 |
| Правая.Ru | Яна Бражникова | 22.03.2008 |
Казалось бы, женский день давно прошел, а до Вальпургиевой ночи еще далеко. Однако уровень «философского» интереса к телесности и сексуальности, спровоцированный, по-видимому, «политической» акцией группы «Война», в блогах только возрастает. В Живом Журнале образовался целый женсовет, который, в лучших традициях феминизма, решил разобраться, по какому праву в качестве идеала русской женщины навязывается «бесчувственная» и лишенная выраженного полового влечения героиня Пушкина. Татьяне Лариной женсовет вынес приговор: а с е к с у, а л ь н а!
Прежде поборницы женских прав занимались в основном «исправлением имен». (Как известно, половая дискриминация усматривалась даже в слове «история» (history) из-за буквосочетания his, «его». Правильным термином радикальные феминистки называли слово herstory (her, «ее»). А теперь добрались и до текстов…
Оказывается, в «современных западных исследованиях"(!) было подмечено, что чувственные и эротичные героини в текстах русских классиков «не выживают». Мол, есть в этой русской литературе такая неприглядная тенденция. Причем под сексуальностью новоявленные исследовательницы философии тела подразумевают исключительно «половое влечение», ссылаясь на энциклопедии… по здравоохранению. Вот и выходит, что Онегин чувственный и влекущийся, а у Татьяны — только бесчувственность и самоконтроль. Хотя даже сексологические энциклопедии интерпретируют самоконтроль как вершину эротизма. Не говоря уже о том, что классические западные исследования свидетельствуют как раз об обратном: самоконтроль не только не противостоит пресловутой «чувственности», но возникает именно в процессе развития культуры чувств и гендерного конструирования. Удивительно, что сегодня, после стольких исследований гендерной культуры русского XIX века и социальной истории сексуальности, еще приходится кому-то указывать, что гендерное значение сексуальности, мягко говоря, не совпадает с физиологическим.
Впрочем, тщетно. Ничто не делает дам столь теоретически непримиримыми, как аргументы от утробы и «философствование от вагины» (Ж. Бодрияр). Видимо, это извращенный материнский инстинкт. Все, что исходит из зова внутренностей, дамы защищают от истины (или даже тени сомнения) с философическим упрямством, достойным лучшего применения.
Усомнились в асексуальности Татьяны? — с вами просто не станут продолжать разговор. Ибо это так и не подлежит сомнению. Возникает ощущение, что эти блоггеры, настойчиво маркирующие свою половую идентификацию, представляют себя вечными существами — по их мнению сексуальность и чувственность всегда и везде значила именно то, чем она кажется им сегодня.
Все-таки самым действенным и вредоносным изобретением Просвещения стало именно противопоставление «чувственного/ подлинного/ естественного/ природного» и «рационального/ бесчувственного/ головного и т. д.». Сколько труда было вложено в изготовление этой «антиномии» и — все не зря.
Смешно только, что дамская философия — вся от «избытка чувств», а чувства — от потребности познать. Еще Картезий спорил сам с собой: «Как можно разделять, противопоставляя, то, что никогда не имеем в опыте разделенным и противопоставленным, что само является основанием всякой мысли?»
И потом, если уж на то пошло, то рационалистичен — в том числе в своей «чувственности» — именно Онегин, который не проживает событие встречи и потому, как и всякая рефлексия, обречен на опоздание. В отличие от Татьяны, которую Пушкин любит, возможно именно за то, что в ней нет той рассеченности на «вещь мыслящую» и «вещь протяженную», которая уже в пушкинские времена могла казаться пошловатой пропагандой «западных исследователей» и предшественниц современных эмансипэ.
Как говорил один классик, «женское никогда не оказывается там, где оно намеренно позиционируется». В результате сексуальной революции то, что зовется женским — либо обречено на подозрение в дискриминации, либо на комичный триумф.
Правда, «Евгений Онегин», поэма вообще не ПРО ЭТО. «Про это» — это другая поэма, тоже вполне себе философская. Фраза Татьяны «Я другому отдана…», отсылает скорее уж к феноменологии Другого и иного, чем к феминистской «философии тела».
