Язык мой

А что дали русские?

Ответ я нашла в статье Богомолова и Магаршарака «Язык мировой научной элиты XXI века — русский». В кулуарах международных научных конференций последнее ремя считается хорошим тоном нать русский, потому что именно на этом языке можно выразить сложные, противоречивые, неожиданные идеи.

Русский язык сочетает интуицию, логику, многообразие грамматического и семантического выбора с гибкостью и свободой выражения. Это связано с особенностями национального менталитета. Нам присуще непереводимое понятие «правды» как субъективной истины. От правды можно прийти к объективной истине, наоборот — никогда. Русский занимается правдоискательством и размышляет об истине, западный человек ищет только истину.

Развитие языка как культурного феномена напрямую связано с религиозным выбором. Христианство возникло среди еврейского народа. Перед русскими встал серьёзный выбор сакрального языка (греческий, латинский, древнеславянский). Но и славянский язык был обогащён шипящими, взятыми из иврита, заимствованиями из греческого и латинского… Эта открытость к принятию лучшего из более древних культур благотворно повлияла на развитие русского языка.

Неопределимость отличает Православие от других конфессий. Мекка — единственна для мусульман. Для иудеев же гора, на которой стоял Храм, тоже абсолютно единственна. В Православии же святость места — вопрос внутреннего благочестия. Заповеди и моральные требования иудаизма и ислама исполнить трудно, но можно. Христианин никогда не сможет исполнить всего. Постоянные искания «правды» сформировали в языке новые, пластичные уровни восприятия и выражения.

Базовые понятия всегда неопределимы. Неопределимо «число», потому что одна капля плюс вторая капля, слившись, образуют отнюдь не две капли. А сколько? Неопределим «язык», потому что осмысленные звуки (семы), объединяясь, создают непостижимое многообразие… Близкий к загадочному праязыку, санскрит несёт колоссальную духовную информацию.

Современные языки — тоже не только инструменты для общения, дающие возможность выразить себя, это живые субстанции, со своей стороны воздействующие на тех, кто пользуется ими. Явление поэзии в языке уникально преображением, сгущением семантического пространства.

Уникальность русской поэзии в необычайно широких возможностях самовыражения. Но эта свобода духовного определения является не только благом, но и бедой для нашего народа.

Одна из характернейших черт русского декаданса — именно его оппозиционность предшествующей литературной традиции. Последняя опиралась на христианские ценности, а декаданс избрал прямо противоположные ориентиры… Так, Брюсов однозначно отождествил «дьявола» с истиной, Сологуб с подлинным отцом своего героя, у Гумилёва Люцифер вообще предстал как творец Вселенной.

Связь поэзии с реальностью может порождать чудовищ. Зло, воспеваемое и призываемое поэтами, не заставило себя долго ждать, обернувшись кровавой революцией, террором, уничтожением всего национального уклада. Но подлинная Россия, с её просветлённым видением, верой в Спасителя, скрылась, подобно Китежу стала невидимой, чтобы сохранить и снова явить миру сокровища духа.

Борьба за умы никогда не прекратится. Сколько споров вокруг образа пушкинской Татьяны? Клейтон отказывает Татьяне в сексуальности, объявив её фригидной. Набоков пишет лишь о драме непонимания. В. Шкловский считает всё тонкой иронией, шуткой поэта. Японец Касаме доказывает, что Онегин — гей, влюблённый в Ленского. Явно прослеживается связь мировоззрения критика с его литературной трактовкой. Но Пушкин был православным, хотя и подверженным типично русским метаниям. Лучше всех понял его Ап. Григорьев, написавший, что «Татьяна является нашей русскою мерою чувств», чувств, продиктованных рамками православной веры.

А. Кушнер писал: «Нет, всегда, во все времена, и сегодня тоже существует иная возможность, иной путь, который хочется назвать пушкинским. Жесту отчаяния, жесту, которым «Творцу возвращают билет», жесту, которым срывают скатерть с пиршественного стола, противостоит и в жизни, и в искусстве — другой, созидающий, восстанавливающий связи человека с миром души, с Богом, жест, которым снова и снова набрасывают на стол свежую скатерть. В то же время нельзя не сказать о великом соблазне разрушительного пути «особенно для малых сих»: о том, как любит обыватель поэзию с разочаровавшимся героем, противостоящим «довольной толпе», в которой он — обыватель, растворён без остатка. Как завораживает несговорчивость, отказ от компромисса, байроновские скитания, «Flours du mal» Бодлера, демонизм, одиночество — все острые ощущения притягивают, «неизъяснимые наслаждения» — гибельным концом.

Вопрос только в ответственности, которая налагается при этом…

В мастерстве А. Блока усомниться невозможно. О своём духовном выборе он писал: «Мы оба жалуемся на оскудение души. Но я ни за что, говорю вам теперь окончательно, не пойду врачеваться к Христу. Я его не знаю и не знал никогда». Понятны призывы «Двенадцати» (шедевра с художественной точки зрения, но с очень запутанным, буквально «тёмным» смыслом): «пулей в Святую Русь», троекратное отречение: «эх, эх, без креста».

В. Непомнящий видит в «Двенадцати» новый этап борьбы с Христом — путём не отрицания, а поглощения, растворения…

Практически сразу после создания поэмы Блок заболел. Заболел как-то очень странно и страшно. «Он жаловался на глухоту, хотя хорошо слышал. Он говорил о другой глухоте, мешающей ему слышать «музыку слов». Его лечили. Никто не мог определить диагноз. Блок умер вообще, оттого что был болен весь. Последние дни были ужасны — несчастный кричал день и ночь.

Но до этого августовского кошмара поэт умолял жену сжечь рукопись «Двенадцати» и наложить запрет на печатание поэмы. Может быть, он угадал подлинную причину своих страданий? И выполнение его воли действительно принесло бы ему облегчение. Но жена не послушалась его….

Взаимодействие с языком как с разрушающей стихией, демонической силой, обернулось трагедией не только для Блока. Можно составить длинный скорбный список мучений мастеров русского слова, сделавших воистину роковой выбор. «Человек не может оставаться только человеком. Он должен или подняться над собой, или упасть в бездну, вырасти или в Бога, или в зверя», — размышлял Трубецкой. Свобода внутреннего поиска, которую дарит уникальное, практически безграничное пространство русского языка, дышит не только ветром новизны и полёта. Чем точнее, глубже порождаемые образы, тем сильнее их воздействие на реальность. Ответный удар часто оказывается непереносимым. В первую очередь он обрушивается на ничего не подозревающего автора.

http://www.rusdom.org/node/197