 |
| Татьянин день | Евгений Шильников | 14.04.2008 |
 |
| С.П. Королев |
Воспоминания Евгения Николаевича Шильникова, трудившегося в команде первых конструкторов космических ракет
Естественно, что это повествование не претендует ни на протокольную документальность, ни на объективность, поскольку я попытался, вернувшись на полстолетия назад, в те годы, представить тот грандиозный проект глазами рядового участника, которым я был тогда.
В те годы люди умели писать пространные письма, ходили на все новые кинофильмы, не знали слова «секс», зачитывались Хэмингуэем и верхом пошлости считалось доморощенное копирование Элвиса Пресли. Москвичи жили в коммуналках: в каждой квартире по несколько семей, пользующихся общей кухней, одним туалетом и телефоном в коридоре. Люди привыкли жить на виду у соседей, чей внимательный, критический взгляд подмечал все: и твоих гостей, и твои новые ботинки или прическу, и как часто и как долго ты болтаешь по телефону.
Москва той поры еще не была изуродована «вставной челюстью» Нового Арбата. Город очень отличался от сегодняшнего: не было ни слепящих неоновых реклам, ни грохота автомобильных табунов. По теперешним меркам город был тихим. Пронзительный свист низко летающих над домами стрижей редко заглушался шумом проезжающего по булыжнику автомобиля или звоном отдаленного трамвая. Даже запахи были другими. По весне пахло тающим снегом, потом — сладким ароматом цветущих по многим улицам вековых лип и сирени. А с поздней осени начинало потягивать печным дымом, стелющимся над старыми особняками арбатских переулков. И ночью, возвращаясь со свидания по сонным улицам, можно было видеть россыпи звезд над головой…
И вдруг как гром с ясного неба: «Первый рукотворный спутник Земли! Прорыв в космос!» Не успели опомниться, через месяц: «Второй спутник! Полтонны весом! С собакой!» Можно понять, почему я через пару месяцев после этого памятного октября 1957 года с радостью согласился пойти с пятого курса института в инженеры на фирму, которая занималась разработками приборов для космических ракет. В никуда уже практически гарантированная аспирантура и манящая в перспективе преподавательская карьера! Разговор со мной вел один из наших популярных профессоров, руководитель кафедры.
И каково же было удивление, когда я, придя на эту фирму, увидел этого же профессора в кресле директора! Слушая его лекции и сдавая ему зачеты, мы и не предполагали, что он причастен к подобным разработкам! Все ребята (отобранные по числу пятерок в зачетках), которым, как и мне, предложили эту вакансию, с великой охотой пошли туда работать. Искренне считали, что нам повезло. Это было захватывающе интересно: все новое, каждый день какие-то открытия, радость маленьких побед!
Работа поглощала все время, и мы предпочитали вечернему свиданию зеленую полоску на экране осциллографа, наконец-то вычерчивающую нужную кривую. Теперь и мне трудно в это поверить, но так действительно было. Споры «физиков» с «лириками», что важнее — техника или поэзия (тогда, естественно, побеждала техника), ожидание чего-то необычного, разговоры про космос, про другие планеты… И холодок своей причастности к этим свершениям. Тайный холодок, потому что никому рассказать, даже намекнуть о своих занятиях я не имел права. Все было секретным: и наша работа, и название нашей фирмы, скрытое под безликим «почтовый ящик (п/я) номер такой-то», и незаметная, обитая обшарпанным дермантином дверь, за которой скрывалась самая современная наука и самая совершенная техника.
Получилось так, что я сразу же по приходе на фирму занялся разработками приборов для электронных систем, устанавливаемых на космические ракеты. Тогда дела делались так стремительно, что аппаратура поступала на реальные испытания буквально сразу же после сборки опытного образца. Но это совсем не значит, что все системы, которые ставились на ракеты, были такими сырыми. Нет, конечно, это касалось только экспериментальных образцов, работа или отказ которых не влиял на живучесть самих ракет. Но на каждой из первых ракет обязательно ставилось что-то новенькое, что потом, если оправдывало себя, становилось штатным устройством.
Наша фирма как раз и разрабатывала это новенькое. Поэтому неудивительно, что уже через полгода работы я в составе нашей немногочисленной команды первый раз поехал на испытания в ныне всем известное, знаменитое, а тогда совершенно секретное Конструкторское бюро ракетной техники N 1 (ОКБ-1) — в небольшой подмосковный поселок Подлипки (теперь это город Королев). И там я впервые увидел настоящую космическую ракету, огромную «семерку» — ракету-носитель Р-7.
Потом поездки туда стали повторяться, и очень скоро я перестал видеть в этом что-то особенное, — восхищение, удивление быстро сменилось будничной работой, решением все время возникающих проблем и новых задач. И эта мощная, красивая ракета стала для меня, как и для других, работавших с ней, просто «изделием N…», как и следовало ее называть во всех документах…
А вот как первый раз я увидел Сергея Павловича Королева, отца этих ракет и этих спутников, — уже тогда легендарную личность, я запомнил хорошо. «Эс Пэ идет!» — негромко воскликнул кто-то из копошащихся у ракеты инженеров. Прозвучало это как предупреждение или сигнал опасности. Я посмотрел на группу подходящих людей и сразу «вычислил» его в толпе каких-то явно больших чинов. Конечно, тогда ни его имени, ни его фотографий не публиковалось. Главный конструктор и все! «Совершенно секретный человек»! Но среди той группы в белых халатах, появившейся в МИКе, этот небольшого роста широкоплечий человек с бычьей шеей, с небрежно накинутым на порыжевшую кожаную летную куртку халатом выделялся прямым властным взглядом черных, чуть исподлобья глаз и решительностью движений. И тем, как к нему обращались другие, среди которых были какие-то министры в пиджаках и галстуках. Все инженеры, вместо того чтобы подойти к нему, углубились в свои схемы или полезли к своим приборам. «С. П.» — так и я стал называть его впоследствии — не терпел, как он выражался, «белоручек-лоботрясов» и праздного любопытства. По этому поводу я расскажу историю, прямым участником которой мне пришлось оказаться.
Это случилось в начале шестидесятых, значительно позже той первой встречи с Королевым. Был канун Октябрьских праздников. Мы в составе группы командированных специалистов, человек двенадцать, добирались на полигон «Байконур». Сначала самолетом до Ташкента. Самолет по какой-то причине опоздал и прилетел в Ташкент после ухода того поезда, на котором обычно мы ехали дальше до станции Тюра-Там. Другие поезда мчались мимо Тюра-Тама без остановок: это место не должно было привлекать внимания посторонних. Следующий поезд с остановкой в «Тюре» проходил только на следующий день. Можно было бы поехать, как говорят, «на перекладных», но это было хлопотно и ненадежно. Тогда ехавшие с нами два ведущих инженера из королёвского КБ, которым мы предоставили право принять решение, предложили остаться на ночь в Ташкенте и поехать дальше следующим утром: все равно, мол, праздники, явно на полигоне спешной работы нет. Естественно, все с воодушевлением приняли этот план. Поехали в самую лучшую, полупустую по случаю праздника гостиницу «Тошкент», погуляли по городу, а вечером все собрались в ресторане.
Ах, какие же там были потрясающие отбивные! В предвкушении долгой пресной столовской пищи на полигоне это было чудо. Мы взяли еще по порции, потом еще…
На следующий день мы, добравшись до полигона, быстро оформились, получили пропуска и, не успев переодеться, все пошли в МИК, чтобы узнать, как дела, и объявить о своем прибытии. Собрались в курилке, на втором этаже, рядом с рабочими кабинетами, узнали, что работа в праздничные дни шла вовсю и что нас ждали. И вдруг появляется С. П. Увидал нас. Обращается к своим ведущим инженерам:
— Ну-с, с приездом, с праздником. Гляжу, еще галстуки снять не успели. (Белая рубашка с галстуком на полигоне были, пожалуй, основными атрибутами королёвского образа «белоручки-лоботряса».) Где пропадали?
— Да мы, Сергей Павлович, вот на поезд не успели, думали…
— Так, так. А я ведь самолет в Ташкент мог бы послать за вами, если бы вы не поленились сообщить сюда. Ну-ка, где ваши пропуска?
Берет у них твердые картонные пропуска, разрывает в куски и уходит. Все окаменели. На представителей других фирм он не поглядел. (Он вообще суров был только со своими.) А положение для этих двух инженеров без пропусков оказалось пиковое. Пропуск предъявлялся охране при входе и выходе из здания МИКа, а также при входе и выходе из монтажного зала МИКа. Без пропуска не войдешь и не выйдешь, нарушение каралось сурово, вплоть до немедленного увольнения. Наши герои оказались запертыми на трех этажах. Свою работу в рабочих кабинетах они делать могли, но не более того. Ни выйти из МИКа в гостиницу, ни войти в зал МИКа. Никто из замов Королева не решался организовать им оформление новых пропусков и тем более просить за них С. П. Прошел еще день, другой. Мы, остальные, чувствуя себя не менее виноватыми, жалея их, приносили им бутерброды из буфета. Спали они на столах в лаборатории. На третий день руководитель испытаний, которому нужны были эти инженеры в зале МИКа, попытался просить за них, но вылетел из кабинета С. П. как ошпаренный: «Он слушать меня не захотел». Прошло еще несколько часов. С. П. несколько раз выходил, но не замечал двух понурых фигур или делал вид, что не замечает. Наконец, проходя в кабинет, буркнул: «Заходите». Что он сказал им, что они ему сказали, осталось для остальных тайной. Им выписали новые пропуска…
После того случая никто из нас не рисковал подобным образом лакомиться вкусными отбивными в ресторане «Тошкент».
Но это было потом. А в тот, первый раз, подглядывая исподтишка, я увидел, что Королев, что-то объясняя на ходу своим спутникам, подошел к хвостовой части ракеты, чуть похлопал ладонью по ее блестящей обшивке. Он явно гордился своим детищем. И было чем гордиться. Позже, когда я узнал историю разработки этой ракеты, потом «покопался» у нее внутри, и когда влез поглубже в эту технику, то не мог не поразиться тому, какую же фантастически сложную задачу решили ее создатели. К тому же в кратчайшие сроки!
Вспоминается еще один случай общения с Сергеем Павловичем. Работая на «Байконуре», мы, конечно, не без всякого отдыха проводили дни и ночи в МИКе. Нет, конечно, были и часы и даже целые дни, когда нам в МИКе делать было нечего: была работа других технических служб. Можно было поваляться на кровати, заядлые преферансисты садились за бесконечные пульки, кто-то углублялся в книжки.
Но больше всего нам нравилось неспешно гулять по шоссе, около километра в сторону «десятки», до изгиба дороги, где находился КПП. Я потом поездил по стране и по миру, но нигде не видел таких потрясающих по красоте закатов, как там, на полигоне.
То ли из-за открытого во все стороны горизонта, то ли из-за поднимающегося теплого воздуха от раскаленной за день земли, но хваленые океанские закаты показались потом мне жалким подобием байконурских. Кое-кто даже хвалился, что видел при восходе или при закате на горизонте легендарные зеленые лучи от Солнца. Правда или нет, не знаю, я этих зеленых лучей не видел.
Как-то к нам присоединился С. П., когда мы небольшой группой, болтая, шли по асфальту к КПП. Он остановил машину, подошел к нам: «Ребята, не возражаете, если я пройдусь с вами?» «Нет, конечно, Сергей Павлович, пойдемте с нами до КПП…» Мы продолжали болтать, включив его в наши разговоры. Темы совсем не производственные, но, странное дело, С. П. совершенно не стеснял нас своим присутствием. Помню, он сказал что-то вроде того: «Завидую вам, идущим впереди всего прогресса. Да, да, не смейтесь. Вот вы еще застанете то время, когда на ракетном поезде можно будет за 15 минут долететь до Владивостока или за три минуты — до Сочи. Вы и будете строить эти поезда, а вот эти ребята вас научат управлять этими поездами…» — он кивнул головой в сторону Юры Гагарина, Геры Титова и других летчиков — будущих космонавтов, которые тоже гуляли вместе с нами. «И время в полете на этих поездах будет идти медленнее, можно даже стать моложе, — продолжал он. — Только вот я никак не могу понять этой теории относительности, что-то у меня не вяжется, как это на Земле пройдут годы, а на летящей ракете — часы…» Он еще долго шел с нами, а его «Волга» медленно следовала за нашей группой…
Я не стал бы называть Сергея Павловича Королева гениальным ученым, но то, что он был великим организатором, провидцем и полководцем, — это несомненно. Чем-то он был похож на маршала Жукова: такая же крупная голова с тяжелым подбородком, да и по масштабам их деятельности они сравнимы, как никто другой. Мало кто из исторически известных людей брал на себя такие риски, как эти двое, но и мало кому другому было свойственно предвидение успеха. Кто-то сказал, что С. П. своей волей и своей непререкаемой убежденностью заставлял ракеты летать. Это, возможно, перебор, но то, что он заставлял всех, кто с ним работал, отдавать делу все свои силы и способности, — факт. Он всегда работал на износ, сам себя не жалея, но и требовал такого же от остальных. Видимо, магаданская пятилетняя каторга и последующие испытания «шарашками» выработали у него пренебрежение к человеческим слабостям, а глубокая убежденность в своей правоте открывала ему все двери, включая кремлевские. «Мне придется сказать об этом С. П.» — эта фраза поднимала людей среди ночи, гнала за тысячи километров, и казалось, что для Королева нет ничего невозможного.
Любому ветерану с полигона скажи: «С. П.», — он сразу поймет, о ком речь. Его гнева за плохую работу или за вранье боялись все: от рядового сотрудника до маршала и министров. Был скуп на похвалы. Но за хорошую, честную работу он людей выделял и справедливо награждал. И, кстати, не стеснялся прямо на людях признавать свои ошибки. Даже перед простыми инженерами.
А работа у него была тяжелейшая. Ему приходилось брать на себя решение большого количества вопросов и проблем. В этом смысле его авторитаризм работал против него: его сотрудники уже не решались брать на себя риски самостоятельных решений больших задач.
Но рядом с ним были и другие выдающиеся личности. О каждом из них тоже можно много сказать. Но сейчас я упомяну только одного. После того как буквально с нуля, за фантастически короткие сроки, была разработана и построена «семерка», встала проблема стартовой площадки. Ракету нужно было откуда-то запускать. Построенный ранее полигон «Капустин Яр» в низовьях реки Волги никак не подходил для этого. По всей стране разъехались команды в поиске подходящего по заданным им параметрам места…
Так из ничего вырос теперь всем известный Байконур. Еще в 1955 году эта была голая пустыня, где из всего живого были только змеи, ящерицы да скорпионы. И несколько жалких саманных домиков забытого Богом и людьми полустанка Тюра-Там. Пожалуй, единственным достоинством этого места была гарантированная секретность и еще безопасность при аварийных пусках: там за сотни километров в округе не было людей. Ничего не было. Все надо было делать заново, завозить, строить и привыкать там жить. Летом жара до 45 градусов, зимой мороз до минус 40 градусов. Летом песчаные суховеи, так называемый «тюратамский дождичек», когда ветер несет песок параллельно земле, бьет как из мощной пескоструйки, разбивая незащищенную кожу в кровь. От него нельзя избавиться даже за двойными рамами — все равно покроет толстым слоем весь подоконник. Зимой — свирепые бураны из того же обледенелого песка. Вся земля засоленная, подземные воды оказались для питья непригодными. Питьевой воды часто не хватало — давали по два часа в день. Обилие ядовитых тварей и тучи комаров. И твердая, вязкая, глинистая земля, в которую невозможно воткнуть лопату больше чем на сантиметр, — она бралась только ломом.
Через два года, в 1957 году, оттуда стартовал первый в мире спутник Земли. Это фантастика! Для того чтобы это сделать, надо было не только построить стартовую площадку и монтажно-испытательный корпус — МИК, нужно было построить заводы. Да, да, настоящие заводы, возвести жилые дома, построить мощные электростанции, проложить дороги, водопровод и даже посадить деревья. В те годы в мире не было опыта проектирования и строительства столь сложных, по существу уникальных, сооружений и комплексов, как космодром. Требования к точности и долговечности конструкций были предельно высокими. Кстати, почти все, что первые строители построили, работает и по сей день. Это в пустыне, за сотни и тысячи километров от промышленных и населенных районов, без существующей прежде инфраструктуры, при полном отсутствии источников электроэнергии и хороших транспортных путей!
Когда я приехал туда в мае 1959 года, там уже все это было. Стояли трехэтажные дома, вдоль улицы в твердой серо-бурой земле росли редкие живые деревца, и под каждое подведена водопроводная труба, из которой тонкой струйкой текла такая же серо-бурая вода. Асфальт, железная дорога, городок с уже установившейся жизнью. Организаторский талант строителя — создателя полигона, превозмог эти сверхтрудности.
Был такой строитель — Шубников. Честь ему и хвала! Конечно, ему помогло вдохновение и воля С. П. и его команды. И привлеченные ресурсы со всей страны. И опять же, одними, пусть даже безграничными ресурсами и «навалом» — «Давай, давай!» — такой полигон построить невозможно. Одна стартовая площадка чего стоит — это же мегалитическое сооружение, особенно когда смотришь с нулевого уровня вниз на огромную забетонированную яму, в которую низвергается мощный поток огня при старте ракеты.
Сейчас я попробую нарисовать примерную схему Байконура. Все равно это уже давно рассекречено.
Вот, снизу слева — это центральная площадка N 10, теперь это город Байконур.
Голубая полоска снизу — это река Сыр-Дарья, вода которой совсем не голубая, а цвета кофе с молоком, и такая же непрозрачная. Чуть сверху — широкая серая полоска — это аэродром «Ласточка». Черная прямая линия у города — это железная дорога, и по правую сторону от нее — крохотные домики станции Тюра-Там. Его малочисленное население в Байконур не пускали. От города в направлении к северо-востоку, здесь — к верхнему правому углу, идут железная и автомобильная дороги к площадке N 2 и к старту (N 1) — они там, за небольшим изгибом влево. Вот там я нарисовал здание побольше — это МИК, еще дальше за ним — дорога к стартовой площадке, там я условно показал раскрытые фермы старта. Здесь, на рисунке, все маленькое, — на самом деле от города до «двойки» — сорок с гаком километров, пешком не пройдешь. А другие ответвления — это уже впоследствии построенные площадки для разных ракет, слева от дороги на «двойку» — площадки для гигантской лунной ракеты, которая так и не пошла, и площадки для комплекса «Энергия-Буран», что слетал один раз. Справа — площадки для отработки военных ракет.
Чуть справа от «двойки» на горушке стоит ИП — измерительный пункт с огромными антеннами, на которые принимали и передавали сигналы с «семерки», а потом принимали сигналы от улетающих далеко в космос наших лунников и космических аппаратов, летавших к Марсу и к комете Галлея. Отсюда мы наблюдали запуски ракет. И потрясающие по красоте закаты над пустыней.
Нет, без Королева и его команды, без Шубникова такое создать с нуля никому было бы не под силу.
В таких условиях Королевым и его соратниками делалась совершенно новая, высоконадежная баллистическая ракета, ставшая потом знаменитой «семеркой», «изделие 8К71», как ее называли в совсекретных и секретных документах, седьмая по порядку разработок моделей ракет. Вот она и открыла дорогу людям в космическое пространство. И самое поразительное, что эта ракета, созданная пятьдесят лет тому назад, оказалась самой надежной в мире и до сих пор незаменима и используется при самых ответственных запусках — спутников с космонавтами и «грузовиков» для космонавтов. За эти годы было запущено около 1500 этих ракет. Полторы тысячи ракет! И ее реальная надежность выше 97 процентов! Нет больше в мире, ни у американцев, ни у европейцев и даже и у нас ни одной космической ракеты, обладающей подобной надежностью. И прямая, непосредственная неопровержимая заслуга в этом принадлежит Сергею Павловичу Королеву, Человеку с большой буквы!
Во многом это обусловлено тем, что наши разработчики, изучив опыт немецких конструкторов ракет, не пошли по их пути. Огромной заслугой именно Королева стало решение о новой компоновке ракеты в виде пакета, что в корне изменило принципы построения конструкции больших ракет. Дело в том, что одноступенчатых ракет-носителей не бывает, с помощью одной ступени далеко не полетишь и много не поднимешь. Надо иметь по меньшей мере двухступенчатые изделия. Здесь и кроется изюминка пакетного решения Королева. При ином решении, когда ступени ставятся одна на другую, первая ступень — самая большая и тяжелая — должна поднимать не только себя, но и те ступени, которые стоят над ней и молчат, пока первая ступень не отработает свой участок полета. В пакетной же схеме с самого начала работают и первая ступень (центральная), и связка вторых, значит, от двигателя первой ступени не требуется такой большой тяги, как в последовательном варианте. Я полагаю, что именно это позволило нам намного опередить американцев, которые в те годы под руководством вывезенного ими Фон-Брауна, пытались строить ракеты, как это делали немцы, — по последовательной схеме. Теперь же все крупные космические ракеты во всех странах строятся по пакетной — «королёвской» схеме.
Но этого мало, — без сопутствующего этому технологического прорыва эти ракеты не смогли бы далеко и долго летать. Надо не только придумать, надо верно сделать. Нельзя считать, что и немцы, и американцы не пошли сначала по пакетной схеме, потому что не додумались до этого, казалось бы, очевидного решения. Совсем нет. Пакетная схема потребовала принятия абсолютно новых, ранее никем не изведанных конструктивных решений и экспериментальной проверки немалого числа очень сложных технологических проблем. Мы на это пошли. И выиграли.
Сейчас, даже при всем прогрессе техники и науки это повторить невозможно. Что и показывает дальнейшая история. После неожиданной смерти в 1965 году Сергея Павловича все пошло кое-как. Мы встали. Америка нас обогнала. А мы сдуру стали копировать их шаттлы, вместо того чтобы идти своим путем. Ну, сделали «Буран», истратили огромные деньги, доказали себе и всему миру, что мы тоже умеем такие челноки делать, и не хуже, даже сажать можем в беспилотном режиме. А теперь наш шаттл — то бишь «Буран» — стоит в виде балагана в московском Парке культуры, вместе с половинкой шарового кислородного бака от неудавшейся нашей лунной ракеты Н1…
А говорят, личность не творит историю. Кстати, мне рассказывали знающие товарищи, что С. П. был категорически против разработки нашего подобия американских шаттлов и против огромной ракеты Н1, предлагая собирать компоненты лунной ракеты в космосе, как собиралась наша станция «Мир» и как сейчас всем миром собирается Международная космическая станция — МКС. Я совершенно уверен, что, был бы жив Сергей Павлович Королев, вся последующая история наших космических программ пошла бы по-другому, намного успешнее и эффективнее. Может быть, и Юра Гагарин сейчас бы еще летал…
Но, как говорят, история не терпит сослагательных предложений…
Фотографии предоставлены автором
http://www.taday.ru/text/29 830.html
