Столетие.Ru | Александр Калинин | 20.03.2008 |
Он принял новый духовный подвиг, дав обед молчания? Заболел? Никто не знает, никто ничего не говорит. И сам он тоже. Правда, за полгода до кончины известного старца отца Николая с острова Залита, приехав в последний раз в Москву к своей духовной дочери Елене Квасковой, где и я с ним неоднократно встречался, обронил: «Я со старцем простился. Он меня отпустил, чтобы дальше сам шел».
И с тех пор замолчал. Голос же его, записанный на всевозможные носители, продолжает звучать в храмах, деревенских избах, городских квартирах, выжимая слезы очищения, зажигая веру, отгоняя, подобно тому, как лампада отгоняет тьму, человеческое отчаяние. Отказавшись от голоса, монах в тиши лесов обретает духовную силу. А голос, оторвавшись от своего хозяина, продолжает звать нас в храмы Божии, «пока еще звонят».
…Когда мне прислали почему-то с Украины первую кассету с его песнями, я был покорен ими тут же, и непременно захотел встретиться с автором.
Но где его найти? Сказали лишь, что в псковских Печорах живет его мать. И я помчался тогда в Печоры.
Истинно говорят: если что человек искренне возжелает, вся вселенная бросится ему помогать. Дело было накануне Благовещенья. Отец Роман ездил по храмам и монастырям, да в дороге заболел, и на пару дней завернул в Печоры к матери. Там мы впервые и свиделись. Встретил он меня в белом подряснике. Накормил рыбным супчиком. Вставил в магнитофон кассету с новыми записями. Невысок, худощав, с характерным брянским говорком. Я, помню, говорил о маловерии, сектантстве, бездуховности. А он:
- Вот ты все о других, да о других. О своем спасении думать надо. Свой храм укреплять, а не раскатывать его по бревнышку.
- Но отец Роман, — волновался я, — твои песни разве не те же бревнышки? А ведь ты их раскатываешь… Скольким они помогли удержаться на плаву!
- Выходит, раскатываю. А у самого за ворот течет…Да…
Это теперь пластинки и кассеты с его песнями продаются во всех православных храмах, а стихи печатаются в православных календарях и светских изданиях. Тогда монаха бранили. Литературные критики — за качество стиха. Церковное начальство — за не церковное, как они говорили, дело. В ту первую встречу отец Роман показывал мне написанные им же иконы и жаловался:
- Вот за это рукоделие никто не упрекает. А песни… Монах с балалайкой, говорят. Да… Если б не благословение старца. Потому и пою. Так-то, Александрушка. Большой старец меня благословил.
Как я позже понял, это и был старец Николай с острова Залита.
В миру иеромонаха Романа звали тоже Александром. Александром Матюшиным. Родился он в семье сельской учительницы.
С юных лет писал стихи, играл в вокально-инструментальном ансамбле, потом учился в университете, учительствовал. Мысль о монашестве возникла внезапно.
- Иду как-то по лесной дороге: солнышко всходит, природа просыпается. И вдруг пронзило: вечером я еще на день буду ближе к смерти, а монах — ближе к Богу. Пошел к матери: отпусти в монастырь. Мама — учительница, а годы застойные. Дай, говорит, хоть до пенсии доработать.
И как только мать ступила за порог школы, выписался из дома, и — в Печоры, в монастырь. Приехал, а — куда, к кому? В гостиницу не селят — нет прописки. Бомж, словом. Пошел в храм. Встал позади всех. Прихожане молятся. Душно, скучно. Священники все толстые, розовощекие. Внутренний голос нашептывал: уходи. А куда? Только в отчаянье. Встал на колени, обратился к Божьей Матери: помоги, не оставь. Отлегло от сердца. Так и остался в монастыре.
- Позже я понял, что церковь — это не только священники. Священник — он что? Он лишь распределяет благодать Божью. Но он тоже человек со своими слабостями и пороками. Он тоже может быть грешен. А церковь — другое. Церковь позволяет человеку разглядеть свою душу. Когда я впервые увидел свою душу, испугался, что сойду с ума — столько в ней грязи накопилось. Такое отчаянье охватило.
Я ему:
- Есть священники пьяницы, гомосексуалисты. Как же так?
А он:
- Каждый за свою жизнь сам перед Богом ответит. Мало ли мне чего не нравится. Но я смотрю на иные вершины. Сергий Радонежский, Серафим Саровский. Так-то, Александрушка.
И при каждой новой встрече дарил мне книги, пластинки, магнитофонные записи.
Потом пригласил на храмовый праздник в Самолву. И вот трясемся по скользкой дороге на «Запорожце» без тормозов, отдавшись на милость Божию. Я, пригревшись, дремлю. Приходские священники, что меня встретили, разговаривают и сокрушаются.
- Ведь не так все задумывалось, не так…
Что не так-то? Оказывается здесь, в российской глубинке, два молодых священника задумали предприятие, которое в ту пору было не по силам всей русской православной церкви. А именно, привлечь к православию людей, которые хоть и не считают себя атеистами, но от церкви далеки. Молитва не касается их душ. Божественная премудрость не доходит до разума. А, оказалось, таким людям и предложить-то нечего. Этим ловко пользовались заморские миссионеры и доморощенные сектанты. Свои же духоборцы еще не успели вырасти. Сказывались многие годы запрета на проповедь. А нужно было биться за духовную целостность Отечества.
Для таких людей — считающихся православными, но не знающих о православии почти ничего — и сочинил, и спел отец Роман свои первые духовные песни.
Они зажили своей жизнью, преодолев границы не только Псковской епархии, но и России. Их стали транслировать по радио, записывать на грампластинки, издавать книгами. Их стали использовать эстрадные исполнители. Хорошо, если они, как Жанна Бичевская, от которой я сейчас везу иеромонаху Роману подарок, — две упаковки пластинок с записями его песен в ее исполнении, испросили на то благословения. Другие своевольничали, а то и просто хулиганили. Где-то в Питере положили его песни на рок-музыку, чем повергли отца Романа в неописуемое смятение, заронив сомнение, что, может быть, вовсе не следовало эти песни писать или отпускать их дальше круга друзей. Но тогда терялся весь смысл тогдашней его духовной работы.
А с чего начиналось-то? Заехал как-то в гости к старцу Николаю на остров Залита. И был поражен, когда после трапезы старец вдруг сказал:
- Давайте-ка я вам спою.
И пошел к инструменту. Видя замешательство своего гостя, добавил весело:
- Не смущайтесь, батюшка! Бог слышит всякое обращение к Нему, а в чем оно выражено — в молитве, стихах, музыке, песне или живописи — не все ли равно?
В Самолве он искал уединения, но не нашел. Приходили околоцерковные старушки, приносили сплетни, хулили друг друга, а за глаза и батюшку.
Мир втягивал и тут его в свои жернова. А он всегда сторонился мира. И тогда отец Роман решился на отшельничество.
Отец Никита предложил ему домик, оставшийся от родителей. Когда-то там была деревня, да умерла, остался лишь этот дом. А вокруг леса да болота. Там отец Роман и живет. Сейчас он за штатом по здоровью. И, живя в скиту, может свободно вести монашеский образ жизни и писать новые стихи и песни. О душе, которая бы «не забывала Бога и к людям относилась, как к себе». О Святой Руси, где расплодились скоморохи да заморские нехристи. «То, что срамом было, стало славою, то, что славою было, оплевано, а князья одну думку думают — как без Бога им миром правити».
Без Бога нация — толпа,
Объединенная пороком.
Или слепа, или тупа,
Иль, что еще страшней, жестока.
Нет, не я один искал встречи с Романом-псалмопевцем. Едут к нему даже в затвор паломники не только из России, но и из Сербии, Греции, Польши, Молдавии, Украины, Америки. Освободившись из заключения, находят здесь душевное отдохновение бывшие преступники. Живут у него неделями. Но не праздно живут. Всем миром поднимали в скиту часовенку. Сруб рубили в окрестных лесах. Запрестольный крест резали в Молдавии, врата — в Белоруссии, везли по воде. Иконостас отец Роман расписывал сам. Чтобы отсечь соблазн славой, поэт вышел из состава Союза писателей, отказался от литературных премий «АЛРОССА» и журнала «Наш современник».
Один архиепископ, представляя первую пластинку с песнопениями иеромонаха Романа, сравнил его со звонарем. Этот образ мне особенно по душе. Внизу родник, старое заброшенное кладбище, загаженные поля, вымирающие деревни, спившиеся люди, отвернувшиеся от Бога и друг друга, а он звонит и звонит, тревожа дремлющую совесть. «Что ты спишь, восстань душа моя…». Этот звон во многих душах сеет беспокойство и надежду.