Штрихи к портрету русского композитора

Оставившего после себя помимо симфонических концертов и вокальных произведений духовную музыку, переливающуюся праздничными колокольными перезвонами и в то же время обращающую слушателя к строгости и аскетизму старинного знаменного пения. Это всего лишь наброски, приглашающие к более глубокому знакомству с творчеством композитора. «Чтобы понять Рахманинова-человека, надо слушать, не мудрствуя, его музыку» (С. А. Сатина).

Первые впечатления об этом человеке у многих людей довольно схожи: он сдержан, даже несколько сух и неприветлив, отрешен и мало интересуется происходящим. На самом деле внешняя замкнутость — важное для творческой натуры умение не распыляться и не рассеиваться на неважное. Рахманинов умел жить по принципу «служенье муз не терпит суеты» (А. С. Пушкин). Не терпит рассеивания, разбрасывания, метания бисера перед свиньями. Люди, которые становились Рахманинову близкими, впоследствии непременно испытывали огромную силу его обаяния. Для них он был открытым, внимательным и заботливым.

Иван Алексеевич Бунин с трепетом вспоминал свою первую встречу с Рахманиновым в Ялте (такое «бывало только в романтические годы молодости Герцена, Тургенева, когда люди могли проводить целые ночи в разговорах о прекрасном, вечном, о высоком искусстве», — писал он). Чуть не всю ночь они говорили на берегу моря. Рахманинов, человек отнюдь не экспансивный, тогда сказал: «Будем друзьями навсегда!»

Особенно теплые отношения — как личные, так и профессиональные — связывали Рахманинова с Федором Ивановичем Шаляпиным, с которым они познакомились еще в частной опере Саввы Мамонтова, оба — начинающие, но подающие большие надежды: за плечами у Рахманинова — Московская консерватория, опера «Алеко» и Первая симфония, не оцененная взыскательной публикой, у Шаляпина — освоение музыкальной грамоты и первые уроки вокала, Тифлисский оперный театр и дебют в Мариинке. Дочь Федора Ивановича Ирина вспоминала, что Рахманинов помогал ее отцу в его музыкальном самообразовании, прививал ему хороший музыкальный вкус. Он стал крестным отцом Ирины и кумом великого русского певца. Дружба двух художников не омрачалась даже творческими разногласиями, которых, впрочем, было немного: Шаляпин отмечал, что с Рахманиновым-дирижером было легко работать.

Просто он никогда не подавлял творческой свободы артиста, если чувствовал, что артист может вполне эту свободу проявить. Солистка Большого театра Н. В. Салина вспоминала о первой репетиции «Князя Игоря» под руководством Рахманинова: накануне весь театр гудел как потревоженный муравейник. Имя Рахманинова склоняли на все лады, рассказы о том, как Рахманинов советовал заслуженным певцам снова поступить в консерваторию, передавались из уст в уста. Сухо выслушав пожелание Салиной о собственной музыкальной интерпретации роли Ярославны, Рахманинов закрыл клавир ее партии и начал репетицию с пролога. Однако впоследствии он никогда не диктовал певице, как надо петь, доверившись ее певческому опыту и интуиции.

Еще одна выдающаяся певица того времени Антонина Нежданова говорила, что Рахманинов считался с мнением хороших вокалистов и часто советовался с ними относительно вокальной стороны сочиняемых им произведений: тесситуры и неудобных для пения интервалов. Сама Нежданова была одной из «любимых певиц» Сергея Васильевича и первой исполнительницей многих его знаменитых романсов — «Сирень», «Здесь хорошо», «У моего окна» (которые репетировала непосредственно с ним), а также претенденткой на первое исполнение партии Франчески в его опере «Франческа Римини». Неждановой посвящен «Вокализ», который был оркестрован и исполнен в Большом зале Благородного собрания.

Уважение к творчеству, к авторству было присуще Рахманинову. Однокурсники композитора вспоминали, что он никогда не позволял даже своим заслуженным педагогам в Консерватории давить на него в творческом отношении. Ничего никому не доказывая, он просто делал по-своему или молча уходил в сторону. И уже достигнув полного признания и как пианист, и как композитор, Рахманинов мучился сомнениями в себе (из воспоминаний А. Неждановой). Таково творчество, которое всегда на грани: уверенности и сомнения, ощущения себя творцом и всего лишь инструментом, проводником, в силах которого лишь максимально точно передать то, что услышал в тех краях, где заканчивается арсенал композиторских наработок и начинается разговор души с Единственным Истинным Творцом, разговор, рождающий звуки, способные преображающе действовать на тех, кто их слышит. В 2000 году испанский тенор Хосе Каррерас, выздоровевший от лейкемии, специально приехал в Москву для того, чтобы поблагодарить Россию за Рахманинова. Этот случай не единственный. Еще при жизни Рахманинова был известен ряд случаев, когда его музыка приносила исцеление. Вдова одного врача, исцелившаяся от душевного недуга и мыслей о самоубийстве, тайком приносила на каждый его концерт букет душистой сирени.

Те, кто бывал на фортепианных концертах Сергея Рахманинова, уносили в себе ни с чем не сравнимое ощущение соприкосновения с настоящим искусством, таким сложным и таким понятным даже неопытному слушателю. «Сидел Рахманинов за фортепиано своеобразно: глубоко, на всем стуле, широко расставив колени, так как его длинные ноги не умещались под роялем. При игре он всегда довольно громко не то подпевал, не то рычал в регистре баса-профундо» (из воспоминаний А. Б. Гольденвейзера, выдающегося пианиста — современника Рахманинова). Он не закатывал глаз к небу в поисках вдохновения, а весь собирался, сосредотачивался, и в этой сосредоточенности рождалась музыка — каждый раз именно рождалась, с болью и муками, и с радостью. Сам музыкант при этом продолжал оставаться в этом созерцательном состоянии, как будто наблюдая за тем, что происходит под его пальцами и нимало не участвуя в разворачивающейся музыкальной истории. «Ту боль и скорбь, которую он выражал в своей музыке, он исполнением как бы скрывал, не желая обнажать перед людьми душу. Он исполнял свои сочинения без надрыва, я бы сказал даже, он избегал обнаженности чувств, и те романтически-страстные места, которыми так полна его музыка, он как исполнитель не подчеркивал и подносил, как посторонний наблюдатель», — писал М. Е. Букиник. Может быть, он просто не хотел форсировать вдохновение, отпуская его на волю в надежде на возвращение. Ведь искусство должно быть живым, оно должно трепетать — оно, а не его создатель.

Однажды к Рахманинову пришла одна иностранная пианистка с просьбой ее прослушать. Волнуясь в присутствии уже заслуженного артиста, она сыграла сложнейший этюд без единой запинки. Рахманинов потом шутливо жаловался друзьям: «Хоть бы одну ошибочку сделала!» Сам музыкант при этом считал своим профессиональным долгом упражняться по многу часов в день, зная, что гибкость и беглость пальцев быстро утрачивается. К слову, руки пианиста были предметом восхищения современников. Большие руки, которым под силу было играть параллельные терции в двух октавах, были при этом очень гибкими и мягкими. Когда Рахманинов заболел (его буквально свалила с ног молниеносная форма рака), он особенно переживал, что не может должное время уделять систематическим занятиям на фортепиано.

Как-то раз в ресторане Рахманинова с женой пытался снять один из тех назойливых фотографов, которые всюду его подстерегали. Уставший после дороги музыкант возмутился и закрыл лицо руками. На следующий день на первой газетной полосе появилась та самая фотография: столик в ресторане, жена Рахманинова и он сам, вернее, его руки, а под фотографией огромная надпись: «РУКИ, КОТОРЫЕ СТОЯТ МИЛЛИОНЫ». То, как ловко сработал журналист, немало Рахманинова позабавило. Многие люди, знавшие Сергея Васильевича близко, говорили, что он вовсе не так мрачен и отрешен от всего мирского, как казалось со стороны. «Тихий смех» Рахманинова (этот эпитет взят из воспоминаний сына Ф. И. Шаляпина), исключительное чувство юмора — это хранили в сердце те, кому он открывался и с кем проводил немногое свободное от мировых турне время.

После революций 1917 года Рахманинов с семьей перебрался в Норвегию, а оттуда — в Нью-Йорк. Начинается активная концертная деятельность. Рахманинов становится пианистом с мировым именем. Однако как композитор он на долгое время замолкает. Не может ничего писать, оторванный от своих корней. Русский композитор без России — как рыба, выброшенная на песок. Дружеский круг семьи Рахманиновых крайне узок: немногочисленные русские друзья и Стейнвей — американец, владелец фирмы, занимающейся музыкальными инструментами. Уже взрослые дочери живут в Европе, к ним он наведывается каждое лето. С ним — его жена Наталия Александровна, создающая домашний очаг там, куда они переезжают (а переезжают они много, практически кочуют с места на место). О ней самой написано мало, но она везде, где Сергей Васильевич, всегда с ним. Они играют в четыре руки, делятся друг с другом музыкальными впечатлениями. Она всегда понимала его настолько, что он доверял ей присутствовать на репетициях своих произведений вместо себя.

Куда бы Рахманинов ни поехал (даже в Европу), он берет с собой свой автомобиль, на котором так любил ездить в дорогую его сердцу Ивановку и который теперь покоряет трассы Нью-Джерси и Клерфонтена. Невольно вспоминается: «Какой же русский не любит быстрой езды?» (Н. В. Гоголь).

Он остался русским композитором и русским человеком. Его всегда глубоко волновала судьба его страны. Последние перед смертью переживания Рахманинова были связаны с известиями о ходе боев советских войск с фашистами. Будучи за границей, он переводил деньги дорогим его сердцу людям, оставшимся на родине, а с началом войны переводил средства в поддержку советской армии. Он всегда подчеркивал свою «русскость», да и надо ли было ее подчеркивать, когда за него это сделала его музыка?

Один из лучших пианистов своего времени и гениальный композитор. Когда говорят о его музыке, непременно упоминают взращенную еще в детские годы любовь к колокольному звону и широту музыкального дыхания. Удивительно, что такая как нельзя более русская музыка создается в начале ХХ века, когда в моде авангардизм и полный разрыв с традицией. Критические замечания об отсталости и несовременности словно проплывали мимо Рахманинова, который никогда не стремился писать какую-то определенную музыку, а просто записывал ту, которую слышал внутри себя. «Я русский композитор, и моя родина наложила отпечаток на мой характер и мои взгляды. Моя музыка — это плод моего характера, и потому это русская музыка. Я никогда не старался намеренно писать именно русскую музыку или музыку еще какого-либо другого рода». Вот это «нестарание» так ценно и важно, именно оно — залог той несдавленной свободы, которой дышит русская народная песня и творческое наследие русского композитора.

По материалам http://www.senar.ru/

Концерты памяти Сергея Васильевича Рахманинова пройдут 5−6 апреля в С.-Петербурге в Музее музыки в Шереметевском дворце (телефоны (812) 272−38−98, (812) 272−44−41). Закрытие Рахманиновского фестиваля в Тамбове состоится 2 апреля. Тамбов передаст эстафету Великому Новгороду, в котором фестиваль будет жить до 15 мая 2008 года.

http://www.taday.ru/text/101 785.html