 |
| Храм Рождества Иоанна Предтечи на Пресне | Монах Лазарь (Афанасьев) | 26.04.2008 |
Восторгом оживлен небесным,
Я был не раб земных оков, —
Органом звонким и чудесным
В огромной стройности миров.
И Бог сильней вещает мною
И в думах пламенных моих,
Чем вкруг шумящею грозою
И в дивных ужасах ночных.
И.И.Козлов. 1838.
Да, это было довольно редким качеством для образованного человека той эпохи. Он читал ежедневные молитвенные правила, Евангелие, соблюдал посты, посещал церковные службы, причащался Святых Христовых Тайн. Будучи парализованным и слепым, он имел колоссальную память. С одной стороны, он знал наизусть, как сообщают мемуаристы, всего Байрона, лучшие места из Шекспира и огромное количество творений поэтов на нескольких языках, с другой — он мог прочесть наизусть все Евангелие. Все необходимые каноны, акафисты, правила, исследования, молитвы хранились в его памяти. Но он любил при этом, чтобы его дети, а иногда ближайшие друзья читали ему священные тексты вслух. Он часто бывал в храме, — он сидел в кресле-самокате, которое ставилось в алтаре. У него в петербургской квартире собирались практически все известные нам ныне поэты и множество людей разных занятий — издатели, художники, композиторы, музыканты, певцы, представители высшей аристократии, приезжие знаменитости. Он был в центре этой жизни.
Ныне почти забыта жизнь поэта[1], его двадцатилетняя борьба с недугом, жизнь поучительная, яркая, мученическая в христианском смысле. Он родился в Москве. Отец и мать его относились к родовитому, но обедневшему дворянству. Козлов приобрел замечательное домашнее образование. Таланты его были разнообразны. Например, он считался в Москве лучшим танцором и на балах открывал танцы в первой паре. Писал он уже и тогда стихи, но сохранились только некоторые из них, написанные на французском языке. Во время нашествия войск Наполеона он служил в Московском комитете по народному ополчению. С 1813 года он с семьей в Петербурге. Жуковский и братья Тургеневы[2] в это время уже давние и лучшие его друзья. Они способствовали его устройству на службу. Он стал помощником столоначальника в Министерстве государственных имуществ. Но около 1817 года его настигла болезнь: он был парализован и постепенно потерял способность самостоятельно передвигаться. В 1817 году он писал Сергею Ивановичу Тургеневу: «Уже почти год как ужасная, болезнь приковывает меня к постели. У меня отнялись ноги /…/ Не будь у меня веры, я пришел бы в полное отчаяние /…/ Надеюсь на милость Бога, Который, как говорится в Писании, заботится и о выпавшем из гнезда птенце, и о страдающем сердце человека"[3].
Позднее, в «Московском Телеграфе» за 1833 год /майский номер/ обозреватель русской литературы /Н.А.Полевой?/ высказал свое мнение по поводу несчастья, постигшего Козлова. «Не был ли гением его, — пишет он, — болезненный одр? На это можно отвечать положительно: нет! Вдохновение таилось в душе Козлова еще в то время, когда он был молодым, блестящим светским человеком, украшением обществ Петербурга и Москвы. Болезнь только заставила его войти в самого себя» /стр. 322/. Согласимся с этим мнением, так как нельзя внезапно стать поэтом, да еще столь ярким и значительным. А именно на «внезапность» указывают почти все писавшие о Козлове: вот слег, ослеп и начал сочинять…
Другое дело, что он не поддался унынию, и даже более — сила его души возрастала с увеличением его телесных страданий. Ко времени выхода в свет поэмы «Чернец"[4] он уже входит в круг самых талантливых поэтов. Пушкин, получивший от него в подарок «Чернеца» в Михайловском, ответил ему стихами:
Певец, когда перед тобой
Во мгле сокрылся мир земной,
Мгновенно твой проснулся гений,
На все минувшее воззрел,
И в хоре светлых привидений
Он песни дивные запел.
О, милый брат, какие звуки!
В слезах восторга внемлю им… /и т.д./
Простой перечень имен тех, кто постоянно бывал у Козлова, может свидетельствовать о том, что человек, привлекавший их сюда, должен был быть весьма незаурядным, — и это в течение двадцати лет, интерес к нему не ослабевал. Как поэт и как блестящий собеседник он восхищал братьев Тургеневых, Жуковского, Батюшкова, Пушкина, брата его Льва Пушкина, Баратынского, Дельвига, Кюхельбекера, Вяземского, Гнедича, Крылова, Владимира Одоевского, Николая Греча, Зинаиду Волконскую, Ростопчину, Грибоедова, Андрея Муравьева, Плетнева, Лермонтова, Ф. Туманского, Андрея Карамзина, Погорельского /А. А. Перовского/, братьев Матвея и Михаила Виельгорских, Ксенофонта Полевого, А.С. Даргомыжского, М.И. Глинку, Кипренского, А.Н.Оленина. Посещал поэта Адам Мицкевич. Упомянем еще А.О. Смирнову, А.А. Воейкову /"Светлану"/. Козлов привлекал всех этих людей не как страдалец, а как личность, интересная всем. Во время бесед он создавал высокую атмосферу мысли и духа. Разговор его был разнообразен, касался всего наиболее важного в жизни. Выезжал и он на вечера — к Жуковскому, Воейковой, Оленину. Там он мастерски читал свои новые стихи, беседовал и никто не замечал, что он испытывает постоянные страдания. Он этого никогда не показывал. Как ни поздно возвращался он домой, — он не спешил в постель. Его друг П.Ф.Балк-Полев вспоминал: «Тогда как все вокруг него предавалось сну, он употреблял бессонные для него часы на сочинение стихов. И здесь нужно отдать должную справедливость чрезвычайной, внушающей удивление памяти сего нового Мельтона. Не имея средств взять перо в руки и начертать им сочиненное, он обязан был сохранить про себя составленные им стихи. Но этого мало. Каково бы ни было первое вдохновение, редко оно истекает в совершенстве из ума. Нужно поправлять, переделывать стихи, прибирать к ним лучшие изречения, изменять слова. Все это легко тем, кто может писать /…/Какая сильная, непреклонная воля нужна, чтобы все препятствия преодолеть /…/ Целые песни поэм или повестей, каковы «Чернец», «Княгиня Долгорукая», «Безумная» придуманы или изобретены, составлены и совершены во внутреннем мире Друга Поэта /…/ По крайней мере, он мог тогда жить вдохновенными ему дарованиями вполне и свободно, не мысля о суетах и хлопотах домашних, часто его при дневном свете удалявших от посвящения музам /…/ Двадцать лет он жил без ног, восемнадцать без зрения, и в течение этого времени он собрал на поприще жизни те неувядаемые цветы, те плоды обильные стихотворства, которые составляют венец его бессмертия, и коими он приобрел себе почтенное имя между знаменитыми писателями своего Отечества"[5].
Почти целиком утрачен дневник Козлова за все эти годы, сохранилось очень немного страниц и лишь за некоторые годы. Много записей посвящено молитвенной жизни поэта. Очевидно, поэтому он не попал в поле зрения исследователей. Вот несколько характерных записей. «Февраля 19 /1835 г./ я лег спать с душой, преисполненной нашего Божественного Спасителя. Отец Константин служил эти 4 дня ефимоны. Нет ничего прекраснее этого канона покаяния» /имеется в виду Великий канон св. Андрея Критского, — м.Л./. «Февраля 11 /1837 г./. Алинька читала мне письма о Страстной и Светлой седмице Иннокентия» /Алинька, — дочь Козлова Александра Ивановна. Иннокентий — архиепископ Херсонский и Таврический, великолепный проповедник. В XIX веке дважды выходило собрание его сочинений в 12 томах, — м.Л./. «Апреля 15. Великий Четверг /1837 г./. Я проснулся в 4 часа, а в 5.30 был уже в церкви… Меня поставили в алтаре. Я прослушал утренние правила, Литургию, прекрасно отслуженную, — с великим и чудным Евангелием Св. Матфея о начале страданий Христа; отлично пели «Вечери Твоея тайныя…» Я имел небесную радость — причаститься. Господь Иисус Христос видит душу мою». «Декабря 19. Мой почтенный духовник отец Петр пробыл долго и утешил меня своим участием. Мы сговорились, что я буду иметь счастие исповедоваться и причаститься к великому празднику Рождества Спасителя». «Декабря 23. Святой и прекрасный для меня день. Я проснулся молясь. Жена, сын мой и дочь принесли мне мой образ Всех: Скорбящих Радости. Перед ним я молился и прикладывался. Потом, благодарение Богу, духовник мой, достойнейший отец Петр принес мне Святое Причастие, которое моя жена и мои дети встретили у дверей, стоя на коленях. Молодой певчий и священник пели, входя в мою комнату, и я имел радость принять Тело и Кровь Иисуса Христа Господа нашего, во оставление грехов, во исцеление души и тела и в жизнь вечную». «Декабря 22 /1838 г./. Это — один из прекраснейших дней моей жизни, я провел ночь в молитве. Пришли мне прочесть утренние правила, чудные молитвы, затем дочь моя принесла мне мой образ Божией Матери Всех Скорбящих Радости. Я к нему прикладывался с пламенной любовью, затем мои духовник соблаговолил меня исповедовать и удостоил меня, грешного, причастия Тела и Крови Спасителя нашего Иисуса Христа. Ты, мой Господь, видишь сердце мое». «Декабря 20 /1839 г./. Новогородская Богородица, Которую я видел во сне, и Которой образ у меня имеется… С дочерью я читал Евангелие — «Благословенна Ты в женах» и «Величит душа моя Господа», я молился пламенно"[6].
Всех чаще бывает у Козлова Жуковский, — это ближайший его друг и помощник. У них частые встречи или обширная переписка, удивительно подробная и сердечная. Козлов ослеп в то время, как Жуковский был за границей. В феврале 1822 года ослепший поэт написал длинное стихотворное послание — «К другу В/асилию/ А/ндреевичу/ Ж/уковскому/ по возвращении его из путешествия», которое в 1825 году издал в одной книжке вместе с «Чернецом». Оно произвело большое впечатление на читателей, на многих более сильное, чем великолепный «Чернец». Там в сильных, искренних стихах описано медленное угасание зрения у поэта. Пушкин, ответивший стихами Козлову на присылку «Чернеца», писал брату Льву: «Подпись слепого поэта тронула меня несказанно. Повесть его прелесть /…/ Послание, может быть, лучше поэмы — по крайней мере, ужасное место, где поэт описывает свое затмение, останется вечным образцом мучительной поэзии» /Письмо 17/[7].
Жуковский был потрясен этим посланием. В нем так полно раскрылось дарование Козлова, его душа, а Жуковский знал эту душу лучше всех. Ведь он искал настоящей веры и долго шел к православию, увязая в болотах немецкого и английского романтизма, где смешаны были в некое единство пантеизм, протестантизм, какие-то архаические верования, разные поэтические домыслы, и нередко стихи романтиков окрашены были в демонические цвета. Жуковский был человек добрый, он верил в Бога, но как деист, хотя бывал в церкви и даже причащался /он был крещен/. Он чувствовал, что Козлов идет единственно правильным путей. Так, возле него, год за годом, возрастала и его вера, освобождаясь от ненужной шелухи. Он сильно запоздал, но в 1840-е годы, уже после кончины Козлова, с помощью Божьей, пришел к чистому православию и на смертном одре удостоился благодатного видения: Христос благословлял его жену и детей.
Вот несколько характерных выдержек из писем и кратких записок Жуковского к Козлову за 1830-е годы. Козлов в Великий Четверг собирался причаститься и, по обычаю, просил прощения у родных и друзей, среди них и у Жуковского. «Бог простит, — отвечал ему Жуковский, — и я также исповедаюсь нынче и завтра причащаюсь. Прошу также прощения. А в Светлое Воскресенье я пью у тебя чаи, и в этот день праздную твое рождение» /Письмо 3/ [8]. «Душа моя Иваныч, я тебя не забыл, иначе себя бы забыл /…/ Буду около девяти часов, чтоб тебе самому прочитать «Камоэнса»» /Письмо 6/. «Завтра постараюсь быть у тебя ввечеру и принести «Шильонского узника» /Письмо 9/.
Жуковский хлопочет об издании сочинений Козлова. В переписке А. Тургенева — Жуковского — Вяземского часто возникают сообщения о новых стихах Козлова, просьбы об их присылке, похвалы им. «Слепой Козлов пишет прекрасные стихи», — сообщает А. Тургенев Вяземскому[9]. Во время пребывания за границей Жуковский получал все нужные ему сведения о друзьях и знакомых, о важных новостях и книгах от Козлова. «Ты ничего не видишь, но все знаешь», — писал он ему. «Ты, как царь Берендей, знаешь все, что делается под солнцем, хотя и не видишь его» /Письмо 20/*[10].
Козлов получал огромное количество писем. Ответы диктовал дочери, ставшей его верным секретарем. Многие из них писались по-французски, — в те времена это было принято в аристократической среде. Так в июле и октябре 1830 года по-французски пишет он князю В.Ф. Одоевскому. 29 июля он приглашает князя к себе для обсуждения какого-то важного дела. 25 октября — то же: «Хочу просить вас, дорогой Князь, о двух милостях: первое — приходите ко мне время от времени, ибо вы один из тех людей, чье общество, по моему представлению, наиболее приятно для моего сердца. Вы мне прочтете вашу прекрасную прозу, я — свои фантастические стихи я, может быть, будет немного музыки /…/ Вторая милость — пришлите мне «Последний квартет Беетговена». У меня большое желание его перечитать"[11].
Общение с друзьями продолжалось и в стихах жанра дружеского послания, возникшего в конце XVIII века и развитого в первой трети ХIХ-го в. тогда была русскими поэтами создана целая книга, которую можно было бы по-пушкински озаглавить «К другу стихотворцу». Козлов был одним из авторов ее. В этот обширный цикл входят и послания к женщинам, которые, как правило, были особенно благодарными читательницами поэтических произведений своих современников-поэтов. Козлов написал: «К Светлане» /посвящено А.А. Воейковой/, «К А.И. Тургеневу» /оба года/; «К другу В.А.Ж. по возвращении его из путешествия» /1822/; «К княгине М.А. Голицыной» /1823/; «К Н.И. Гнедичу. Стансы на Кавказ и Крым» /1825/; «Княгине З.А. Волконской» /1825 и ей же другое в 1838 году/, «П.Ф. Балк-Полеву» /1828 и ему же в 1838 году/; «К М. Шимановской» /1829; замечательная польская пианистка играла у Козлова/; «Высокопреосвященному Филарету» /1830/; «К певице Зонтаг» /1830/; «К И.А. Беку» /1832; И.А.Бек — забытый ныне поэт/; «Графу М. Виельгорскому /1832/; «Графине Потоцкой» /1838/; «Княжне Абамелек» /1832; это поэтесса в замужестве Баратынская/; «Графине Завадовской, урожденной Влодек» /1832/; «Другу весны моей после долгой, долгой разлуки» /1838; обращено к А.Г.Хомутовой, подруге юности Козлова — это послание вызвало стихотворный отклик Лермонтова — «Слепец, страданьем вдохновенный, строки чудные писал…» — в том же году/. Пушкину посвящены элегии «К морю» и «Бейрон». Поэма «Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая» посвящена Жуковскому.
Если углубиться в исследование знакомств Козлова — по письмам, воспоминаниям, стихам, и по печатным изданиям и по архивам, то круг имен, связанных с именем поэта-слепца увеличится в несколько раз. По обширности связей с людьми только Александр Иванович Тургенев может сравниться с Козловым. Таким образом, Козлов много влиял на возникновение стиля эпохи — литературного, бытового, духовного. Его часто называли подражателем то Пушкина, то Жуковского, но это со всей очевидностью несправедливо. Именно только общий стиль эпохи объединяет их. Козлов имеет значительную самобытность в своей поэзии. Многих поражали в то время его духовные стихи, исполненные необыкновенной силы. Это, например, смелый и блестящий перевод Стихотворения святителя Григория Богослова /Назианзина/-«Элегия. Вольное подражание св. Григорию Назианзину», 1830 года. Столь же поразительны две стихотворные молитвы Козлова 1833 и 1839 годов. Перечитаем первую, названную «Моя молитва», не стесняясь ее величиной — восемь восьмистиший.
О, Ты, Кого хвалить не смею,
Творец всего, Спаситель мой;
Но Ты, к Кому я пламенею
Моим всем сердцем, всей душой!
Кто, по Своей небесной воле,
Грехи любовью превозмог,
Приник страдальцев к бедной доле,
Как друг и брат, Отец и Бог;
Кто солнца яркими лучами
Сияет мне в красе денной
И огнезвездными зарями
Всегда горит в тиши ночной;
Крушитель зла, Судья верховный,
Кто нас спасает от сетей
И ставит против тьмы греховной
Всю бездну благости Своей! —
Услышь, Христос, мое моленье,
Мой дух Собою озари
И сердца бурного волненье,
Как зыбь морскую, усмири;
Прими меня в Свою обитель, —
Я блудный сын, — Ты Отче мой;
И, как над Лазарем, Спаситель,
О, прослезися надо мной!
Меня не крест мой ужасает, —
Страданье верою цветет,
Сам Бог кресты нам посылает,
А крест наш Бога нам дает;
Тебе вослед идти готовый,
Молю, чтоб дух мой подкрепил,
Хочу носить венец терновый, —
Ты Сам, Христос, его носил.
Но в мрачном, горестном уделе,
Хоть и без ног и без очей, —
Еще горит в убитом теле
Пожар бунтующих страстей;
В Тебе одном моя надежда,
Ты радость, свет и тишина;
Да будет брачная одежда
Рабу строптивому дана.
Тревожной совести угрозы,
О, Милосердый, успокой;
Ты видишь покаянья слезы, —
Молю, не вниди в суд со мной.
Ты всемогущ, а я бессильный,
Ты Царь миров, а я убог,
Бессмертен Ты — я прах могильный,
Я быстрый миг — Ты вечный Бог!
О, дай, чтоб верою святою
Рассеял я туман страстей
И чтоб безоблачной душою
Прощал врагам, любил друзей;
Чтоб луч отрадный упованья
Всегда мне в сердце проникал,
Чтоб помнил я благодеянья,
Чтоб оскорбленья забывал!
И на Тебя я уповаю,
Как сладко мне любить Тебя!
Твоей я благости вверяю
Жену, детей, всего себя!
О, искупя невинной кровью
Виновный, грешный мир земной, —
Пребудь божественной любовью
Везде, всегда, во мне, со мной!
Вот так раскрывалась перед друзьями и знакомыми душа поэта-страдальца, сильная верой, обладающая могучим словом правды. Вот чем скреплена и освящена была его поэзия, да и его устное слово, обращенное к ним. В творческой и читающей среде своей эпохи Козлов был объединяющей и воспитывающей силой, истинно — сила Божия в немощи совершается!
Козлов скончался после десятидневной болезни 30 января 1840 года. Жуковский издал по подписке двухтомные сочинения его. Свое предисловие к первому тому Жуковский закончил следующими словами: «Поэтические произведения Козлова, плод вдохновения и страдания, известны нашим читателям. Многие из них ознаменованы печатью благородного дарования; прелесть многих заключается в том, что они с величайшей верностью выражают правду, состояние душ глубоко страждущей, глубоко верующей и смиренной».
Тютчев прислал на имя дочери Козлова письмо, но сохранился только конверт, а на нем приписка рукою Тютчева по-французски: «Александре Ивановне Козловой. Спасибо за письмо, я не знаю человека, который не испытывал бы страха небытия, который овладевает нами при встрече с невозвратимым прошлым, как все то, что нам остается от И/вана Козлова/, столько имелось истинной жизни в этом человеке"[12]. А как высоко ценил поэзию Козлова такой строгий критик как князь Вяземский видно из его послания на новый 1828-й год к друзьям, которое начинается строками:
Козлов и Пушкин с Баратынским!
Кого ж еще бы к вам причесть?…[13]
[2] Все трое — Александр, Николай и Сергей
[3] «Звенья». М., 1951. Т.IX. С.
[4] Два издания в 1825 году
[5] ЭР ИРЛИ. Ф.265. Оп. 2. N1249. Петр Федорович Балк-Полев /скончался июля 1849 года/ - дипломат, посланник в Бразилии
[6] К.Л.Грот. Дневник И.И.Козлова. СПб. 1906. С. 24−27, 30.
[7] А.С.Пушкин. ПСС. АН СССР. Т.ХIII. 1937
[8] «Русский Архив». М.1867. /Без NN — один большой том/ Далее цитируются письма отсюда же.
[9] Остафьевский архив князей Вяземских. Т.2. СПб, письмо 474
[10] Русский Архив. М.1867
[11] ГПБ. Ф.539./Одоевский/. Оп.2, N 605, лл. 5−6/.
[12] ИРЛИ. Ф. Р-1. Ог. 12. N 73
[13] П.А.Вяземский. ПСС. Т.IV. СПб. 1880
