 |
| Татьянин день | Епископ Виссарион (Нечаев) | 02.03.2009 |
АДАМ И ЕВА
Брение Здатель живосоздав, вложил еси мне плоть и кости, и дыхание, и жизнь; но, о Творче мой, Избавителю мой и Судие, кающася приими мя.
Оживотворивший земной прах, Скудельник, Ты даровал мне плоть и кости, дыхание и жизнь; но, Творец мой, Искупитель мой и Судия, приими меня кающегося!
Господь даровал человеку в лице Адама бытие и жизнь. По Своей благости Господь дал земному праху образ человеческий, одушевил этот образ Своим дыханием. Человеку, воззванному к бытию, оставалось пользоваться жизнью во славу Божию и правильным, согласным с волей Божией употреблением данных ему сил. Преступлением заповеди человек заслужил праведный гнев Божий. Ему осталось теперь одно: принести покаяние пред Богом, раскаяться в своей тяжкой вине пред Ним и умолять Его о помиловании. Так и поступил Адам; так поступает и всякий человек, не желающий себе погибели.
Увы мне, окаянная душе, уподобилася еси первей Еве! видела бо еси зле, и уязвилася еси горце, и коснулася еси древа, и вкусила еси дерзостно безсловесныя снеди.
Горе мне, моя несчастная душа, для чего ты уподобилась первосозданной Еве? Не с добром ты посмотрела и уязвилась жестоко, прикоснулась к дереву и дерзостно вкусила бессмысленного плода.
Ева посмотрела на древо «зле», т. е. преступно, с неверием в угрозу смерти. Запрещенное древо показалось ей во всех отношениях прекрасным. Плоды дерева обещали ей множество благ: чувственное удовольствие для вкуса, духовное ведение, полнейшую независимость от Бога. Но Ева горько ошиблась. Снедь оказалась обманчивой, бессмысленной. Очи действительно открылись, но не для свойственного Богу разумения добра и зла без порабощения злу, а для одного горького уразумения своей нравственной порчи.
История падения Евы повторяется в каждой грешной душе. Как жалка душа, уподобляющаяся в этом отношении Еве вместо того, чтобы в несчастном примере ее найти предостережение от подражания ей!
Вместо Евы чувственный мысленная ми бысть Ева, во плоти страстный помысл, показуяй сладкая и вкушаяй присно горькаго напоения.
Вместо чувственной Евы восстала во мне Ева мысленная — плотский страстный помысел, обольщающий приятным, но при вкушении всегда напояющий горечью.
Пример и внушение Евы увлекли Адама к греху. Так же каждого из нас влечет туда же мысленная ева — страстный плотской помысел. Каждая страсть сама по себе горька и болезненна, потому что соединена со страданием, горечью и мучением. Мучается душа, когда страсть не удовлетворена. С удовлетворением страсти должно, по-видимому, прекратиться это мучение и наступить для души радость и довольство. Это-то и обещает душе страстный помысел, чем толкает ее на совершение греха, как когда-то толкнул он на грех нашу праматерь. Но как Ева жестоко обманулась в своей надежде получить удовольствие и блаженство от вкушения запрещенного плода, так обманывается в своих расчетах человек, мечтающий вкусить в грехе сладость.
Оскверних плоти моея ризу и окалях еже по образу, Спасе, и по подобию.
Раздрах ныне одежду мою первую, юже ми изтка Зиждитель изначала, и оттуду лежу наг.
Осквернил я одежду плоти моей и очернил в себе, Спаситель, то, что было создано по Твоему образу и подобию.
Разодрал я первую одежду мою, которую вначале соткал мне Создатель, и оттого лежу обнаженным.
Плоть первозданного человека была недоступна повреждению. Питаясь плодами дерева жизни, она цвела здоровьем, не знала утомления, не страдала ни от холода, ни от зноя. После грехопадения тело человека стало походить на разодранную одежду, сквозь которую стала виднеться нравственная бедность души. Душа стала чувствительна к болезням тела, к неблагоприятным на него действиям стихий, стала пренебрегать духовными своими потребностями и главной из них — общением с Богом. Духовную наготу и обнищание исповедуем и мы вслед за Адамом: раздрах одежду мою первую…
Облекохся в разданную ризу, юже изтка ми змий советом, и стыждуся.
Облекся я в разодранную одежду, которую соткал мне змий коварством, и стыжусь.
Адаму и Еве стало стыдно того состояния, в котором ум их перестал господствовать над чувственностью и уступил животным, чувственным влечениям. Чувство стыда горькое, но при этом спасительное, потому что ведет к признанию собственной вины, что есть начало раскаяния. Подражая прародителям, и каждый из нас выражает пред Господом свое раскаяние словами: проклинаю коварство змея, обнажившего меня от первозданной правоты, и стыжусь моей вины.
Обложен есмь одеянием студа, якоже листвием смоковным, во обличение моих самовластных страстей.
Сшиваше кожныя ризы грех мне, обнаживый мя первый боготканныя одежды.
Облекся я одеянием стыда, как листьями смоковницы, во обличение самовольных страстей моих.
«Кожаные ризы» сшил мне грех, сняв с меня прежнюю Богом сотканную одежду.
Стыд греха привел человека к изобретению непрочной одежды из листьев. Стыд своей вины пред Богом, пред своей совестью и ближними мы стараемся прикрыть благовидными оправданиями; эти оправдания ничем не лучше тех лиственных первобытных одежд, они только отягчают вину, служа обличением страстей, и обнаруживают глубину падения.
Но Бог Сам устроил для человека более прочную одежду из кожи зверя, давая ему понять, что в нравственном отношении человек не может обойтись без Его благодати. Усилие прикрыть свою вину каким бы то ни было самооправданием бессмысленно. Грехи, обнажившие человека первой «боготканной» одежды, чистоты и невинности по душе и по телу, открыли его праведному гневу Бога. Грех человека послужил для Господа побуждением облечь человека в кожу Его благодатной помощи.
КАИН И АВЕЛЬ
Авелеве, Иисусе, не уподобихся правде, дара Тебе приятна не принесох когда, ни деяния божественна, ни жертвы чистыя, ни жития непорочнаго.
Яко Каин, и мы, душе окаянная, всех Содетелю деяния скверная, и жертву порочную, и непотребное житие принесохом вкупе, темже и осудихомся.
Авелевой праведности, Иисусе, я не подражал, никогда не приносил Тебе приятных даров, ни дел богоугодных, ни жертвы чистой, ни жизни непорочной.
Как Каин, так и мы, несчастная душа, принесли Создателю всего жертву порочную — дела нечестивые и жизнь невоздержанную: поэтому мы и осуждены.
Жертва Каина была отвергнута Богом, Авелева же принята. Каин принес бескровную жертву от плодов трудов своих, Авель, занимавшийся скотоводством, принес жертву кровавую, от животных. То и другое хорошо, но дело не в том, что принесено в жертву, а в том, как принесено. Предпочтение одной жертвы перед другой зависело от разности нравственных свойств лиц приносивших ее. Бог не принял жертвы Каина, потому что житие его было непотребно и дела нечисты. Авель в нравственном отношении был душой чистой и непорочной. И жертва его была делом истинного благочестия. С дымом жертвы восходило к Богу сердце его, с пламенем жертвы горела любовью к Богу душа его.
Разность духовных расположений обоих братьев сказалась в самом выборе жертв. Авель по сердечному усердию к Богу принес Ему в жертву лучших животных из своего стада, таких, какими каждый хозяин преимущественно дорожит. О Каине же не говорится, что он выбрал в жертву лучшие из плодов земных.
От Каина и Авеля обратимся мы на себя. Мы приносим Богу жертвы — молимся, совершаем телесные подвиги, благотворим. Эти жертвы могут быть приятны Богу, когда приносящие их стараются угождать Богу, прежде всего непорочной жизнью. Дела и благотворения имеют цену у Господа при их бескорыстности и чистоте. В противном случае наши жертвы похожи на жертвы Каина.
Каиново прешед убийство, произволением бых убийца совести душевней, оживив плоть, и воевав на ню лукавыми моими деяньми.
Превзойдя Каиново убийство, сознательным произволением, через оживление греховной плоти, я сделался убийцею души, вооружившись против нее злыми моими делами.
Преступление братоубийцей Каина тяжкое. Ничто его не удержало от этого шага. Однако Каин погубил только тело брата, душе же его повредить не мог. Христианин же грешит тяжелее, чем Каин, когда губит душу свою, принося ее в жертву плоти, когда живет для нее одной. Насколько душа важнее тела, настолько преступнее губить свою душу.
ЛАМЕХ
Кому уподобилася еси, многогрешная душе? Токмо первому Каину и Ламеху оному, каменовавшая тело злодействы и убившая ум безсловесными стремленьми.
Мужа убих, глаголет, в язву мне, и юношу в струп, Ламех рыдая вопияше; ты же не трепещеши, о душе моя, окалявши плоть и ум осквернивши.
О, како поревновах Ламеху, первому убийце, душу яко мужа, ум яко юношу, яко брата моего тело убив, яко Каин убийца, любострастными стремленьми.
Кому уподобилась ты, многогрешная душа, как не первому Каину и тому Ламеху, жестоко окаменив тело злодеяниями и убив ум безрассудными стремлениями.
Мужа убил я, сказал Ламех, в язву себе, и юношу — в рану себе, взывал он, рыдая; ты же, душа моя, не трепещешь, осквернив тело и помрачив ум.
О, как уподобился я древнему убийце Ламеху, убив душу, как мужа, ум — как юношу, и подобно убийце Каину — тело мое, как брата, сластолюбивыми стремлениями.
Ламех, один из потомков Каина, опозорил себя убийством мужа и юноши, о котором поведал своим женам (см. Быт. 4:23). Но ему не удалось убить их так, как убил Каин, который не встретил сопротивления Авеля. Сам Ламех получил жестокие побои, следы которых — раны — остались на его теле. Это было причиной того, что Ламех рыдал, когда говорил женам о совершенном им убийстве, т. к. боль от побоев была очень чувствительна для него. Но чем естественнее это чувство в Ламехе, тем непонятнее отсутствие его в том человеке, который совершает подобное преступление в отношении себя самого.
Убийце Ламеху уподобляется каждая душа злыми делами (злодействы), поражающими насмерть тело. Привычка к грехам убивает в душе чувство боли, производимой ими в совести; убивает саму совесть, совсем заглушая ее обличительный голос, подавляет страх суда Божия.
Человек, преданный неумеренным чувственным наслаждениям (безсловесным стремлениям), убивает самого себя по душе, по уму и по телу. Душу он убивает в том смысле, что она становится нечувствительной к своему позору, к своему нравственному уничижению, походя в этом отношении на бездушное, лишенное чувств существо. Ум убивает он тем, что подавляет в нем приемлемость к учению истины. Тело он убивает тем, что расстраивает его здоровье, сокращает его жизнь.
Во всех этих случаях мы так же безжалостно поступает по отношению к себе, как Ламех безжалостно убил взрослого мужчину и юношу, а Каин — родного брата.
СИФ, ЕНОС, ЕНОХ И НОЙ
Вся прежде закона претекши, о душе, Сифу не уподобилася еси, ни Еноса подражала еси, ни Еноха преложением, ни Ноя, но явилася еси убога праведных жизни.
Имея в виду всех, живших до закона, о душа, не уподобилась ты Сифу, не подражала ни Еносу, ни Еноху через преселение духовное, ни Ною, но оказалась чуждой жизни праведников.
Сифу не уподобилася еси. Сиф — сын Адама, данный ему взамен Авеля, потомки Сифа были известны под именем «сынов Божиих», т. к. в их среде сохранилось истинное Богопочитание, благочестивые обычаи, предания и обетование о Христе. Подобно потомкам Сифа, христиане являются сынами Бога по благодати. Но так ли мы дорожим именем сынов Божиих, как Сиф и благочестивая часть его потомства? Если нет, то в этом мы не уподобляемся Сифу.
Ни Еноса подражала еси. Енос — сын Сифа и наследник его благочестия. При нем «начали призывать имя Господа Бога» (Быт. 4:26), т. е. открылось общественное богослужение. Общественное богослужение теснее соединило благочестивых потомков Сифа и сделало их жизнь более защищенной от пагубного влияния нечестивых потомков Каина.
Такое же значение имеет общественное христианское богослужение. Храмы, в которых совершается это богослужение, незаменимы для христианского единения. Напрасно мы не подражаем Еносу, если тяготимся нашим богослужением.
Ни Еноха преложением. Енох — праправнук Еноса, угодил Богу настолько, что живым, не испытав смерти, был взят на небо. Чем же Енох заслужил такую чрезвычайную милость Божию? Верой в грядущего Искупителя, по слову апостола Павла («Верою Енох переселен был так, что не видел смерти; и не стало его, потому что Бог переселил его. Ибо прежде переселения своего получил он свидетельство, что угодил Богу». Евр. 11:5), и покаянием, ибо, по слову сына Сирахова, он был образцом покаяния для современников («Енох угодил Господу и был взят на небо, — образ покаяния для всех родов». Сир. 44:15). Он учил их покаянию не одним примером жизни, проводимой в духе покаяния, но и проповедью, ибо был пророком. Вера и покаяние Еноха остаются доселе образцом для подражания.
Ни Ноя (уподобилася еси). Ной жил во время всеобщего нравственного растления людей, которое проникло даже в среду благословенного племени Сифова. Его благочестие и добродетели тем выше были в очах Божиих, чем труднее было сохранить их тому, кто, живя среди нечестивых, на каждом шагу встречал от них искушения и соблазны и терпел оскорбления и насмешки. Терпение и мужество, с какими Ной переносил эти оскорбления, особенно во время постройки ковчега, говорят о крепкой вере Ноя в Бога и в Его обетования.
Прекрасный пример для подражания представляет Ной! Но мы не подражаем ни его благочестию, ни его мужеству и терпению, ни его крепкой вере и упованию на Бога.
ХАМ
Хама онаго, душе, отцеубийца подражавши, срама не покрыла еси искренняго, вспять зря возвратившися.
Подражая отцеубийце Хаму, ты, душа, не прикрыла срамоты ближнего с лицом, обращенным назад.
После потопа Ной стал заниматься земледелием и разведением винограда, из которого научился делать вино. Не испытав дотоле силы вина, Ной в первый раз выпил его больше, чем следовало. Вино произвело на него опьяняющее и усыпляющее действие. Во время сна Ной непроизвольно сбросил с себя одежду, в которой лег, и представил некрасивое зрелище наготы своей. Хам, один из его сыновей, первый заметил это и рассказал братьям, чтобы они вместе с ним поглумились над опьяневшим отцом.
Братья поступили иначе: они с почтительностью подошли к отцу, так что не видели наготы его, и прикрыли его своей одеждой. Ной, проснувшись, узнал о поступке Хама и произнес проклятье на непочтительного и дерзкого сына и на его потомков — Хананеев.
Хам не убил отца физически, он убил его нравственно, потому что причинил ему своим поступком горе, отнял у него душевный мир, расстроил обычное течение его жизни. Он посягнул на его честь, поколебал уважение к нему детей, огласил перед ними его наготу. Честь — такое благо, которое дороже жизни. «Для меня лучше умереть, нежели чтобы кто уничтожил похвалу мою», — говорит апостол Павел (1 Кор. 9:15).
Не похожи ли мы на отцеубийцу Хама, когда осуждаем ближнего и глумимся над его недостатками, наносим ему чувствительное оскорбление его чести, отнимаем у него доброе имя? Не к чести служат, конечно, те недостатки и пороки, за которые я жестоко осуждаю ближнего перед всеми, но нашим осуждением не увеличиваем ли мы его позор? Наше осуждение и глумление не исправит, а только ожесточит нашего ближнего. Он впадет в малодушие, скажет себе: «Теперь мне нечего терять, все потеряно с утратой чести», ударится во все крайности порока. Возьмем ли мы на себя страшную ответственность за его погибель, если доведем его до сего свом бессердечным равнодушием к его чести? Не убийцы ли мы в этом случае?
Составлено по книге епископа Виссариона (Нечаева) «Великий канон святого Андрея Критского. Толкование уроков покаяния». Издательство «Благо», Москва, 2004
http://www.taday.ru/text/98 025.html
