 |
| Агентство политических новостей | Егор Холмогоров | 14.03.2008 |
«Не надейтеся на князи, на сыны человеческие;
в них же несть спасения».
Пс. 145, 3
«Взбранной Воеводе победительная,
яко избавльшеся от злых,
благодарственная восписуем Ти
Град Твой, Богородице,
но яко имущая державу непобедимую,
от всяких нас бед свободи,
да зовем Ти:
Радуйся, Невесто Неневестная».
Великий Акафист
И в самом деле — тысячу с лишним лет, с 11 мая 330 года по 29 мая 1453 в Восточном Средиземноморье существовала великая империя, наследовавшая Римской Империи Цезаря Августа (эта последняя как державный геополитический организм просуществовала лишь шесть столетий, а «официально» — пять). Почти все это время (с перерывом лишь 1204−1261) столицей и символом империи как целого был Новый Рим (Nea Roma), или, по-гречески, просто Град (???). Впрочем, в литературной традиции, ориентировавшейся на древнегреческие образцы чаще употреблялось прежнее название — «Византий», а граждане города назывались «византийцами», так же, как русских, к примеру, именовали «тавроскифами» — отсюда и взялось современное название «Византия» считать которое совсем уж неправомерным — несправедливо.
Из тех государств, которые возникли одновременно с Византией на развалинах Римской Империи не дожило до XV века ни одно. Многие могущественные империи, например — Арабский Халифат, империя Карла Великого, империя Чингисхана, возникшие позже Византийской и частично её потеснившие, уже сошли в могилу, а Град всё еще стоял, пусть и не в прежней силе, но в прежнем необычайном великолепии.
Всё это достаточно неожиданно и необычно — и для судьбы великих империй, и для судьбы государств, находившихся в столь экстремальных условиях, как Византия, на протяжении всей своей истории непрерывно подвергавшаяся агрессивным варварским нашествиям.
Эта необычная живучесть великой империи требует определенного объяснения. Можно долго перечислять социальные, политические, экономические, религиозные, культурные факторы, которые способствовали живучести Византии. Можно указать на то, что византийцы были самым культурным (а значит и военно-образованным) народом своей эпохи. Можно указать на совершенство византийского бюрократического механизма, позволявшего империи действовать как согласованному политическому организму. Можно отметить, что огромную роль в живучести империи играла ее валютно-финансовая система, установившаяся после восстановления Константином Великим римского «золотого стандарта» — финансовая мощь помогала византийцам покупать и откупаться тогда, когда не было уже сил воевать. Можно вспомнить о неотразимой притягательности древней культуры вместе с очарованием великой Веры, которые превращали варваров в ромеев.
Но всех перечисленных выше объяснений будет недостаточно. В истории Византии не раз и не два возникали ситуации, когда судьба Города, а с нею и судьба Империи висела на волоске, когда достаточно было соломинки, которая переломила бы спину верблюда. Но, раз за разом, этой соломинки не находилось. В таких случаях в обыденной речи говорят: «чудом». Однако в жизни Византии чудо в течение многих столетий было системой. Не случайностью, и не совпадением, а, как говорится в известном анекдоте, «привычкой».
Эта привычка к чуду была настолько существенной, что когда она «подвела» в 1204 году, потрясенный Никита Хониат написал:
«О всех этих событиях с царственным городом не было предуказано никаким знамением, ни небесным, ни земным, какие прежде во множестве являлись, предвещая людям бедствия и смертоносные наваждения зол. Ни кровавый дождь не шел с неба, ни солнце не обагрялось кровию, ни огненные камни не падали из воздуха, ни другого чего-либо необыкновенного в каком-нибудь отношении не было заметно. Многоногая и многорукая правда, не шевельнув пальцем, подкралась к нам совершенно беззвучными шагами и, напавши на город и на нас, как неутомимая карательница, сделала нас злосчастнейшими из людей».
В основе византийского мировоззрения лежал взгляд на мир, на жизнь человека и, особенно, на историю как на область могущественных деяний Божиих. Не было на свете народа более далекого от деистического представления о Боге как о «часовщике», чем византийцы. Как не было на свете и народа менее склонного верить в августиновское (или какое-то еще) «предопределение» как в неизменность индивидуальной судьбы и, соответственно, полную бессмысленность истории и богочеловеческого действия в ней. Византийцы верили в историю своей Империи и своей Церкви как в новозаветное продолжение библейской священной истории в которой Бог ради ведомых Ему целей возвышает и уничтожает царства, передвигает народы, призывает к себе людей на служение.
Тот комплекс идей, представлений и мнений, об истории и политики и влиянии на них Бога и святых, мы можем обозначить словом (несколько, быть может, модерным) «агиополитика».
Именно агиополитические взгляды и теории, равно как и богатая агиополитическая практика, в полной мере унаследованная средневековой Русью, великой Россией и (поразительный факт!) даже сталинским СССР военных лет, были наиболее выдающимся вкладом византийцев в религиозную и политическую мысль человечеаских цивилизаций. Именно агиополитическое содержание было наиболее оригинальным из того, что дала Византия. И оно же оказалось и наиболее забытым, оттесненным в область «суеверий» и экзотики.
Между тем, ни суеверием, ни экзотикой агиополитика для византийцев не была, она была именно повседневной исторической реальностью. Агиполиртические объяснения были столь же естественны (а главное — действительны) для них, как для нас — объяснения, связанные с конъюнктурой мировых рынков или с деятельностью спецслужб. Давайте попристальней вглядимся в некоторые эпизоды агиополитической истории Византии, начав с позднего Рима, собственно — с момента перехода Империи от римского «эона» к вихантийскому.
БОГ И РИМСКИЕ ИМПЕРАТОРЫ
Римская Империя еще до обращения императоров в Христианство, уже стала для Церкви исключительно значимым объектом и субъектом геополитики.Уже апостол Павел употребил загадочное выражение «катехон» — «удерживающий», обозначив так силу, которая препятствует открытию в мире «мистерии аномии» — «тайны беззакония». По наиболее авторитетным святоотеческим толкованиям и, прежде всего, толкованию Иоанна Златоуста, он имел в виду римскую власть, чей железный порядок препятствует воцарению хаоса, выходом из которого станет власть антихриста.
Заинтересованность христиан в существовании Pax Romana служила для христианских апологетов важным аргументом, обосновывавшим лояльность христиан к Империи и заинтересованность в её существовании:
«Мы знаем, — писал Тертуллиан, — что устрашающие бедствия, грозящие миру в конце его, отсрочены, пока стоит римское государство. Мы не хотим этих страхов и молимся о многолетии римского государства».
Однако «богословие империи» не исчерпывалось этим отрицательным аспектом, пониманием империи как силы порядка, посреди моря хаоса. Не менее, а может быть и более существенным, было понимание миссии империи, её мистического предназначения как инструмента провидения, как той политической среды, которая предназначена для существования Церкви и распространения веры Христовой. Представление о провиденциальной миссии империи не было какой-то частностью, малораспространённым и поздним мнением некоторых авторов — но, напротив, широко распространенным убеждением.
Христиане были искренне убеждены, что мир, порядок и благоденствие Римской Империи принесены ей именно рождеством Спасителя в пределах римских, являются благодатью, сошедшей с Христом на империю, а с другой стороны — они же являются условием распространения евангельской проповеди.
«Наша философия окрепла и утвердилась сначала у варваров; расцвет же ее у твоего народа приходится на великое царствование Августа, твоего предка. — писал Марку Аврелию один из выдающихся церковных апологетов Мелитон Сардийский, — Она принесла счастье твоей империи: с тех пор росли и мощь, и слава Рима. Ты желанный наследник их и пребудешь им вместе с сыном, храня философию, которая возросла вместе с империей и получила начало с царствованием Августа; предки твои чтили ее, как и прочие религии. А вот неоспоримое доказательство, что на благо счастливо начавшейся империи росло и крепло наше учение: начиная с царствования Августа на Рим не надвигалось никакой беды, наоборот, по молитвам всех все было прекрасно и славно. Только Нерон и Домициан, подстрекаемые какими-то злодеями, пожелали оклеветать нашу веру и с тех пор, по бессмысленному обычаю доносить, на нас льются потоки лжи. Твои благочестивые предки старались исправить это невежественное представление: часто отправлялись письменные выговоры тем, кто осмеливался вводить какие-то новшества относительно христиан».
Обратим внимание на логику Мелитона. Вопреки исследованиям новоевропейских протестантских ученых, видевших в гонениях регулярную практику Римской Империи, естественно вытекающую из её языческой теократической природы, христианские апологеты (и обратного мнения у них мы практически не найдем) смотрели, в полном согласии с античной политической теорией, на гонения как на проявление тирании. Гонения воспринимались как практика худших, а не лучших императоров, практика тех, чье имя было проклято и уничтожено сенатом после тираноубийства.
Строго говоря, большинство гонений рассматривалось христианами как результат заговора — и, обычно, по факту им являлось.
Именно такая точка зрения последовательно проводится и апологетами, и Евсевием Кесарийским в его «Церковной истории», и Лактанцием в его «О смерти гонителей». Составляющими элементами этого заговора были иудеи, клеветавшие на христиан везде, где могли и как только могли, языческие философы и особенно жрецы, видевшие в христианах опасных конкурентов и разрушителей их духовной монополии, и беснующаяся кровожадная толпа, которая и верила клевете о «людоедских обрядах» христиан, и желала попользоваться от разграбления их имущества и, что особенно важно, развлечься жестокими казнями.
Мы, кстати сказать, ничего не поймем в мученических актах, в их сути и в форме их изложения, если не будем помнить о крайней завороженности римлян цирком и амфитеатром, бывших, по справедливому замечанию А.Ф. Лосева в его работе об эллинистически-римской эстетике, высшей квинтэссенцией римской идеи и римского эстетического чувства, синтезом идеи абстрактной вселенской власти и конкретной кровавой жестокости. Римляне были поистине упоены жестокостью звериных травль и гладиаторских боев и мучение христиан воспринималось ими как одна из форм этого наслаждения. Но, что интересно, так же воспринимали дело и многие христиане — публичные мученичества они рассматривали как состязание с язычниками и демонами, в которых носители истинной веры одерживают блистательную победу. Многим из первых христиан был присущ даже своеобразный восторг мученичества, как, например, св. Игнатию Антиохийскому:
«Хорошо, если бы звери были мне уже готовы; молюсь, да будут готовы послужить мне. Я буду ласкать их и уговаривать поскорее съесть меня (они со страху до некоторых не дотрагивались — Е.Х.), а если они не захотят, я их заставлю… Пусть огонь, и крест, и стая зверей; пусть разбросают мои кости, отрубят члены, смелют в муку все тело; пусть придут на меня муки диавола — только бы встретить Иисуса Христа».
Сутью этой победы было лишение язычников их обычного удовольствия — наслаждения мучением как властью. Львы и другие дикие животные отказывались прикоснуться к мученикам, христиане, поджариваемые на жаровнях, задыхающиеся в смраде собственной опаленной плоти, повторяли только своё обычное исповедание: «Christianus sum». Наверное древнейший и лучший образец «циркового» мученичества — акты лионских мучеников, это победная песня цирковой победе гладиаторов Христовых над ненавистью и кровожадностью толпы.
«Матура, Санкта, Бландину и Аттала бросили в амфитеатре зверям и языческой бесчеловечности, как зрелище; ради наших был назначен особый день травли. Матур и Санкт прошли в амфитеатре через все мучения, будто раньше вообще ничего не претерпели; вернее, как уже одолевшие противника во многих схватках и ведущие борьбу за самый венок, они перенесли опять принятый в тех местах переход от бичевания к бросанию зверям и вообще всё, что со всех сторон требовал обезумевший народ. Их, наконец, посадили на железное кресло; чад от поджариваемых тел окутал их… Так как мученики в этом длительном состязании по большей части оставались живы, то в конце концов их закололи. В течение этого дня вместо пестрого разнообразия звериной травли зрелищем служили только мы.
Бландину решено было подвесить к столбу на съедение зверям. Вид ее, словно распятой на кресте, ее горячая молитва внушали много рвения состязавшимся: благодаря сестре телесными глазами увидели они Распятого за нас; да убедятся уверовавшие в Него, что каждый пострадавший за Христа находится в вечном общении с Богом живым. Так как ни один зверь не прикоснулся к Бландине, то ее сняли со столба и опять отправили в тюрьму. Она сохранялась для другого состязания: да одержит победу во многих схватках и сделает неизбежным осуждение коварного змия; да одушевит братьев она, маленькая и слабая, ничтожная — и великий непобедимый борец за Христа, одолевшая врага во многих схватках и за эту борьбу увенчанная венцом бессмертия».
Мы совершаем большую ошибку, когда представляем себе Римскую Империю эпохи принципата как централизованное бюрократическое государство, в котором всё делалось по слову императора.
Подобное суждение бесконечно далеко от истины. Империя представляла собой федерацию независимых в своих внутренних делах и организации полисов, соединенную лишь общей военной властью, а также императорским авторитетом, подкреплявшимся довольно слабой финансовой и судебной администрацией. Даже деспотичнейшие из императоров были деспотами прежде всего по отношению к сенатскому сословию, в то время как граждане империи воспринимали их благодетельную власть прежде всего как апелляционную инстанцию в случае тех или иных недоумений. Именно с этим, кстати, было связано и обилие апологий, адресованных императорам, — на них смотрели не как на инициаторов гонений, а наоборот — как на силу, к которой можно апеллировать на произвол местных властей.
До Марка Аврелия гонения на христиан и в самом деле если и существовали — то, прежде всего, произволом местных общин или же тиранией худших из императоров. Мало того, на период правления Адриана и Антонина Пия приходится очевидное смягчение не только политики императорской власти, но и мнения её о христианах, что невозможно не связать с иудейским восстанием Бар-Кохбы в Палестине, в ходе которого восставшие расправлялись над всеми христианами, не признавшими лжемессию. Императоры уже научились воспринимать отличие христиан от иудеев, осознали их как противников — и антииудейская политика Адриана не могла, конечно, потакать подстрекательствам против христиан.
ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА В ИМПЕРИИ
Лишь начиная с Марка Аврелия, «императора-философа», гонения некоторых императоров против христиан принимают более централизованный, осознанный и однозначный характер.Никакого парадокса здесь нет.
Репутация Марка как «лучшего из императоров», основана на странном недоразумении — писать философские трактаты еще не значило быть хорошим правителем. Как не значило и быть минимально честным в философской дискуссии, — именно при Марке Аврелии по доносу киника Крискента был казнен философ Юстин, представитель пифагорейско-платонической традиции и основатель христианской философии. Марк был приверженцем магических культов, как и большинство императоров-гонителей после него. И именно со стороны магов велась против Церкви систематическая война, продолжавшаяся весь III век. Ставший (и на этот факт не могли не указать апологеты) веком чудовищного и во многом загадочного кризиса империи.
По сути мы можем говорить о длившейся почти полтора столетия и закончившейся победой христиан духовной гражданской войне, сопровождавшейся всеми обычными ужасами гражданской войны — политическими переворотами, грабежами, убийствами, насилием, внешней интервенцией, чудовищной деградацией хозяйственной и культурной жизни. Не так уж и неправ был Э. Гиббон, когда приписал упадок классической Римской Империи столкновению с Христианством. Но вот только приписывание им при этом христианам роли агрессора — совершенно несправедливо. Против христиан, добропорядочных римских граждан, была начата война со стороны магов — и там, где при Адриане и Антоние Пие царило казавшееся идеальным благоденствие, воцарилась отныне мерзость запустения.
При этом, поскольку война шла, разумеется, прежде всего духовными средствами, оружия христиане в ней не применяли, то вступил в действие тот поразительный агиополитический эффект, который Лактанций обозначил как «смерть гонителей».
Марк Аврелий (161−180) — в его правление на империю обрушилось наводнение, нашествие квадов, маркоманов и сарматов, сам император скончался от чумы в походе.
К его правлению относится чудо о дожде: войско императора изнемогало от засухи и жажды и это грозило его поражением, как вдруг внезапно пошел ливень, утоливший жажду воинов. Христиане считали, что чудо произошло по молитве воинов-христиан одного из легионов, язычники — что по заклинаниям египетского мага Арнуфиса. Спор вокруг происхождения этого чуда стал одним из первых «залпов» в своеобразной информационной войне двух религиозных систем.
Коммод (180−192) — император-гладиатор (несмотря на его крайнюю разнузданность в личной жизни и недостойные забавы его двенадцатилетнее царствование) оказалось на удивление беспроблемным в отношении внешнего спокойствия и благоденствия и удивительно контрастировало с царствование отца. Не было ли тут причиной то, что к христианам Комод относился с благодушием, которое приписывалось современниками его «боголюбивой наложнице» Марке? Впрочем, Коммод, считавший себя земным воплощением Геркулеса, и сам, похоже, весьма скептично относился к экспансии новых магических культов. Известно его распоряжение жрецам восточных членовредительских культов исполнять их без «послаблений», — чтобы жрецы Беллоны и в самом деле отрубали себе руки, а жрецы Исиды и в самом деле забивали себя в грудь до смерти. При «гладиаторе» война имперской власти против христиан, начатая «философом», прекратилась, сохранились лишь «инициативы на местах».
Колебаниями была отмечена политика императоров династии Северов, при которых положение империи удерживалось еще в некоторой стабильности. Септимий Север (193−211), в первые годы своего царствования, относился к христианам благоприятно, будучи исцелен рабом-христианином. Однако затем в нем, видимо, возобладал страх перед распространением христиан и усилением влияния Церкви — и он запретил обращение в христианство под страхом смерти. Это было гораздо более сильной мерой, чем просто гонение прежних лет: это была попытка запереть христиан в своеобразном гетто. Логично связать эти меры Септимия с его занятиями магией и астрологией.
При преемниках Севера — Каракалле, Гелиогабале и Александре Севере (222−235) христианство стало мощнейшим фактором в жизни империи: произошла, по сути, легализация Церкви. Каракалла, даровав гражданство всем подданным Империи, по сути значительно ограничил применение пыток и местный произвол по крайней мере по отношению к высшим социальным слоям. Это сказалось на судьбах мучеников в середине III века — сколько бы не кричала толпа в Карфагене «Киприана ко львам!», но знаменитого предстоятеля христиан власти могли казнить только мечом.
Александр Север был если и не крипто-христианином, то человеком чрезвычайно сочувствующим христианству: он охотно представлял христиан к выборным должностям. Его мать Мамея специально пригласила к себе Оригена и с большим интересом беседовала с ним. Хроистиане наконец могли вести открытую жизнь и проповедь, — то есть, казалось, получили то, чего добивались апологеты.
Реакцией на царствование Северов было жестокое царствование Максимина Фракийца (235−238), развязавшего активную фазу римского «смутного времени» продлившуюся полстолетия. Максимин ввел жестокую систему военной тирании, систематического ограбления сенаторов и муниципальной аристократии и обрушился с гонениями на христиан. Прежде всего оно коснулось «глав церквей», так что мы можем предположить, что этот солдафон воспринимал христиан как часть ненавистной ему римской аристократии и вообще политического сообщества, бывшего главным противником руководимой им милитаристской фракции. Максимин был убит через три года после начала его кровавого правления.
Гонения на христиан прекратились при Гордиане и его кратковременной династии, а затем к власти пришел Филипп Араб (244−249), который, по всей видимости, был членом Церкви. Во всяком случае в церковном предании осталась о нем следующая история, переданная Евсевием Кесарийским:
«Рассказывают, что он был христианином и захотел в последнюю предпасхальную всенощную помолиться в Церкви вместе с народом, но тамошний епископ разрешил ему войти только после исповеди и стоять вместе с кающимися на отведенном для них месте. Не сделай он этого, епископ не допустил бы его по множеству взводимых на него обвинений. Говорят, что Филипп сразу же согласился и на деле доказал, что он искренне благочестив и боится Бога».
Довольно закономерно, что победивший в очередном туре гражданской войны первого императора, считавшего себя христианином, фанатичный язычник Деций (248−251) развернул в империи первое в истории всеобщее гонение на христиан.
Это была атака по всем правилам политики. Речь шла не столько о потакании цирковым инстинктам толпы, сколько о попытке морально сокрушить враждебную партию. Во всех провинциях составлялись списки совершивших жертвоприношение в честь императора, удары гонений обрушивались прежде всего на епископат и влиятельных членов общин, причем их убивали не сразу, а пытались вынудить к отречению пытками и как-то дискредитировать в глазах паствы.
Царствование Деция продлилось всего два года и погиб он весьма позорной смертью — во время похода против вторгшихся во Фракию готов он был разгромлен и утонул в болоте.
При преемнике Деция — Галле (251−253), последовал весьма выразительный тур духовной гражданской войны. Гонение сперва прекратилось, но затем на империю обрушилась жестокая моровая язва, длившаяся 15 лет. Мы не знаем, была ли она наказанием за нечестие Деция, или же вызвана была действиями магов, но вновь беснующиеся толпы язычников требовали всеобщих очистительных жертвоприношений Аполлону.
И здесь христианами была одержана новая блистательная моральная победа.
«Когда опустошительная эпидемия коснулась Карфагена, — пишет Болотов, — то языческое общество, как совершенно деморализованное, показало себя с самой жесточайшей стороны. Каждый эгоистически заботился только о своей собственной жизни. Узы родства и дружбы, прежде самые тесные, были порваны. Всех заболевших без жалости выбрасывали из домов на улицу; те, которые погибали, оставались на улицах без погребения, и, таким образом, скопившаяся груда разлагающихся трупов угрожала кроме эпидемии новым бедствием от заражения воздуха.
В это время Киприан обратился к верующим в Карфагене с проповедью, в которой напоминал им, что в это время искушения они должны показать себя достойными своего звания, должны показать, насколько крепки связывающие их узы братской любви; мало этого, должны обратить свое сострадание и на самих язычников.
Под влиянием убеждений Киприана в Карфагене произошло такое нравственное возбуждение, что богатые стали жертвовать своим имуществом, бедные охотно предоставляли в распоряжение руководителей церкви свои услуги. Таким образом, в короткое время улицы Карфагена были очищены от заразительных трупов, которые были похоронены, и, таким образом, новая опасность от заражения воздуха прошла сама собою».
При императоре Валериане (253−259) конфликт христиан и магов вылился уже в открытую вражду, последние перестали скрывать, что именно они являются главными инициаторами гонений.
Поначалу Валериан относился к христианам мирно и дружелюбно, но в 257 году с ним произошла разительная перемена, описанная современником — епископом Александрии Дионисием:
«Удивительны два облика Валериана, особенно если подумать, как всё шло сначала, как он был кроток и расположен к людям Божиим.
Так милостив и благожелателен к нам не был никто из императоров; даже те, о ком говорили, что они открыто стали христианами, не принимали нас с таким явным дружелюбием и любовью, как он в начале царствования. Весь дом его был полон благочестивых людей; это была Церковь Божия.
Но его учитель, глава египетских магов, постепенно убедил его избавиться от них. Он посоветовал ему казнить чистых и благочестивых мужей и гнать, как врагов, тех, кто был помехой для его мерзких, отвратительных заклинаний (есть ведь и были люди, которые могли одним своим присутствием и взглядом, даже только вздохом и звуком своего голоса разрушать все козни демонов? губителей). Он предложил ему совершать нечистые посвящения, преступные колдовские обряды, богослужения, неугодные Богу, убедил губить несчастных детей, приносить в жертву младенцев несчастных родителей, рассматривать внутренности новорожденных, разрубать и разрывать создания Божии, будто бы ради собственного счастья».
Как можно судить из посланий священномученика Дионисия, этим «архисинагогом» египетских магов был правитель Египта Макриан. Именно ему, желавшему получить царскую власть для своих сыновей, и приписывается подстрекательство Валериана к гонению. Однако судьба Валериана, как и ранее судьба Деция, продемонстрировала участь гонителей со всей наглядностью — в походе против зороастрийского Ираншахра Валериан был разгромлен и взят в плен (при этом Дионисий считает, что сам же Макриан из своих интересов его и предал). Он жил в позорном плену у шаха, и должен было держать тому стремя, когда Шапур садился на коня.
«Когда же он закончил эту презренную жизнь в таком позоре, — пишет Лактанций, — с него содрали кожу и извлеченными внутренностями окрасили в красный цвет. Затем ее выставили в храме варварских богов в память о славнейшем триумфе и всегда демонстрировали нашим послам, чтобы римляне не слишком доверяли собственным силам после того, как лицезрели у их богов содранную кожу плененного принцепса».
Устранив одного императора, архисинагог начал немедленную войну против его сына и соправителя Галлиена (253−268), для этого провозгласив императором своего сына, тоже Макриана, и начал поход на Рим. Однако эта авантюра была разгромлена полководцами Галлиена. Этот император, по выражению церковных историков «даровал церквям мир». Мало того, своими указами он не только отменил гонения, введенные Валерианом, но и возвратил христианам назад их кладбища, места богослужения и признал за христианскими обществами права «коллегий».
Интересно, что против Галлиена языческими писателями явно была развязана информационная война. У «писателей историй августов» (собрания всевозможных сплетен об эпохе римского кризиса) он выведен слабым и безвольным эстетом, «грязнейшей из женщин».
Значительно более благоприятную оценку дает Галлиену крупнейший русский антиковед М.И. Ростовцев: «представитель сенатской аристократии, человек с широкими духовными интересами и хорошо образованный». Именно он, по мнению Ростовцева, начал перестраивать империю как военную централизованную монархию.
Позитивна оценка Галлиена и у советской исследовательницы В.Д. Нероновой: «Галлиен пытался выправить положение Империи. Он оказывал поддержку городам, стремился ограничить произвол чиновников, прекратил преследования христиан, провел реформу конницы…». Реформы Галлиена вызвали сепаратистские движения в провинциях и все царствование императору пришлось бороться с многочисленными узурпаторами (прозванными «тридцатью тиранами»), «каждый, кто мог, выскакивал в императоры». И, тем не менее Галлиену удалось удержать власть рекордные для той эпохи 8 лет. Занимавшие один за другим после убийства Галлиена императоры Клавдий Готский (268−270), Аврелиан (270−275), Проб (276−282) не предпринимали против христиан ничего дурного. Как можно судить — связано это с тем, что они были язычниками или митраистами, но никак не приверженцами магических культов. Мало того, именно с Аврелиана началась традиция участия императоров во внутрицерковных спорах. Когда епископы востока обратились к нему с просьбой вынудить освободить церковные здания еретика Павла Самосатского, который был отлучен, но которого поддерживали правители сепаратистской Пальмиры, Аврелиан, убедившись, что римский епископ выступает против Павла, принудил того церковную собственность отдать. Лишь в самом конце правления поклонявшийся Sol Invictus император отдал (или собирался отдать) распоряжение о принуждении христиан к язычеству, но почти немедленно погиб от руки убийц. Возможно, что среди этих императоров были и криптохристиане, в частности известно, что первый епископ Константинополя св. Митрофан был племянником императора Проба.
СМЕРТЬ ГОНИТЕЛЕЙ
Поддержка христиан и опора на них была одним из залогов успехов императоров, пытавшихся навести в империи порядок. При этом надо понять, что в самой Империи христиане представляли не революционный, а напротив — консервативный элемент. Революционерами в Риме III века были милитаристы, армейские круги, укомплектованные преимущество крестьянством из недороманизированных провинций. Основную задачу эти круги воспринимали как превращение Империи в рабовладельческое поместье при армии — чрезвычайные реквизиции и регулярные военные налоги (annona) разоряли население, представители городской аристократии — куриалы, разбегались под тяжестью возложенных на них повинностей. Магические суеверия находили свою почву именно в этой среде, провинциальная солдатня более чем кто-либо верила магам и манипулирующим ими бесам. В то же время Христианство — было, прежде всего, городской религией, религией среднего класса полисов, религией предпринимателей, юристов, риторов и учителей, медиков и землевладельцев, религией среднего образованного слоя. Оно выражало настроения тех слоев общества которые наиболее заинтересованы были в порядке и ограничении солдатского своеволия.Мало того, христиане были наиболее надежным для правительства кадровым и управленческим элементом. Как можно судить — большую часть своего правления, с которым было связано восстановление в Империи порядка, император Диоклетиан (284−305) опирался именно на христианские элементы. Казалось, Империя и Церковь достигли максимально возможной гармонии.
«У нас не хватит сил достойно рассказать о том, каким уважением пользовалась до нынешнего гонения вера в Бога Вседержителя, возвещенная Христом всем людям, эллинам и варварам, и как свободно ее проповедовали. — пишет Евсевий Кесарийский, — Об этом свидетельствуют и благосклонные к нам указы императоров, и поручения нам управлять провинциями, и избавление нас от мучительной необходимости приносить жертвы: императоры очень расположились к нашей вере. Что сказать о лицах, живших при дворе, и о самих государях? Своим близким, женам и детям, их близким они разрешали свободно в их присутствии говорить о Боге, разрешали держаться в жизни христианских обычаев; им почти разрешали хвалиться свободным исповеданием веры; служителей? христиан предпочитали другим. В числе их был и знаменитый Дорофей, самый преданный, самый верный слуга, за это особенно чтимый людьми, стоящими у власти. Таким же уважением за свою веру в Бога пользовались известный Горгоний и другие. С каким доброжелательством относились к предстоятелям Церквей прокураторы и правители! Как описать эти многотысячные собрания в каждом городе, эти удивительные толпы людей, стекающиеся в дома молитвы! Старых зданий было мало; по всем городам воздвигали новые обширные церкви. Так шли в то время наши дела: с каждым днем наше благополучие росло и умножалось; ничья зависть нам не мешала, и злобный демон не мог ни очернить нас, ни подстроить людские козни, пока над нами была рука Божия, охранявшая народ, этого достойный».
В семье самого Диоклетиана все, кроме лично императора, были христианами, его двор, находившийся в Никомедии, на Востоке, где Христианство было распространено достаточно широко, так же состоял в значительной степени из христиан. Однако, поскольку сам Диоклетиан христианином не был он стал жертвой очередного тура магической реакции. Сохранился рассказ о том, как некий человек являлся Диоклетиану во сне каждую ночь и требовал от него власти. В конечном счете Диоклетиан воскликнул: «получай власть, которой ты требуешь у меня каждую ночь, и не докучай своему императору, когда он отдыхает». По вполне обоснованному предположению А.Б. Рудакова речь в этом эпизоде идет об инициаторе «диоклетианова» гонения, сыне бежавшей из варварских земель колдуньи Галерии (293−311), получившем от августа Диоклетиана достоинство младшего императора — «цезаря».
Как и следовало ожидать, против христиан были выдвинуты не гражданские или политические обвинения (которые склонны присочинять современные историки, в упор не понимающие менталитета людей древности), сколько обвинения чисто магического характера.
«Когда он [Диоклетиан] находился в восточных областях, — сообщает Лактанций, — то, чтобы изучить из страха будущие события, он приносил в жертву скот и по их печени старался узнать грядущее. Тогда некоторые из служителей, знавшие Господа, когда присутствовали среди приносящих жертвы, стали осенять чела свои бессмертным знаком, от действия которого из-за бегства демонов таинства нарушались. Гаруспики заволновались, так как не видели во внутренностях привычных знаков и, как бы получив недоброе предзнаменование, приносили жертвы вторично. Но закланные жертвенные животные ничего не показывали, пока глава гаруспиков Таг, то ли по подозрению, то ли разглядев что, не сказал, что жертвы не отвечают потому, что в священнодействиях участвуют непосвященные. Взбешенный (император) приказал тогда, чтобы не только те, что прислуживали при обрядах, но и все бывшие во дворце принесли жертвы, а если кто откажется, наказывать тех плетьми».
Вслед за двором, где Диоклетиан был запуган страхом не получить магическую помощь «древних богов», гонения распространились на армию, в которой в наибольшей степени удерживалось магическое мировоззрение. Однако Диоклетиан ограничился лишь увольнением солдат-христиан с военной службы, и лишь под давлением Галерия, император начал и всеобщие гонения.
«Старик долго противоборствовал ярости [Галерия], показывая, что было бы опасно беспокоить державу, проливая кровь многих людей, ведь обычно они охотно идут на смерть; будет достаточно того, что он оградит от той религии только дворцовых служащих и воинов. Однако он не смог отвести безумие этого буйного человека…»
Окончательное распоряжение о гонениях было получено Диоклетианом от оракула Аполлона. Таким образом, заключительное общее гонение было вновь открытым проявлением шедшей в Риме уже более столетия гражданской войны между приверженцами Христа и всевозможными магами и колдунами.
Маги ощущали постоянное беспокойство от атмосферы экзорцизма, которую всюду приносили с собой христиане, и стремились противодействовать доступными им методами, через власть правительства, безумие толпы, клевету в исторических и ораторских сочинениях, откровенные подделки, вроде распространенных в ходе последнего гонения «Актов Пилата».
При этом следует заметить, что большинство гонительских вспышек было кратковременным, поскольку императоры-гонители на удивление быстро и неприятно уходили со сцены — в болоте погиб Деций, в персидский плен попал Валериан, не продлилось и 10 лет гонение Галерия, причем закончилось оно фактической капитуляцией не перед христианами как земной общиной, а перед Богом Христиан, который, как понял Галерий, оказался сильнее его богов. Уход Галерия, ответственного за кровь наибольшего числе мучеников, чем когда-либо знало Христианство до того, описан Лактанцием весьма красноречиво:
«Бог поразил его неизлечимой болезнью. У него возник злокачественный нарыв во внешней части гениталий, который расползался все дальше. Врачи вскрыли и залечили его. Но зарубцевавшаяся было рана прорвалась, а кровотечение из лопнувшей вены грозило смертью. И все же кровь с трудом удалось остановить. Пришлось лечить снова, пока, наконец, не появился рубец. Однако от легкого движения тела он вновь открылся так, что крови вышло больше, чем раньше. Сам он побледнел и измучился от истощения сил; правда, тогда кровотечение и прекратилось. Рана перестает воспринимать лекарства, все вокруг нее поражается раком и, сколько б ни срезали опухоль, она нарывает все сильнее, и сколько б ни лечили, все увеличивается….
Отовсюду приглашают знаменитых врачей, но руки человеческие ничего не могли изменить. Прибегают к помощи идолов, взывают к Аполлону и Асклепию, выпрашивая лекарства. Аполлон проявляет заботу — и болезнь становится еще хуже. Порча не уменьшилась, она поразила уже все нижние органы. Снаружи мясо сгнило, и седалище все разложилось от язв. Однако несчастные врачи не престают лечить и обмывать воспаленные места без надежды на поправку. Болезнь уничтожает пораженный изнутри костный мозг и охватывает внутренние органы, внутри заводятся черви. Смрад от этого распространяется не только по дворцу, но и по всему городу. И это не удивительно, ведь на теле уже слились выходы кала и мочи. Пожираемый червями и сгнивающий заживо, он переносил нестерпимые боли…
К дряблому седалищу прикладывают жаркое и свежеиспеченную дичь, чтобы жар исторг червей. Когда это снимали, там кишело неисчислимое множество червей, но гораздо большее число паразитов производила тлетворная зараза. Вследствие отвратительной болезни части тела уже утратили формы. Сверху восковая кожа вплоть до язвы иссохла и из-за страшной худобы застряла глубоко между костей, а снизу и без того раздутые ноги разрослись непомерно. И это продолжалось в течение всего года, до тех пор, пока, наконец, сломленный болезнями, он не был вынужден признать Бога. Терзаемый все новыми страданиями, он время от времени громко кричал, что восстановит храм божий и сполна воздаст за злодеяния».
Капитулировавший Галерий издал эдикт о прекращении гонений и требовавший от христиан молиться за него и государство. «Автор этого указа, после своего признания, вскоре избавился от своих страданий и скончался».
Северо-Запад империи еще ранее был избавлен от гонений, правивший там цезарь, а затем август Констанций Хлор (293−306), не допустил никаких преследований христиан, для вида лишь разрушив церковные здания, не допускалось гонений и при его сыне Константине. Зато на Востоке, в Сирии и Палестине правил фанатичный язычник Максимин Даза (305−313), гонения которого были наиболее изощренными — он использовал не только казни и пытки, но и провокации (типа публикации клеветнических «Актов Пилата»), организовал движение «гражданского общества» — представители городов сами подавали ему прошения об изгнании с их территории христиан.
Лидером этого антихристианского движения стал некий маг Феотекн, занимавший должность куратора Антиохии. Он не только всеми способами гнал христиан, но и организовал в Антиохии новый языческий мистериальный культ «Дружественного Зевса», «придумал в его честь какие? то нечестивые таинства, чудовищные мистерии, преступные очищения». Делал Максимину Дазе какие-то предсказания, и вообще использовал весь магический инструментарий ради искоренения Христианства. Необразованный Максимин, в своих указах, написанных за него жрецами, утверждал, что гнев богов на христиан является причиной бедствий и как только христиане будут изгнаны наступят мир, процветание и благоденствие.
Небесные благодеяния за гонение превзошли все обещания Дазы. Вот как описывает их Евсевий Кесарийский:
«Обычные во время зимы ливни и дожди не орошали землю в прежнем количестве; неожиданно обрушились голод, чума, к тому же появилась новая болезнь — язва, сопровождавшаяся огненным жаром и за эту особенность названная „антракс“. Распространяясь по всему телу, она грозила великой опасностью. Проявлялась она преимущественно на глазах и сделала слепыми бесчисленное множество мужчин, женщин и детей. К этим бедствиям присоединилась еще война с армянами; их, людей, издавна бывших друзьями и союзниками Рима, притом христиан, и христиан ревностных, этот богоборец попытался принудить к жертвоприношениям идолам и демонам и этим сделал их вместо друзей врагами и вместо союзников — неприятелями. Все это обрушилось сразу, в одно и то же время, посрамляя богопротивную кичливость самонадеянного тирана, дерзко утверждавшего, что при нем не будет ни голода, ни чумы, ни войны, ибо он чтит идолов и теснит нас…
Сам он вместе со своими войсками терпел неудачи в войне с армянами; жители подвластных ему городов были вконец замучены чумой и голодом: мера пшеницы стоила 2500 аттических драхм. Тысячи людей умирали в городах, а еще больше в деревнях и селах; из цензовых списков, куда раньше внесено было большое число земледельцев, пришлось чуть ли не всех вычеркнуть: почти все погибли от недостатка еды и от чумной болезни.
Обменивали у более зажиточных самые любимые свои вещи на крохотное количество пищи; распродав по мелочам свое имущество, доходили до крайней нищеты; жевали клочки сена; съев иногда, не разбирая, ядовитые растения, разрушали свое здоровье и гибли. Знатных горожанок нужда заставила забыть стыд: они выходили на площади и просили милостыни; краска стыда на лице и изящество одежды говорили о том, что они получили хорошее воспитание. Люди, иссохшие, похожие на призраки, боролись со смертью; шатаясь, скользя, не имея сил стоять, они падали на улицах и, лежа ниц, молили подать им кусок хлеба; до последнего вздоха выкрикивали они, что голодны: сил у них хватало только на этот горестный вопль. По площадям и улицам много дней валялись без погребения голые мертвецы — зрелище для глядевших весьма жалостное. Некоторые даже стали пищей для собак. Остававшиеся в живых стали убивать собак, боясь, как бы они, рассвирепев, не сделались людоедами.
Чума наравне с голодом пожирала целые семьи, особенно те, которые, имея запасы съестного, не страдали от голода. Поэтому правители, военачальники и многочисленные магистраты, жившие в достатке, словно нарочно оставленные голодом в добычу чуме, умирали мучительной и скорой смертью. Везде стенания — на улицах, рынках и площадях, всюду только плач, обычные звуки флейт и биение себя в грудь. Таким образом, воюя двумя названными орудиями: чумой и голодом, — смерть за короткое время скосила целые семьи: из одного дома выносили сразу двух? трех умерших».
Посреди этого кошмара, охватившего, впрочем, только сирийско-египетский Восток, как гром пронеслась весть о чудесной победе Константина (306−337) над узурпатором Максенцием, которую даровал ему христианский Бог.
Эта победа — отдельный и важнейший агиополитический сюжет, поэтому мы ею займемся далее, теперь же коснемся лишь дальнейшей судьбы Максимина Дазы. После того как Константин и август Востока Лициний (308−324) провозгласили в Милане режим благоприятствования к христианам, Максимин ненадолго его принял, но затем развязал против Лициния войну. В ходе этой войны войска Лициния, как и ранее войска Константина, одержали прежде всего духовную победу, превратившуюся в победу военную (в этот момент Лициний, как и Константин был призван под особое божественное покровительство, на высоте которого однако не удержался). Вновь дадим слово Лактанцию:
«Максимин дал своеобразный обет Юпитеру, что если он одержит победу, то имя христиан он сотрет и уничтожит до основания. Тогда же, в последнюю ночь (перед сражением), пред спящим Лицинием предстал ангел божий, увещевая его скорее подняться и молиться всевышнему со всей своей армией; если он сделает это, то его будет победа. После этих слов ему показалось, будто он поднялся и встал рядом с тем, кто его увещевал, а тот учил его, каким образом и какими словами ему следует молиться. Проснувшись, он приказал привести писца и прочитал ему следующие слова, согласно услышанному: „Боже всевышний, тебя мы молим, святый Боже, тебя мы молим, всю справедливость тебе вверяем, все благо тебе вверяем, всю империю тебе вверяем. Благодаря тебе мы живем, благодаря тебе существуем в довольстве и счастье. Всевышний, святый Боже, услышь наши молитвы. К тебе руки простираем, услышь, святый всевышний Боже“. Их записывают в многочисленных письмах и рассылают препозитам и трибунам, чтобы каждый учил своих солдат. Воодушевились все, кто поверил, что победа была возвещена с неба…
В лагеря донесли, что Максимин приближается. Солдаты хватают оружие и выступают навстречу. Посредине пролегало бесплодное и голое поле, называемое Серенским. Ряды воинов уже видят друг друга. Лицинианцы отбрасывают щиты, развязывают завязки шлемов, простирают руки к небесам и, выйдя перед препозитами, вслед за императором повторяют молитву. Обреченное войско слышит шёпот молящихся. Повторив эту молитву трижды и преисполнившись мужества, они вновь надевают на головы шлемы и поднимают щиты… Лицинианцы, устремившись в атаку, нападают на противника. Те же в панике не пытаются ни выхватить мечи, ни бросить копья. Максимин принялся кружить вокруг войск и соблазнять солдат Лициния то просьбами, то дарами. Но его нигде не слышат. Подвергшись нападению, он бежит к своим. Его войска начинают безнаказанно избивать — столь большое число легионов и столь великая воинская мощь истреблялись малыми силами. Никто не помнил ни званий, ни доблести, ни старых заслуг, словно они пришли на жертвенную смерть, а не на битву — так Бог всевышний предал их врагам и обрек на заклание. огромное (их) число уже было повержено».
Как и прежде Галерий, загнанный в угол Максимин запоздало заметался, начал отменять указы против христиан и делать вид, что он устраняет злоупотребления, о которых прежде не знал:
«Тот, кто совсем недавно считал нас губительной язвой для всех, нечестивцами и безбожниками, для которых закрыты были и города, и деревни, и даже пустыни, — пишет Евсевий, — теперь издавал постановления и законы в пользу христиан. Недавно перед его глазами христиан жгли, закалывали, бросали в пищу зверям и птицам, всячески мучили, обрекая на жалкую смерть, как безбожников и нечестивцев; теперь они получают от этого же тирана согласие на свое богослужение, позволение строить церкви и признание некоторых своих прав. После этого признания, как бы в награду, он пострадал меньше, чем следовало бы ему пострадать. Пораженный сразу бичом Божиим, он погиб во втором сражении.
Умер он не так, как умирают военачальники, руководящие ходом войны, храбро сражающиеся за своих близких и ради славы; они мужественно умирали славной смертью на поле битвы. Этот же нечестивый богоборец в то время, как войско его стояло в поле, готовое биться за него, оставался дома и, скрываясь, понес заслуженное наказание: бич Божий внезапно хлестнул его по всему телу; в страшных, невыносимых страданиях лежал он навзничь и почти умирал от голода; всё тело его таяло в невидимом огне, посланном Богом; целиком исчез, словно растаял, прежний его облик, остались одни сухие кости, нечто вроде старого скелета. Все присутствовавшие смотрели на его тело не иначе, как на могилу души, погребенной в совершенно разрушившемся трупе. Огонь, исходивший из самого мозга, жег его еще сильнее; глаза выкатились у него из орбит — он стал слепым. Однако он еще дышал и призывал смерть, исповедав Господа. Наконец, осознав, что он справедливо страдает за жестокость к христианам, он испустил дух».
Трудно сказать, был ли Максимин отравлен, или покончил с собой неудачным способом, выпив так подействовавший яд, как считает Лактанций.
Наказание постигло и самого Дазу, и память о нем — он был провозглашен тираном и все его изхображения и надписи были уничтожены, и всю его магическую «команду».
«Лициний, прибыв в Антиохию, стал разыскивать чародеев и, пытая пророков и жрецов новоявленного идола, старался выведать, как сумели они придумать этот обман. Те, измученные пытками, не могли умолчать и объявили, что вся мистерия — это обман, придуманный Феотекном. Все понесли заслуженное наказание; первым казнен был Феотекн, а затем, после многих пыток, и прочие сообщники его волшебства».
Старика Диоклетиана, не враждовавшего лично против христиан, но допустившего начало гонения, повторившего по сути поступок Пилата и Иуды, — предавшего верно служивших ему людей, и постигла иудина судьба. Получив от Константина и Лициния письменный упрек за поддержку Максенция и Максимина Дазы, он вообразил, что его ждет позорное публичное наказание и покончил с собой.
Грандиозная гражданская война, раздиравшая Империю, была безоговорочно выиграна христианами. Победа была тем более поразительной, что христиане составляли меньшинство (правда, организованное меньшинство) и, за исключением последнего этапа, не использовали мирского оружия, напротив, охотно шли на жертву жизнью за одно лишь имя Христа.
И, однако, их оружие — молитва и защита Бога — были гораздо эффективней.
Не только христианские, но и языческие авторы не могли не отметить удивительный характер тех бедствий, которые обрушивались на гонителей, то неизменное военное и политическое поражение, которым заканчивалось всякое гонение.
Конечно, и благоприятствовавшие христианам императоры гибли в результате заговоров и мятежей. Обычно это было убийство их солдатами, представлявшими магически-милитаристскую партию. Это вполне соответствовало условиям шедшей в империи гражданской войны и анархии. Но ни один из прохристианских императоров не был позорно разбит в битве на болоте как Деций, не был унижен пленом как Валериан, не утонул в Тибре как разбитый Константином Максенций, не умер в таких мучениях как Галерий и Максимин Даза.
Так или иначе, именно окончательная победа христиан во главе с Константином Великим в длительной язычески-христианской религиозной гражданской войне положила основание византизму. Сменилось не просто царствование, сменился «эон», сменилась столица империи, ее духовные и идеологические основания, трансформацию пережила армия, установлены были новые начала государственного управления. В общем сложилось всё то, что позднее названо было византизмом. Идеология возникшей одновременно с Рождеством Христа Империи наконец совпала с той миссией, которую с самого начала усмотрели для нее христианские апологеты.
И сложилась та ситуация, в которой Византия из политической превратилась в агиополитическую реальность, суть которой выражена была в рождественской стихире:
«Августу единоначальствующу на земли, многоначалие человеков преста:
И Тебе, вочеловечшуся от Чистыя, многобожие идолов упразднися.
Под единым царством мирским гради быша,
И во едино владычество Божества языцы вероваша.
Написашася людие повелением кесаревым,
Написахомся вернии именем Божества Тебе вочеловечшагося Бога нашего.
Велия Твоя милость, Господи, слава Тебе».
