 |
| Вера-Эском | Монахиня Ариадна (Плюснина) | 13.03.2008 |
Это первое, что слышу, попав в Усолье. Радостью поделилась одна из монахинь. Их здесь немного, хрупких, но сильных — слабые не выдерживают. Коров в монастырском хозяйстве пока нет, коз тоже, но кошки, как я понял, плодятся неплохо. Одна из них, с отмороженными ушами, даже примостилась у меня на коленях.
Городок этот 300 лет назад был основан купцами Строгановыми, стал их второй столицей. Первой был Сольвычегодск, о котором я лет десять назад написал очерк для нашей газеты. Оба городка стоят на больших реках: один на Вычегде, другой на Каме, правда, на этом сходство заканчивается. Сольвычегодск принадлежит к тем уютнейшим русским местечкам, откуда век бы не уезжал.
Усолье же…
 |
| Матушка Ариадна |
На противоположном берегу Камы город Березники — одна из химических столиц мира. Вид его произвёл на меня ошеломляющее впечатление. Быть может, сказался мороз, тусклое красное солнце давало мало света, но эти гигантские трубы и бетонные сооружения между ними казались декорацией к какому-то фильму о борьбе человека с миром Божиим. Многое сооружено было репрессированными, в числе которых отбывал здесь каторгу Варлам Шаламов.
На том месте, где я стою, — пятачок прошлого, с дивной церковью и несколькими особняками, словно перенесёнными из Петербурга или Ярославля. Храм с курантами был построен в своё время в честь победы русского оружия в войне с Наполеоном. Когда куранты приказали долго жить, время здесь остановилось. Так было до недавних пор. За последние годы старый город мог превратиться в руины, но произошло следующее. Решено было основать в Усолье монастырь. Доверили это матушке Ариадне (Плюсниной), к которой присоединились ещё несколько девушек и женщин.
В Перми не все православные понимают, зачем нужен монастырь на этом месте. Жить здесь слишком трудно, доходов, по сути, никаких и пр. Умом всё это сознаёшь, но стоит взглянуть на чудовищный пейзаж за рекой, и понимаешь: старое Усолье — это единственный уголок на десятки вёрст вокруг, который можно назвать настоящей Россией. Насколько ужасен вид с этого берега, настолько утешителен с другого. Можно забыть о трубах. Можно перебраться через реку, постоять на службе. Если это не важно, что тогда вообще важно?
Матушка Ариадна удивительно похожа на покойного ныне председателя Госсовета Коми Ивана Егоровича Кулакова. Словно сестра ему. Он был из раскулаченных воронежских крестьян. В начале 1990-х, когда всё начало рушиться, потянулся к Церкви и в государственных делах и во внутренней жизни до конца держал оборону, был одним из тех, кто стоял между страной и небытием.
— Вы не из воронежских? — спросил я матушку.
— Нет, а что?
— Да так, напомнили мне одного человека.
«Буду монашкой»
— Сколько сестёр вам нужно, чтобы монастырь мог более или менее прочно встать на ноги? — начинаю беседу с м.Ариадной.— Мне нужно пятнадцать человек.
— Будет?
— Не получается пока. Крепких сестёр мало, мир-то привлекателен, там телевизор, веселье. Немощные мы. Сначала была я одна. Потом прислали женщину на помощь, замужнюю, она здесь временно подвизалась. Следом прибыли две послушницы. Живём. Приходило много людей, очень много, в том числе молодых. Но в таких условиях жить слишком трудно. В огороде репей выше меня ростом. А какие тяжести приходилось таскать в первые годы! Я прежде не знала, что это в женских силах. Очень хорошие подвизались у нас девчонки, но повыходили замуж. Детей хотели иметь. А как-то две женщины из зоны пришли, сказали, что верующие. А потом такое началось — не приведи Господь! Очень тяжело рождается община.
— Как вы пришли в Церковь?
— Лет с пяти меня водила в храм одна мамина приятельница, и я тогда всем говорила: «Буду монашкой». Отец был офицером, коммунистом, но относился к этому спокойно. Мама тоже, хотя опасалась, говорила, когда я стала постарше: «Лидка, Лидка, осторожно. Узнают — отца уволят со службы и мы останемся без куска хлеба». Однажды я увидела в церкви знакомую девочку и мы договорились, что никому не скажем об этой встрече. Спустя много лет мы встретились с ней во Всехсвятском храме, вспомнили о той истории.
Мама всегда была расположена к Церкви, а потом у неё обнаружили рак и она дала обет: если выживет, будет соблюдать посты и дети её никогда не станут пионерами. Выжила. В школе меня, конечно, обрабатывали, чтобы вступила в пионерскую организацию, потом маму вызывали в школу. Не знаю, о чём они говорили, но учительница мне сказала: «У тебя странная мама, она всё твердит про какой-то обед: говорит, дала обед. Я ничего не поняла, но ладно, не вступай, в жизни отряда всё равно будешь участвовать».
— Пермь вашего детства насколько отличалась от нынешней?
— Мы жили недалеко от Всехсвятской церкви, она никогда не закрывалась. Мимо везли покойников на лошадях или проезжали свадебные кортежи, тоже на лошадях или на машинах, а то и пешком шли. Мальчишкам даже что-то подавали. Брат, помню, принесёт и оправдывается: дескать, не просил, но неудобно было отказаться. Мама очень ругала его за это. Храм часто бывал переполнен, в праздники и не протолкнуться, хотя комсомольцы препятствовали этому, как могли. Помню, идём с мамой на Пасху и крепко друг за друга держимся. Меня не раз пытались от неё оторвать, но так и не смогли.
Но как подросла, я сама стала постепенно отходить от Церкви. Поступила в институт, потом преподавала на строительном факультете. Мама иной раз скажет: «У тебя сегодня День ангела, сходила бы в храм». А я в ответ: «Мама, поставь свечку за меня». Так было, пока не свёл меня Господь с архимандритом Стефаном (Сексяевым). «Ты что, святой себя считаешь?» — спросил он.
— А как вы стали его духовной дочерью?
— Он восстанавливал в Перми церковь Успения Божией Матери. Мама потихонечку, чтобы отец не знал, собирала деньги и жертвовала туда. Я тоже стала в этот храм ходить, иногда уходила в другой приход, они тогда открывались один за другим, но у отца Стефана я чувствовала себя как дома и всегда возвращалась.
А монашество приняла вслед за сыном Андреем (в иночестве — Арсений). Моя мама приобщила его к Церкви, водила на причастие, на исповедь. А я по другой части его вела. В своё время Андрей стал чемпионом России по бальным танцам среди юниоров. Мама возражала против занятий танцами, но я настояла, сама ему костюмы шила.
Характер у Андрея всегда был хороший, меня иной раз спрашивали: «Поделитесь опытом, как воспитать такого сына». А я его не воспитывала. Родился такой. Честный. Помню, мы с ним коллекционировали модельки машин. И никак не могли найти «Ниву» со «Скифом», прицепом таким. Как-то раз отец принёс шикарную чешскую клюшку. Андрей в то время хоккеем занимался. Вижу, сын шепчется с одним мальчиком. Оказалось, что тот эту самую заветную «Ниву» предлагал на клюшку сменять. Но что-то не сошлось, Андрей расстроился. Я спрашиваю: «Может, доплатить нужно, я помогу». «Нет, — отвечает, — не в этом дело, просто моделька краденая». «И что ты ему сказал?» — «Верни обратно, как украл незаметно, так незаметно положи на место». Я после этого очень своего ребёнка зауважала, ведь ему эту «Ниву» хотелось иметь, как редко что в жизни. Подобное с ним и после случалось, он никогда ни на кого не доносил, но добивался, чтобы человек сам исправил зло. За это попадало ему, но такой уж характер.
Усолье
— После ухода сына в монастырь вы и оказались в Усолье?— Да, батюшка Стефан меня сюда отправил. Приехала я поначалу одна и обмерла. Что это? Страшный сон или сказка жуткая? Дали мне комнату в шлакоблочном доме, где жили бывшие заключённые. Человек после лагеря оставался без жилья, шёл в администрацию с просьбой: поселите где угодно. И всех этих «лишних» людей отправляли в старый город со словами: «Найдёте комнату — живите». Комнату-то находили, а вот жить не очень получалось. На моей памяти за восемь лет умерло этих несчастных без счёту. Замерзают, режут друг друга, одних хоронят — новые появляются. Откуда? Неизвестно. Человек пятнадцать их сейчас. В таком доме и пришлось мне с помощницами жить первое время. До пяти утра там продолжались пьянки, гремела музыка, а мы стояли, правило вычитывали. Потом передали нам нынешний корпус. Не было света, стены ободраны, даже штукатурки не было, зато видимо-невидимо насекомых, они на мне просто висели. Стали проводку делать, штукатурить, печи перекладывали, отопление провели от котла.
— Как всё-таки получилось, что город был заброшен?
— Вообще-то мы живём на острове. Когда строили Камскую ГЭС, предполагалось, что всё уйдёт под воду. Дома разобрали, перенесли повыше, но их нельзя было трогать, они начали гнить. А в старом городе осталось 44 памятника архитектуры, брошенных на произвол судьбы. Строгановы ни сил, ни средств не жалели, чтобы украсить Усолье. Из Сольвычегодска они перебрались в Пермскую землю при Иване Грозном, а Усолье основали в 1606 году. Потом здесь появились Голицыны, Всеволожские, Шаховские, Абамелек-Лазаревы. Капитал делался на соли.
Стала я смотреть, как же монастырь основать. Спасо-Преображенский храм был тогда приходским. Никольский стоял без окон, без дверей, был разобран больше чем на четверть, а в подвале — вода. Там коровы в жару спасались от оводов. Потихоньку-потихоньку стали обустраиваться. Потом решили: монастырю нужен свой храм. Стали восстанавливать Никольский. Дороги туда не было, но нам помогли, отсыпали её, свет протянули. Через какое-то время нам передали Спасо-Преображенский храм, взялись его ремонтировать.
Третья церковь — Владимирская, у неё тоже судьба интересная. Был у нас здесь неподалёку монастырь, в семи верстах вверх по Каме. Там принял постриг Аника Строганов, имелось богатое хозяйство. Иноки не только соль добывали, но и медь плавили, и рыбу в прудах разводили. Потом обитель ещё выше по реке перенесли, но там беда вышла. Погибло несколько монахов (рухнуло какое-то перекрытие), и царица Екатерина монастырь закрыла. Оттуда к нам в Усолье приплыло деревянное Распятие, остановившись в протоке. Рядом построили деревянную церковь, но она сгорела. Тогда возвели каменную. А если идти вниз по Каме, там была деревянная часовня, которую приказчик Варвары Шаховской, урождённой Строгановой, велел снести. И в тот год весь караван соляной потерпел крушение, соль ушла под воду. Варвара поняла, что это вразумление, и вместо деревянной построила новую часовню — каменную.
Когда мы здесь начали обустраиваться, Усолье на глазах погибало. Бомжи всё, что могли, растаскивали или просто сжигали дома. Первый этаж у них каменный, а верх — деревянный, хорошо горит. Новые обитатели смотрели на пламя и радовались, развлечений-то у них, кроме выпивки, никаких. При мне сгорел последний деревянный дом. Те двое мужиков, которые его сожгли, уже умерли. Но Строгановские палаты и всё, что могли, мы отстояли. Здание уже «доходило», когда мы за него взялись. Стены почистили, полы постелили, трапезную устроили. Даже провели там Строгановские чтения. Потом усольские власти сказали: об этом доме не мечтайте, там будет музей. Он появился только благодаря монастырю, без нас палаты были бы окончательно разорены-погублены.
— Как сейчас складывались отношения с местными обитателями?
— Один паренёк повадился грабить: он здесь вырос, знает, как в Спасо-Преображенский храм залезть. Первый раз унёс серебряные крестики и цепочки. Пошёл с ними в магазин, но там брать отказались. Поняли откуда. Парень обиделся, решил, что серебро ненастоящее. Нашла украденное его мать, сунув руку в карман сына. Вернула нам со словами: «Вот мой Кирилл прихватил». Но он и второй раз залез, только доверия к нашей лавке у него уже не было, поэтому прошёлся по церковным кружкам. Денег там, правда, совсем немного было.
— Бомжи помогали восстанавливать монастырь?
— Нет, это мы им помогали. Они ведь ослабшие, лопату держать не могут. Приходят, просят чего-нибудь. А сколько детей было! Когда приехали, помню сцену. Можете себе представить: мальчишка 11 лет с мёртвым бомжом развлекается посреди улицы! Ножом тычет, чёрные очки на него нацепил. Садист был какой-то, кошек с моста бросал, котят давил. Но потом всех мам и пап лишили родительских прав и отвезли ребят в детские дома. А пока они находились здесь, очень были к нам расположены. Мы и спектакли для них устраивали, и подарки раздавали на праздники, костюмы им шили. Были совсем маленькие и побольше, все нездоровые, учились во вспомогательной школе. Два года, как забрали их всех, разделив — девочек в одно место, мальчиков в другое. Мы навещаем, детские вещи мешками возим.
Со взрослыми ещё сложнее было. Поставили мы баню у Господского дома, так бомжи тазики все разбросали, стёкла побили. Мы их кормили, а они вот так отблагодарили. Забросили мы баню: далеко, не уследить. Потом пришлось забросить дальние огороды. Послушница приходит, а там уже копают. Спрашивает: «Вы что делаете? Это ведь наше — монастырское». «Нас матушка благословила», — отвечают ей. Послушница ко мне бегом. Пока мы с ней до огорода добрались, там уже никого. И ничего. Капусту садили — ни вилка не собрали, с картошкой и луком та же история. Единственное, что игнорировали — зелёные помидоры. Ладно, нарвут, так потопчут больше. С военных времён стоит их шлакоблочный дом — единственное здание в этом месте, которое не является памятником старины. За квартиры не платят. Приедут электрики, отрежут провода, а бомжи наши их тут же обратно подсоединят. Живут в основном за счёт храма. Мы помогаем, паломники жертвуют.
Монастырь
— Как протекает у вас монастырская жизнь, чем занимаетесь на досуге?— Молимся. Иногда вечерами смотрим православные фильмы. А так — служба и работа, работа и служба. Кто печи топит, кто стирает, кто рукодельничает.
Тяжело, но о другой жизни не мечтаю. В Институте сердца лежала. Сейчас на шунтирование отправляют, но я сказала: «Не пойду». Сколько Господь отпустит, столько и поживу. Иногда, конечно, очень устаю. До пострига я была совсем другим человеком — домашним. Готовить любила, шить. Машина у нас была, но в голову не приходило сесть за руль. А сейчас вот сдала на права — это в 63 года. «В вашем возрасте за рулём не сидят», — сказал мне один искусствовед. А куда денешься? Я в жизни ни у кого ничего не просила. А тут приходится просить постоянно. Средств нет, а монастырь создавать как-то надо. Правда, с деньгами сейчас немного лучше стало благодаря подворью в Березниках. Мы для него выпросили у властей здание и создали храм во имя мученицы Татианы. Две наши сестры из восьми там обретаются. Церковь полна народа, а сюда к нам даже автобус не доходит полтора километра.
Я по натуре человек робкий. Но кто защитит инокинь и послушниц, если я струшу? Один здоровый мужик всё наших сестёр обижал, проходу не давал. И я ему сказала: «Если будет война, то будет война. Но имей в виду: в этой войне ты не выиграешь, так что попробуй ещё раз задень кого из моих». С тех пор меня зауважали, кланяться начали, обращаются вежливо: «Матушка». Иной раз в три часа ночи приходится делать обход территории, очень боюсь ходить, но больше некому.
Очень хочется коровку иметь. Хотя не знаю, кто будет за ней ухаживать. Пока нет человека, который умел бы это делать. Но ничего. Бог благословит, всё образуется. Начинали-то мы очень сложно. Помню, одна фирма пожертвовала нам рыбу, жёлтую-прежёлтую от давности, думали, кошкам отдадим. Но мы сами всё съели… Особенно жутко было зимой, хорошо, старый «уазик» нам подарили. Мы его, правда, больше ремонтировали, чем ездили, но, когда он был на ходу, хоть хлеба могли привезти. А иной раз по неделе не могли на нём выбраться отсюда, потому что дорогу снегом заносило. Но люди всё равно как-то до нас добирались.
— Слышал, у вас какие-то затруднения с водой. Странно, что такое возможно на берегу Камы.
— Воду возим флягами из нового Усолья. Пытались здесь бурить, какая-то жидкость пошла, с сернистыми соединениями, в пластиковой трубе видно было, как вода становится красной — реакция идёт. Огород поливать ею можно, всё прекрасно после этого растёт. А пить нельзя. Из Камы воду тоже не возьмёшь, туда столько всяких отходов сбрасывают, что она уже не годится для человека. Приходится привозить воду, и, если бы не было нашего шофёра Сергея Александровича, не знаю, что и делали бы. На Крещение народ с пятилитровыми пластиковыми бутылями приходит. Пустыми. Но как-то выходим из положения.
— А счастливые минуты бывают в вашей жизни?
— Ой, много счастливых минут. Помню, когда начали восстанавливать Никольский храм, к нам приехал один человек — доктор наук. Он из здешних уроженцев, но живёт где-то в Оренбургской области, преподаёт богословие. Когда я сказала, что Пасху мы отслужим в этой церкви, он решил, что я авантюристка. Доходу никакого, дорогу и электричество к храму ещё не подвели, полы отсутствовали, зато мусора и дерьма коровьего имелось сколько угодно. Разговор у нас состоялся зимой, и времени до Светлого Воскресения оставалось совсем немного. Но я верила, чувствовала, что всё у нас получится. Так и вышло. Две Пасхи в Никольском храме отслужили, пока нам Свято-Преображенский не передали.
А богослов, видя наши труды, передал обители антиминс, подписанный самим священномучеником Андроником, с частицей мощей святителя Николая Чудотворца. В своё время Великая княгиня Елизавета Фёдоровна помогла построить храм в Бари и получила в дар большую частицу, которую разделили на маленькие, зашив в антиминсы. Один из них и оказался в Усолье, ещё до революции. Когда красноармейцы начали разорять усольские храмы, нашёлся человек, который взял антиминс с престола и спрятал. Потом его арестовали за веру и он оказался на Соловках. Там на нашем антиминсе служили литургию заключённые епископы и священники. Вернуть его в Усолье тот человек не мог, да и Никольский храм был закрыт, так что хранил антиминс у себя, а потом передал нашему богослову.
Сколько раз могла затеряться святыня, но Господь её хранил, как и Старое Усолье, которое должно было уйти под воду. Но как стояло, так и стоит.
Г. ДОНАРОВ Фото атора
http://www.rusvera.mrezha.ru/558/5.htm
