Познаете Истину.

«Познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8, 32). Кто из нас не слышал или не читал этих слов Христа Спасителя? Но важно не само по себе знание слов Писания, а то, как мы понимаем их, и, что еще важней, — как откликается на них наш «внутренний человек».

И вот вопрос: а в чем заключается наша несвобода, отчего мы нуждаемся в каком-то освобождении? Иудеи ответили некогда Христу с возмущением: «Мы семя Авраамово и не были рабами никому никогда; как же Ты говоришь: сделаетесь свободными?». И, в свою очередь, услышали в ответ: «всякий, делающий грех, есть раб греха» (Ин. 8, 33−34).

Однако если от рабства греху человека освобождает познание истины, то получается, что начало греха, его основание и вместе с тем его содержание, его сущность есть ложь? Именно так.

Но вот опять новый вопрос: как может истина извести человека из мрака лжи и греха в свет и свободу богосыновства? Как совершается это чудо? Познал, уразумел истину, ощутил ее душой, почувствовал однажды любовь к ней, и ты уже свободен? В таком случае наше спасение практически не зависело бы от нас. Все определялось бы лишь одним могущественным действием Божественной силы и любви. Но Бог «не спасает нас без нас». И от Бога — истина и возможность ее познания, а от нас — ее приятие либо неприятие, и жизнь — по этой истине либо вопреки ей.

И, конечно, жить по истине — это и значит быть честным с самим собой и как следствие — с Богом. Трудно это? — Неимоверно. Потому что, как говорил преподобный Антоний Великий, для того, чтобы жить — по истине, — надо умирать каждый день. Слова о смерти понятны для того, кто опытно понял уже, что значит «совлечься ветхого человека и облечься в нового» (ср.: Кол. 3, 9−10). Понял не в том смысле, что уже и «совлекся», и «облечься» смог. А просто увидел, какой он есть — ветхий, — и начал хотя бы угадывать, каким должен быть новый.

Как осуществляется это спасительное «умирание» на практике? Внешне — вполне мирно, начиная с каких-то в полном смысле этого слова «малых» мелочей, не будучи верным в которых, не сможешь быть верным и во «многом» (см.: Лк. 16, 10). Жизнь постоянно сталкивает нас с различными вопросами, нравственными проблемами, необходимостью выбора, нам постоянно приходится решать — как поступить. Если, конечно, мы не живем совершенно бездумно, отнюдь не внимая себе. Но на бездумную и невнимательную жизнь христианин, по сути, и права-то не имеет… И наша вера каждый раз заставляет обращаться к тому единственному в своей силе и чистоте источнику познания истины, которым является слово Божие, и ответ почти всегда бывает предельно ясным (а если и нет, то становится таковым с течением времени). Остается лишь спросить себя: «Чего хочет от меня Господь?». И, расслышав в Евангелии ответ, поступить сообразно ему. Но как же это бывает непросто! Ведь каждый раз это значит от чего-то отказаться в самом себе, оторвать от себя что-то, настолько сросшееся с душой, что бескровно эту операцию никак не произведешь…

…Стало быть, оставаться честным с самим собой — значит умирать, безжалостно умерщвлять в себе человека ветхого. Разве может это быть небольно, разве может это быть нетрудно? Но какой у тебя остается выбор, если ты стал христианином, познал истину, если в ее свете для тебя стало уже совершенно очевидным, что такое грех и какова его ложь? И каково твое участие в этом грехе и в этой лжи… Жить дальше так, словно познания этого нет, невозможно. А как быть, если нет решимости жить по истине, нет сил?

С этим бессилием, с этим отсутствием решимости сталкиваются в себе многие, подавляющее большинство. Только великие (причем очень немногие) святые, как читаем мы в их житиях, были способны всего лишь одним движением «развернуть» всю свою жизнь, идти прямым, не уклоняющимся ни на десно, ни на шуе путем. Да и это — лишь на поверхностный, человеческий взгляд. Потому что если терпели они после этого брани и подвизались (а без брани и подвига никто не достиг святости), то, выходит, были хотя бы краткие периоды бессилия, нерешительности, мгновения колебаний и сомнений.

Беда не в том, что мы можем стать «предателями на мгновение». Страшно другое — если мгновение перерастает в часы, дни, месяцы и годы. Страшно, когда мы на прозвучавший в душе голос Божий откликаемся так: «Нет, Господи, не хочу и не буду». Впрочем, в этих словах все-таки есть некая правда: мы признаемся, что услышали и даем ответ, пусть безумный, но честный.

Есть что-то, что не так ярко и определенно, но что гораздо убийственней. Например, когда человек вместо «не хочу и не буду» твердит: «Не могу, не знаю, не понимаю, как…», хотя он и может, и знает, и понимает. Или когда на назойливые, докучливые укоры совести отвечает: «Да ведь это не то, да ведь в этом-то что худого, вот если бы…» и т. д. Или когда он просто уже не слышит того, что хочет сказать ему Господь, когда его совесть уже не кричит, а едва шепчет. Вернее — когда он сразу же затыкает уши, едва заслышит что-то, тревожащее его, пробивающееся откуда-то «изнутри».

Словом, есть, получается, разные меры или степени как честности, так и нечестности перед самим собой и перед Богом. Но нечестность всегда так или иначе встает преградой между человеком и его Создателем, будь она даже самой микроскопической. Как сказал один поэт:

Маленькой правдой явную ложь
вряд ли исправишь.
Маленькой ложью правду убьешь
или отравишь.

Поэтому любая ложь нуждается в преодолении. Как только мы осознали ее в себе, ее необходимо отвергнуть, иначе уже не «возвести очи на небо». Впрочем, возвести очи можно, но только неба они не увидят… Порой хватает одного усилия воли, чтобы при содействии благодати избавиться от самообмана. Иногда же на это уходят дни, недели, месяцы, а быть может, и годы. Причем есть такая закономерность: чем больше входит человек «в себя», тем больше открывается ему. И то, что еще вчера не замечалось или казалось «нормальным», становится вдруг нестерпимым обличением, приходит вдруг осознание: терпеть это в своей жизни и при том считать себя верным Христу нельзя.

Где-то в дневниках убиенного оптинского иеромонаха Василия (Рослякова) есть мысль о том, что необходимо открывать свое сердце для слова евангельского, чтобы оно все глубже проникало в него, причиняло ему боль, уязвляло. И не надо бежать от этого уязвления и боли. Надо чувствовать и слышать: большего требует от меня Господь, больше я должен дать, только так, шаг за шагом я смогу приблизиться к Нему. А другого пути нет. Здесь-то и сокрывается тайна спасения и святости: кто хочет слышать Бога и слушаться Его, тому все время дается возможность и слышать, и исполнять больше и совершенней. И наоборот… И, конечно, никакому внутреннему «торгу» — ни с самим собой, ни с Богом, места тут быть не должно.

Итак, все очень, опять-таки — предельно, ясно. Трудно быть честным с самим собой потому, что честность обязывает не только давать себе отчет обо всем — как оно есть на самом деле, но и отвечать за это самой жизнью. Важно быть честным с самим собой, потому что однажды мы все окажемся лицом к Лицу с воплощенной Истиной, со Христом. И тогда все то, что было в нашей жизни неправдой, может не только заставить нас в смущении и страхе отвести свой взор, но и лишить надежды вечной жизни с Ним.

Ясность подобного понимания надо обязательно сохранить. И, сохраняя ее, решать этот самый насущный вопрос: что избрать — всегда беспокоящую, такую мучительную и трудную честность или же дающую возможность забыться на время, убаюкивающую, но завершающуюся таким страшным пробуждением ложь?

http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=4714&Itemid=5