 |
| Татьянин день | Александра Кузьмичёва (Сопова) | 12.03.2008 |
Все мы знаем картину Рембрандта «Возвращение блудного сына». Все мы знаем и Евангельскую притчу об отце, который держал дверь открытой, пока сын его распутничал в дальних странах, и принял его покаяние, едва он вернулся домой. И сейчас, во время Великого поста, мы еще помним, что одно из подготовительных воскресений перед Постом называется «Неделей о блудном сыне» — и в каждом храме звучит: «Отче! я согрешил против неба и пред тобою…»
Среди полотен Рембрандта не так уж мало картин на библейские сюжеты. Но именно «Возвращение блудного сына», написанное незадолго до смерти (ок. 1667−1669), стало своеобразным итогом жизненного пути художника (1606−1669). Сейчас это полотно находится в экспозиции Эрмитажа.
Момент встречи
В основу сюжета положена библейская притча. Младший из сыновей попросил у отца причитающуюся ему часть имения и, уйдя в дальнюю страну, растратил все, живя распутно. Однажды в той местности наступил голод, и юноше пришлось пойти в свинопасы, но свиньям в той стороне жилось лучше, чем блудным сыновьям. И тогда он пришел в себя и сказал: «Сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода! Встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою, и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих…» И он исполнил свое намерение.Однако пересказанная часть притчи — это преамбула, не нашедшая отражения в картине. Рембрандт избрал эпизод, когда отец, издали увидевший сына, выбежал ему навстречу.
Дальше в притче говорится о том, что отец велел принести дорогие одежды для сына и устроил в его честь роскошный пир. Но это тоже осталось за пределами изображения; художник показывает только первый момент встречи: «…и пал ему на шею и целовал его».
Так написано в Евангелии от Луки, однако у Рембрандта отец не падает на шею сыну, композиция картины иная: отец, обращенный лицом к зрителям, положил руки на плечи сыну, который встал перед ним на колени. Художник знал, что сказано в притче, однако встречу отца и сына изобразил по-своему. Более того, он пошел на еще одну вольность: центральная фигура в композиции — сын — повернута к зрителю спиной: мы видим затылок, согбенную спину, голые пятки и стоптанную обувь… Живописец не иллюстратор; но почему он решил, что спина блудного сына скажет нам о его покаянии больше, чем его сокрушенное лицо?
Притча о покаянии
Бывало так, что ученики подходили ко Христу и просили: истолкуй нам притчу Твою. И Он объяснял им значение притч о сеятеле, о плевелах на поле. Когда же Он рассказал историю о блудном сыне, никто не подошел спросить Его о смысле этого повествования. Тем не менее каждый понимает, что у блудного сына был лучший из отцов — Сам Бог. И этот Отец дал Своему сыну — человеку — лучшее воспитание, которое только можно себе вообразить. Но, дав это воспитание, Он не лишил его свободы воли — в том числе свободы взять все Божьи дары и уйти в чужие края, чтобы там их растратить. А самое главное — Он всегда ждет, что дети Его вернутся.Истолкование притчи не отменяет ее прямого смысла. Евангелие говорит нам и об обычном земном родителе, который ждал своего строптивого ребенка, и об Отце Небесном, Который готов принять покаяние каждого из Своих детей. И как слова Христа одновременно несут два смысла — прямой и переносный, так и художник, думается, изображал не только реальную встречу вельможи со своим промотавшимся отпрыском и не только акт Божественного прощения, но два события сразу.
Рядом богатые одежды отца и лохмотья сына, рядом совершенство Божества и униженность заблудившегося человека. И руки Отца — жест полного принятия: обнять и прижать к себе. Восстановить достоинство сына и наследника.
Может быть, поэтому лицо блудного сына повернуто в глубокий профиль и утопает в тени. Если все мы — блудные дети Небесного отца, то у юноши на картине должно быть много лиц. Каждый может представить себя на его месте — хватило бы мужества признать: «Отче, я согрешил против неба и пред Тобою».
Сыновья, а не наемники
Домочадцы и на картине Рембрандта с удивлением смотрят, как отец прижимает к себе бродягу: «Сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся». Сложно сказать, есть ли среди тех, кто смотрит из сумерек в глубине картины, старший брат раскаявшегося юноши. Но все понимают: тот, кто пришел, будет поднят с колен и принят не в наемники.Отец не дает сыну договорить заготовленную фразу: «Прими меня в число наемников твоих». Святые говорят, что если мы делаем угодное Богу из страха наказания, то служим Ему, как рабы, если ради желаемой райской награды — как наемники, но если в полном согласии с Его волей — как сыновья, то есть человек может всю жизнь оставаться для Бога старательным и благонамеренным наемником и, пожалуй, не лишится обещанного вознаграждения. Но призывается человек к тому, что выше простого ожидания награды. Он призван «прийти в себя» — именно это сделал блудный сын у свиного корыта в дальней стороне. И осознавшему свое истинное положение человеку его Отец возвращает его сыновнее достоинство, дает перстень на руку и лучшую одежду и о нем приглашает веселиться всех своих близких.
Рембрандт показывает нам отца с точки зрения сына — за мгновение до того, как он пал на колени и спрятал лицо в складках богатой одежды. И хотя притча, как кажется по ее названию, о сыне, нам и не так важно видеть его лицо — лицо мы можем увидеть в зеркале. Важно видеть лицо Отца, выбежавшего навстречу ребенку. Зритель перед картиной — как блудный сын перед отцом — оказывается словно в момент выбора: в последний момент отступить, не поверить в прощение на лице старца, или все же решиться и произнести слово покаяния.
И если сейчас мы оглянемся и увидим себя на поле среди стада свиней, у корыта, наполненного рожками, то стоит сказать: «Встану и пойду», пройти путь Великого поста (вряд ли сын добирался домой быстрее и легче), почувствовать на плечах руки Отца.
Да, отец велел заколоть откормленного теленка и сказал: «Станем есть и веселиться». Но пир и заздравные возгласы остаются за рамой картины, а на полотне — тишина. Не слышно слов — уже произнесено признание младшего сына, еще не зазвучали упреки старшего; молча прижимает к себе обретенного ребенка отец. Именно этот высокий и бесстрастный момент — соприкосновение с Вечностью — выбрал художник.
