этих бедняг, которые не могут получить бесплатных лекарств, на которые они даже сейчас имеют право по закону. И ведь они же умирают! Для человека, болеющего диабетом, гемофилией или, скажем, онкологическими заболеваниями, лекарство жизненно необходимо, а им отказывают в этом под предлогом, что денег нет. Ведь это убийство! Россия, когда была более бедная, в 90-е годы, не отменяла льгот. А то, что сейчас происходит, при колоссальном золото-валютном запасе, при мощном стабилизационном фонде, — это абсолютная жестокость, которая должна быть осуждена теми людьми, у которых есть сердце…

Сотрудничество со светской властью должно осуществляться в гуманистических проектах. Например, если предпринимаются какие-то шаги к повышению деторождаемости, то, конечно, Церковь обязана поддержать их, как это и происходит. Или если говорить о доступном жилье — надо поддержать этот проект, но поддержать именно гуманную часть. Люди имеют право на жилище. А ведь реальность свидетельствует о том, что доступного жилья до сих пор нет, хотя проект существует, деньги на него выделяются. И, вообще, зачастую никаких количественных параметров и хронологических параметров не сформулировано для осуществления национальных проектов.

Поэтому существует еще одна проблема: разговоры и дела. Я лично всегда по делам сужу. И советую всем делать только так же.

Помните, был такой греческий миф о сиренах, которые своим пением настолько завораживали мореплавателей, что те попадали в плен к ним и погибали? Чтобы не слышать сирен, люди затыкали себе уши воском. Так вот затыкайте уши воском! Не слушайте песни «сирен»! Если хотите что-то понять, как оно есть в действительности, смотрите на дела, они никуда не скроются, дела — их не спрячешь.

Беседовала Татьяна Бышовец

Православие и современность N 5, 2007

[2] Федеральный закон от 22 августа 2004 г. N 122-ФЗ, известный как «закон о монетизации льгот».

http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=4920&Itemid=274