 |
| Православие.Ru | Александр Моторин | 21.03.2008 |
Самым ранним из дошедших до нас самобытных произведений Древней Руси считается «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона. В месте с этим произведением к числу известных и влиятельных древних «слов» относятся «Слово о полку Игореве» и «Слово Даниила Заточника». Три знаменитых «слова» можно считать прообразами для сотен «слов», украсивших русскую словесность.
Внутреннее видовое единство всех этих, весьма различных, на первый взгляд, «слов» до сих пор не получило должного осмысления. Между тем несомненна та закономерность, согласно которой, по выражению Д.С. Лихачева, «жанровые определения Древней Руси очень часто соединялись с определением предмета повествования: «видение», «житие», «подвизи», «страсть», «хождение», «чюдо», «деяния» и пр."[1]. С этой точки зрения, жанр «слова» должен быть посвящен слову как таковому: его природе, его возможностям, его предназначению. И это безусловно так.
У древних славян, как и у многих других народов, еще в язычестве сложилось представление о божественном происхождении слова, о его изначально божественной сущности. У славян это почитание слова выразилось даже в народном самоназвании (словены, словаки и т. д.: слава и слово происходят от одного корня). В язычестве славяне поклонялись богине Славе, олицетворявшей божественную природу слова[2]. С крещением славян представление о божественности слова углубилось, укрепилось и преобразилось христианской верой: Христос, как сказано в особо полюбившемся славянам Евангелии от Иоанна — Само Слово Божие (см.: Ин. 1: 1). Название христианской веры у славян также оказалось знаменательным: это Православие, то есть Право-словие — правильное словесное почитание и прославление Бога. Отношение к слову как дару Божиему обусловлено у православных славян двумя библейскими указаниями на всемогущество слова, исходящего от Бога: ветхозаветным — «И сказал Бог…» (Быт. 1: 3) и новозаветным — «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог <…> Все через Него начало быть» (Ин. 1: 1, 3).
Представлениями о божественной природе слова, о его предназначенности к богопочитанию и прославлению Бога как Творца всего сущего определяется особенная, подчеркнутая обращенность содержания древнерусских «слов» как вида словесных произведений к прославлению Бога, славословию Бога, богословию о божественном происхождении мира и человека, о творческом Промысле Божием, отраженном в истории. С тем же связано и сильно выраженное в «словах» молитвенное начало. Неслучайно «Слово Даниила Заточника» в другой, вероятно, более поздней, редакции названо «Молением…». «Слова» — это молитвенное общение прежде всего с Богом, но в то же время и с людьми: с одной стороны, с выдающимися, святыми, почитаемыми за образец, с другой — с обычными, которых «слово» призвано духовно-нравственно возвышать и просвещать. И слава воздается в «словах» не только Богу, но и людям, как творению Божиему.
В древнерусских «словах» прежде всего рассматривается история русского народа и нравственное состояние русского человека, однако в соотнесении с мировой историей и сущностью человека вообще. В среде народа при этом усматривается вождь, князь, которому, как представителю своего народа перед Богом, воспевается особенная слава. Кроме того, в «словах» прославляется и вся целокупность тварного естества, окружающая человека природа, особенно природа родная, русская — тоже как творение Божие, пронизанное божественной волей, одушевленное божественным творческим замыслом и Промыслом о его развитии. Вместе с тем природа рассматривается одушевленной и по причастности к ее составу бесчисленных духов, душ, наделенных духовным самосознанием. В этом ключе преображается, переосмысляется языческое почитание природных стихий, явлений (сам переход от языческого к христианскому почитанию природы запечатлен в «Слове о полку Игореве»).
Общая обращенность «слов» к единому прославлению Бога, человека и всей природы ярко выражена в «Слове игумена о построении стены в Выдубицах», написанном Моисеем Выдубицким в XII веке: «Слову ятися о Господе дерзаем, то же не от скудости нашего нищетоумья, но от дел твоих (князя. — А.М.) притчу приобретше. И с преподобным Мефедьем глаголем[3] <…>: «Малое небо, богомудрого душа, воину поведающи славу Божию правостью веры и словесы истеньными, и делы добрыми. Небеса бессловесное естьство суще, и сочювьствено, и самовластьно, но точью светлостью солнца, и растением луны, украшением звезд, и непременьно храняще уставы временемь владычня повеления, поведают славу Его». Яко же всим, добре смотрящим Творца, о том похвалити добраго ради уряжения, зде же преболе нам того о тобе является: словеса бо честьна, и дела благолюбна, и держава самовластна, ко Богу изваяная, славою паче звезд небесных, не токмо в рускых концех ведома, но и сущим в море далече"[4].
Изначально «слово» — это звучащая устная речь, прославляющая изображаемое в ней, слывущая в людях. Отчасти с этим связана относительная краткость древнерусских слов, их ограниченность условиями единовременного произнесения и восприятия. Будучи записанными, «слова» все равно изначально предназначались для произнесения и восприятия на слух. Это именно речь, проистекающая из уст, как река вытекает из устья в море бытия.
Другая причина краткости «слов» — смиренное православное стремление к немногословию, к молчаливому созерцанию Божией Премудрости. Как выразился Даниил Заточник в своем «Молении» («Слове»): «Да не взненавидим буду миру со многою беседою, яко же бо птиця, частяще песни своя, скоро взненавидима бывает"[5]. Слова использовались с почтением, без кощунственной и дерзкой суеты.
Вместе с тем считалось, что слово как высший дар Божий способно выражать бесконечную тонкость, изощренность и глубину Божией Премудрости. При смиренном стремлении к немногословию, «слова», по причине того же смирения, оказываются весьма витиеватыми в своем ритмико-образном составе — именно в желании передать как можно глубже и точнее (и в этом смысле смиреннее) открывающуюся человеку Премудрость Бога. Вот почему словесно-образная ткань «слов» всегда оказывается на пределе возможностей устного выражения и восприятия на слух. И тут древнерусским книжникам на помощь приходит почти обязательное письменное запечатление их «слов» — в духе особенного православно-славянского отношения в диалектике устного и письменного слова, рассматриваемых в некой симфонии, согласии. Письменное запечатление «слова» изначально подразумевается, учитывается, и само первичное звуковое выражение рассматривается как начало такого запечатления средствами вещественного мира. Прообразом тому является Сам Бог, Который Своим Словом творит вещественный мир как некую запись Слова, книгу бытия.
«Слово» как словесный вид отличается исключительной весомостью и емкостью содержания. Данная особенность предопределяется исходной обращенностью к Богу как Творцу мироздания в целом. Событийный ряд в «слове» не является основой повествования. Он краток, обычно сведен к какому-то одному событию, более или менее выдающемуся, случившемуся давно или недавно. Избранное событие служит отправной точкой для широких историософских и духовно-нравственных рассуждений о судьбах мира и своего народа, о месте отдельного человека в мировой истории. Таким отправным событием может стать чудесное происшествие, празднуемое Церковью в определенный день, крещение Руси, поход князя, иное событие из жизни князя, например строительство храма, вообще текущее правление князя, события церковной, монастырской жизни, нашествие врагов и т. п.
Словесный дар человека неразрывно связан с его личным самосознанием. Поэтому в «словах» естественным оказывается личностное, лирическое самовыражение авторов. Это представление утвердилось на Руси благодаря Православию. В одном из списков «Пчелы», широко распространенного на Руси сборника богословско-назидательных сочинений, переведенных с греческого, говорится: «Фотий. Слово подобно есть зерцалу, якоже тем образ телесныи и личныи являеться, такоже и беседою душевный образ образуем назнаменуется"[6]. В «словах» выражается личное общение человека с Богом, духами, другими людьми, в том числе святыми, преставившимися в мир иной. В итоге возникает целостный духовно-нравственный образ автора.
Понимаемое как выражение живой души и Божиего Духа (принятого во вдохновении), «слово» представляется как нечто неповторимо целостное, чудесно преображающее дробность составляющих его частей, которые относятся к целому «слову», подобно неким «буквам». Целостность боговдохновенного «слова» должна оберегаться от искажающих изменений, и внешне она выражается в красоте, слаженности, неповторимой ритмичности повествования. Каждое «слово» стремится выражать предстояние человека, народа перед Богом не только во времени, но и в вечности.
