 |
| Отрок.ua | Ирина Гончаренко | 30.04.2008 |
Мы помним монолог скупого рыцаря, раскрывшего свои сундуки с сокровищами:
Отселе править миром я могу;
Лишь захочу — воздвигнутся чертоги;
В великолепные мои сады
Сбегутся нимфы резвою толпою;
И музы дань свою мне принесут,
И вольный гений мне поработится,
И добродетель, и бессонный труд…
Мне всё послушно, я же — ничему.
Гобсек (в переводе его фамилия звучала бы «Живоглот») философствует очень похоже: «В золоте сосредоточены все силы человечества. Чтобы осуществить наши прихоти, нужно время, нужны материальные возможности и усилия. В золоте всё содержится в зародыше, и всё оно даёт в действительности. Разве могут отказать в чём-либо тому, у кого в руках мешок с золотом? Золото — вот духовная сущность нынешнего общества. Я достаточно богат, чтобы покупать совесть человеческую, управлять всесильными министрами через их фаворитов, начиная с канцелярских служителей и кончая любовницами. Это ли не власть? Словом, я владею миром, не утомляя себя, а мир не имеет надо мною ни малейшей власти».
Из всех одержимых деньгами безумцев самый реально влияющий на жизнь — Гобсек. Вот его рассказ: «Я и мои собратья, связанные со мною общими интересами, встречаемся в определённые дни недели, беседуем, открываем друг другу финансовые тайны. У нас есть своего рода „чёрная книга“, куда мы заносим сведения о государственном кредите, о банках, о торговле. В качестве духовников биржи мы образуем, так сказать, трибунал священной инквизиции, анализируем самые на вид безобидные поступки состоятельных людей и всегда угадываем верно. Один из нас следит за судейской средой, другой за финансовой, третий — за высшим чиновничеством, четвёртый за коммерсантами. А под моим надзором находится золотая молодёжь, актёры и художники, светские люди, игроки — самая занятная часть парижского общества».
Но умирает Гобсек безумцем вроде Плюшкина среди гниющей рыбы и прочих разлагающихся припасов.
Деньги управляют не только Гобсеком. Ради денег играет на струнах сердец своих любовниц Максим де Трай. Графиня де Ресто платит его долги и содержит его, украв у мужа фамильные бриллианты. Особенно страшна эта утончённо-красивая графиня в момент смерти мужа: она отбрасывает, как мусор, его неостывшее тело и оставляет след своей туфли на его подушке в поспешных и отчаянных поисках завещания.
Но занятно то, что в «Гобсеке» и добродетельные герои добродетельны, если можно так сказать, вокруг денег: Дервиль честен и предприимчив, этим он сколотил себе имя и растущий капитал, а антипод графини де Ресто положительная Фанни Мальво хороша тем, что вовремя отдаёт долги и оказывается достойной спутницей жизни Дервиля, принеся ему, кроме честности и трудолюбия, небольшое, но очень пригодившееся наследство. Читатель имеет возможность порадоваться за них и примерить на себя их добропорядочную зажиточность, но с ними скучно. Кроме этих положительных героев, главные достоинства которых в том, что они отдают долги и аккуратненько, чистенько богатеют, есть и другие люди и другие добродетели.
У того же Бальзака есть замечательный рассказ «Обедня безбожника».
Доктор Бьяншон, от имени которого ведётся повествование в этом рассказе, с крайним удивлением обнаружил, что убеждённый атеист знаменитый врач Деплен, открыто говорящий о своём атеизме, четырежды в год заказывает заупокойную службу в церкви и на ней присутствует. Ещё одна странность в поведении этого медицинского светила, к которому стремятся попасть за немалые деньги герцоги, в том, что он бесплатно лечит водоносов и оказывает им щедрую помощь. В ответ на удивлённые расспросы этот великий хирург рассказал такую историю.
Когда он был лишённым какой бы то ни было помощи нищим студентом, его поддержал оказавшийся рядом с ним в Париже водонос Буржа. Этот сорокалетний человек потратил на него те деньги, которые скопил на лошадь и бочку. Он не только помог ему, он отличался предельной деликатностью и, когда встречался с Депленом на улице, приосанивался и всем своим видом показывал, что ему не тяжело тащить воду на себе, он не совал в нос своих благодеяний. Когда Деплен пошёл в гору и стал известен, Буржа был опьянён его успехами, «но у него никогда не вырвалось ни единого слова, ни единого жеста, говорившего: „Это я вывел его в люди“». Будучи глубоко верующим человеком, он не только не требовал от Деплена веры, но даже умирая, — не попросил молиться о нём в церкви, опасаясь, как бы это не стало требованием оплаты его помощи.
Рассказ этот о самоотверженной помощи и, что, может быть, ещё важнее, о помощи бескорыстной и деликатной, которую возможно принять.
Но не только об этом рассказ, он повествует нам о драгоценной редкой добродетели благодарности. Деплен посвятил свою блистательную диссертацию водоносу Буржа. Прикиньте, много ли существует научных трудов, посвящённых слесарям-сантехникам или штукатурам? Деплен, выбившись из нужды, первым делом купил для Буржа лошадь и бочку, а когда Буржа заболел, «ни за одним королём не ухаживали так, как ухаживали за ним».
И, наконец, это рассказ о величайшей терпимости (не путать с «толерантностью»!), которую оба этих человека проявляли по отношению друг к другу. Глубоко и горячо верующий Буржа ни разу не упрекнул Деплена в неверии, ничего ему не навязывал и ни о чём не просил. А убеждённый атеист Деплен смиренно стоял в храме во время заказанной им заупокойной службы по Буржа четырежды в год, и достоверно неизвестно, умер ли Деплен атеистом или Буржа «открыл ему врата неба, как некогда он открыл ему врата того земного храма, на фронтоне которого начертаны слова: „Великим людям — благодарное отечество“».
Но и в этом любимом мною рассказе предметом и самоотвержения, и благодарности являются деньги, материальная помощь. Это, пожалуй, свойство всей западноевропейской литературы. Даже глубокий и тёплый Диккенс нет-нет, да и пригласит порадоваться, что у полюбившегося нам героя дела наладились и на столе у него уже не металлические, а серебряные ложечки. У Диккенса, правда, в воцарившихся идиллиях ещё непременно шумят детишки и улыбается милая жена, а добряк Трэдлс из «Жизни Дэвида Копперфилда», которого я и упоминаю, ещё и приютил у себя неустроенных сестёр жены. Их всех надо содержать, и, несомненно, ничего плохого ни в большом доме, ни в серебряных ложечках нет.
И вот на этом фоне совершенно непостижимая, невероятная русская литература. Её полярная противоположность заметна со стороны. Австрийский писатель Стефан Цвейг писал: «Раскройте любую из книг, производимых в Европе. О чём они говорят? Женщина хочет мужа, или некто хочет разбогатеть, стать могущественным и уважаемым. И, если мы оглянемся вокруг, на улицах, в лавках, в низких комнатах и светлых залах — чего хотят там люди? — Быть счастливыми, довольными, богатыми, могущественными. Кто из героев Достоевского стремится к этому? — Никто. Ни один».
Какие удивительные тексты содержит русская литература. Помните, в «Войне и мире» о князе Андрее: «На него вдруг нашло беспричинное весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мёртвое укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна — и всё это вдруг вспомнилось ему».
Как не вяжутся эти лучшие минуты с нашими представлениями о счастье. Не сытый покой, не веселье, не лёгкость, не успехи, не роскошь вспоминает князь Андрей. Это минуты духовного возрастания.
Но самым очевидным антиподом героев Бальзака кажется мне Матрёна из рассказа Солженицына «Матрёнин двор». Это с натуры написанная русская крестьянка Матрёна Васильевна Захарова из села Мальцево Владимирской области. У неё Солженицын снимал комнату в 1956 году, вернувшись из заключения и ссылки. И жизнь её, и смерть воспроизведены как были, достоверно.
Сущность характера Матрёны становится понятна и автору, и нам уже после её смерти.
«Из неодобрительных отзывов золовки всплыл передо мною образ Матрёны, какой я не понимал её, даже живя с нею бок о бок.
В самом деле! — ведь поросёнок в каждой избе! А у неё не было. Что может быть легче — выкармливать жадного поросёнка, ничего в мире не признающего, кроме еды! Трижды в день варить ему, жить для него — а потом иметь сало.
А она не имела…
Не гналась за обзаводом… Не выбивалась, чтобы купить вещи и потом беречь их больше своей жизни.
Не гналась за нарядами. За одеждой, приукрашивающей и уродов, и злодеев.
Не понятая и брошенная даже мужем своим, схоронившая шесть детей, но не нрав свой общительный, чужая сёстрам, золовкам, смешная, по-глупому работающая на других бесплатно, — она не скопила имущества к смерти. Грязно-белая коза, колченогая кошка, фикусы…
Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село.
Ни город.
Ни вся земля наша».
Русскую литературу питало Православие, которое, в отличие от протестантизма, никогда не возводило в главную добродетель устройство своих земных дел.
У Матрёны в русской литературе есть многочисленные предшественники. Вспоминается, к примеру, Маланья «голова баранья» из одноимённой сказки Лескова. «Так прозвали её потому, что считали её глупою, а глупою её почитали за то, что она о других больше, чем о себе думала». Похож на Матрёну и лесковский Панька из рассказа «Дурачок».
Не только близкие к подвигу юродства персонажи русской литературы свободны от привязанности к имуществу. Свободное от неё сердце и у Наташи Ростовой, требующей отдать подводы раненым и бросить дорогие вещи в обречённой пожару Москве, и у Пьера Безухова, вспоминающего время плена как лучшие свои дни. Сами по себе деньги нейтральны и страшны только тогда, когда овладевают сердцем.
Ещё раз уточню, что русская литература создаёт контраст не только откровенно неприглядным гобсекам, а и идеалу чистенького накопительства. Девятый вал рекламы и навязывания зажиточной респектабельности как лучшего, что есть на свете, уже ведёт тьмы народу «в Европу», а точнее, в миф о ней, законопачивая сердца многообразием сортов сыра.
Бессмысленно говорить человеку: «Не надо любить деньги, не надо любить удобства, которые они приносят». Это возможно только если есть в жизни то, что можно любить больше денег.
В замечательной статье «Человек или кролик» Льюис пишет, что Господь обдирает с нас шкурку не только похотливого, но и респектабельного кролика. Страшно больше всего на свете мечтать быть респектабельным кроликом и даже не догадываться, что под шкуркой, «которая будет вылезать с кровью», — человек. Ещё страшнее, что и веру, и даже православную веру можно адаптировать для себя в кроличью и сделать её частью респектабельности, чистенькой жизни, житейского преуспеяния.
