 |
| Храм Рождества Иоанна Предтечи на Пресне | Владимир Воропаев | 21.03.2008 |
Район Арбата, к которому относится Никитский бульвар, начал заселяться еще в ХVI веке. В 1582 году боярин Никита Романович Юрьев, бывший дедом царя Михаила Феодоровича, основал в этих местах монастырь в честь великомученика Никиты. От монастыря получили свое название Большая и Малая Никитские улицы и Никитский бульвар. История домовладения известна с конца ХVII века. Дошедшее до нас нынешнее каменное здание построено при Дмитрии Сергеевиче Болтине, родственнике историка Ивана Никитича Болтина. От Болтина в 1816 году дом перешел к генерал-майору Александру Ивановичу Талызину, после смерти которого в 1847 году достался его родственнице. В начале декабря 1848 года тут поселяется граф Александр Петрович Толстой, арендовавший и вскоре купивший этот дом. Тогда же граф пригласил к себе на житье и Гоголя. Александр Петрович пережил Гоголя на двадцать лет. Впоследствии особняк сменил еще нескольких владельцев. За многие годы он не раз перестраивался.
Гоголь занимал две комнаты первого этажа: одна служила приемной, другая, выходившая окнами на Никитский бульвар, — кабинетом. Поэт Николай Берг вспоминает: «Здесь за Гоголем ухаживали как за ребенком, предоставив ему полную свободу во всем. Он не заботился ровно ни о чем. Обед, завтрак, чай, ужин подавались там, где он прикажет. Белье его мылось и укладывалось в комоды невидимыми духами, если только не надевалось на него тоже невидимыми духами. Кроме многочисленной прислуги дома служил ему, в его комнатах, собственный его человек, из Малороссии, именем Семен, парень очень молодой, смирный и чрезвычайно преданный своему барину. Тишина во флигеле была необыкновенная».
Знакомство Гоголя с Толстыми состоялось еще в тридцатых годах и со временем переросло в дружбу. Николая Васильевича привлекало в графе Толстом многое, в частности, — природная доброта, религиозная настроенность души, склонность к аскетизму. Анна Васильевна Гоголь рассказывала Владимиру Шенроку со слов брата, что Толстой носил тайно вериги. По свидетельству Тертия Филиппова, служившего при графе Толстом чиновником особых поручений, «он усердно исполнял все постановления Церкви и в особенности был точен в соблюдении поста, которое доводил до такой строгости, что некоторые недели Великого поста избегал употребления даже постного масла. На замечания, которые ему приходилось нередко слышать о бесполезности такой строгости в разборе пищи, он обыкновенно отвечал, что другие, более высокие требования христианского закона, как, например, полной победы над тонкими, глубоко укоренившимися от привычки страстями, он исполнить не в силах, а потому избирает по крайней мере такое простое и ему даже доступное средство, чтобы выразить свою покорность велениям Церкви…».
По словам того же Филиппова, граф Толстой был одним из замечательнейших людей, встреченных им на жизненном пути. Его личность производила неизгладимое впечатление на всех, кто, так или иначе, соприкасался с ним. «Летом 1855 года, — рассказывает Филиппов, — мне пришлось чрез заочное посредство познакомить графа с И. В. Киреевским, от которого, по возвращении моем в Москву, вместе с благодарностию за устроенное мной знакомство, я услышал следующие, навсегда сохранившиеся в моем сердце слова: „Легче становится жить после встречи с таким человеком, как граф Александр Петрович“».
Александра Осиповна Смирнова, приятельница Гоголя, вспоминает о своеобразной ревизии, которую граф Толстой провел в бытность свою Тверским губернатором: «Раз он поехал в уездный город и пошел в уездный суд, вошел туда, помолился пред образом и сказал испуганным чиновникам, что у них страшный беспорядок. „Снимите-ка мне ваш образ! О, да он весь загажен мухами! Подайте мел, я вам покажу, как чистят ризу“. Он вычистил его, перекрестился и поставил его в углу. „Я вам изменю киоту, за стеклом мухи не заберутся, и вы молитесь; все у вас будет в порядке“. Ничего не смотрел, к великой радости оторопелых чиновников; и с чем приехал, с тем уехал…»
Толстому не была чужда сфера литературы и искусства: он, например, ценил и понимал поэзию, в особенности Пушкина. Смирнова пишет, что граф Толстой дружил «с монахами Греческого подворья, бегло читал и говорил по-гречески; акафисты и каноны приводили его в восторг; они писаны стихами, и эта поэзия ни с чем не может сравниться». В духовной литературе граф был особенно начитан. По словам Филиппова, он ежедневно обращался к Священному Писанию и знаменитым его истолкователям, особенно любил святителя Василия Великого как одного из величайших учителей Церкви. При этом святых отцов граф Толстой по большей части читал в оригинале (на греческом и церковнославянском). Среди его знакомых было немало писателей, ученых и государственных деятелей — Николай Карамзин, Александр Пушкин, Василий Жуковский, Алексей Хомяков, Владимир Даль, Вильгельм Гумбольдт, граф Каподистрия.
В доме Толстого Гоголь познакомился с иеросхимонахом Сергием, насельником Афонского Пантелеимонового монастыря, литератором, писавшим под псевдонимом Святогорец. Книгу его «Письма Святогорца к друзьям своим о Св. горе Афонской» Гоголь читал с удовольствием и учил автора держать корректуру. Весной 1850 года отец Сергий вспоминал об одном литературном вечере: «…тут же мой лучший друг, прекрасный по сердцу и чувствам Николай Васильевич Гоголь… Я в особенно близких отношениях здесь с графом Толстым, у которого принят как домашний… Граф Толстой прекрасного сердца и очень прост. По знакомству он выслал экземпляр моих писем одному из городских священников Тверской губернии, и тот читал мои сочинения в церкви вместо поучений на первой неделе Великого поста…» Этим священником был, по всей видимости, ржевский протоиерей Матфей Константиновский, духовный отец графа Толстого и Гоголя.
По должности обер-прокурора Синода Толстой знал всех епископов Русской Православной Церкви, а также имел дружеские и официальные связи с церковными деятелями Запада и Востока. Тертий Филиппов писал графине Анне Георгиевне Толстой в августе 1875 года: «Память о графе Александре Петровиче хранится благоговейно во всех тех монастырях Православного Востока, которые мне удалось посетить».
Жена графа Анна Георгиевна, рожденная княжна Грузинская, отличалась редкой красотой и была женщиной глубоко религиозной. Филипп Филиппович Вигель рассказывает в своих записках, что она «убегала общества и, вопреки обычаям других красавиц, столь же тщательно скрывала красоту свою, как те ее любят показывать». И далее, в примечании, мемуарист передает следующую историю, ходившую в свете: «Пострижение в монахи одного юноши, воспитанного в доме отца ее, подало мысль о целом романе. Утверждали, что когда влюбленные признались князю во взаимной страсти, он объявил им, что брак их дело невозможное, ибо молодой человек — его побочный сын и на сестре жениться не может; тогда оба дали обет посвятить себя монашеству».
Графиня Толстая была прекрасно образована, хорошо знала светскую литературу, но предпочитала духовное чтение — особенно любила Евангелие и проповеди. Поддерживала Анна Георгиевна и связи с ученым монашеством, считая его главнейшим источником духовного просвещения. В жизни своей по отношению к себе графиня была всегда строга и избегала всяких излишеств. Она не только неукоснительно соблюдала все посты, но считала своим долгом каждый пост приобщаться Святых Христовых Таин, что в целом было нехарактерно для современников ее круга.
У Толстых была домовая церковь, в которой среди многих редких икон находился образ Всех святых Грузинской Церкви, где лики писаны с изображений, взятых из древних рукописных книг. Смирнова рассказывает, что у них квартировали семинаристы, участвовавшие в богослужениях, которые «составляли препорядочный хор и пели простым напевом. Граф вывез дьяка из Иерусалима; это был такой чтец, что мог только сравниться с дьяком Императора Павла Петровича; слова выкатывались как жемчуг… В гостиной стоял рояль и были развернуты ноты, музыка все духовного содержания. Графиня была большая музыкантша…»
Анна Георгиевна, дожившая до глубокой старости, часто вспоминала о Гоголе, особенно постом. Владимир Гиляровский передает со слов ее бывшей компаньонки Юлии Арсеньевны Троицкой, что графиня постилась до крайней степени, любила есть тюрю из хлеба, картофеля, кваса и лука и каждый раз за этим кушаньем говорила: «И Гоголь любил кушать тюрю. Мы часто с ним ели тюрю». Настольной книгой графини были «Слова и речи преосвященного Иакова, архиепископа Нижегородского и Арзамасского» в четырех частях, изданные в 1849 году. На книге имелись отметки карандашом, которые делал Гоголь, ежедневно читавший Анне Георгиевне эти проповеди. По словам графини, она обыкновенно ходила по террасе, а Гоголь, сидя в кресле, читал ей и объяснял значение прочитанного. Самым любимым местом книги у Гоголя было «Слово о пользе поста и молитвы».
Возможно, Гоголь бывал в селе Лыскове, имении отца Анны Георгиевны. В одном из писем к ней Гоголь передает «глубочайший поклон» старому князю. Имение грузинских князей Лысково издавна славилось благолепием своих храмов и находившимися в них святынями. Около пятидесяти лет здесь сохранялся Крест святой равноапостольной Нины, просветительницы Грузии, который она получила от Матери Божией с повелением идти проповедовать христианство в Иверию. В пяти верстах от Лыскова располагалась знаменитая нижегородская Макарьевская ярмарка, к которой Гоголь проявлял особенный интерес. В его записной книжке содержатся выписка «О Нижегородской ярмарке» и заметка «Сведения о Лыскове» (этими материалами Гоголь намеревался воспользоваться во втором томе «Мертвых душ»). Сразу после нее — запись: «Дела, предстоящие губернатору», навеянная разговорами с графом Толстым. В генерал-губернаторе из второго тома многие видели Александра Петровича. Гоголь относил его к категории людей, «которые способны сделать много у нас добра при нынешних именно обстоятельствах России, который не с европейской заносчивой высоты, а прямо с русской здравой середины видит вещь» и побуждал заняться государственной деятельностью.
В книге «Выбранные места из переписки с друзьями» к графу Толстому обращены семь писем-статей — больше, чем к кому-либо из других адресатов. Личная переписка Гоголя с графом Толстым была весьма обширна, но после смерти писателя Толстой свои письма, возможно, уничтожил. Во всяком случае, весной 1852 года он сообщает сестре, графине Софье Петровне Апраксиной, что, разбирая гоголевские бумаги, изымает свои и ее письма к покойному — действие, из которого некоторые исследователи вывели заключение едва ли не о «краже» Толстым рукописей второго тома. Подобное предположение противоречит мнению современников о личности графа Толстого. Так, например, Жуковский, чей нравственный авторитет был необычайно высок, справляясь у Петра Плетнева об обстоятельствах смерти Гоголя, писал в марте 1852 года: «Где он жил в последнее время в Москве? Верно ли, что у графа? Если так, то бумаги в добрых руках, и ничего не пропадет».
Сразу после кончины Гоголя граф Толстой послал в Оптину Пустынь извещение и пятнадцать рублей серебром на помин души новопреставленного. Помня завет Гоголя, Александр Петрович всю оставшуюся жизнь поддерживал дружеские связи с обителью. Он переписывался с Оптинским старцем преподобным Амвросием и даже собирался поселиться в Иоанно-Предтеченском скиту. Промыслительные обстоятельства сопровождали и самую кончину графа. Летом 1873 года на обратном пути из Иерусалима он умирал в Женеве и отказывался исповедоваться и причащаться у местных священников. Оптинского инока отца Климента (Зедергольма), которому граф Толстой ранее много покровительствовал и которого он был крестным отцом, в несколько дней рукоположили в иеромонаха и отправили за границу. В Женеве он исповедал и дважды причастил Александра Петровича, который умер на его руках.
Ныне стоящий во дворе дома графа Толстого памятник работы скульптора Николая Андреева как бы напоминает, что здесь жил Гоголь. В 1909 году он был поставлен на Пречистенском бульваре. Как известно, его в советское время заменили другим. Андреевский же убран был во двор дома, где умер Гоголь. Писатель Борис Зайцев в очерке «Гоголь на Пречистенском», характеризуя памятник, говорит, что Андреев, вращавшийся в кругу декадентов, изобразил Гоголя «измученным, согбенным». Облик писателя здесь окрашен пониманием его, связанным с эпохой символизма. Устное предание повествует, что когда Гоголь жил на Никитском бульваре, то по праздникам ходил в домовую Университетскую церковь св. мученицы Татианы. Студенты в церкви засматривались на Гоголя, который постоянно кутался в шинель, словно ему было холодно. Это предание было известно Андрееву и отразилось в памятнике. Монумент казался непарадным, как бы и не предназначенным для публичного места: вид у Гоголя здесь домашний, он сидит в раздумье около дома… Вероятно, писатель и сидел иногда в этом дворе.
Итак, у нас есть дом Гоголя. Он мог бы быть не только музеем, а, например, Гоголевским культурно-исследовательским центром. Здесь можно было бы вести большую работу — приглашать чтецов, ставить гоголевские пьесы, собирать картины, рисунки, пополнять библиотеку. Пусть бы сюда стекалось все, что относится к имени Гоголя. Пригодился бы центру и второй флигель. Таким образом, у петербургского Пушкинского Дома появился бы московский брат — Гоголевский Дом.
