 |
| Русское Воскресение | Марина Ганичева | 08.03.2008 |
(1788−1819)
Она была одним из благодетельных существ
для души моей, она русская женщина:
умна и любезна необыкновенно.
Н.М. Карамзин
А ведь ее воля могла вполне изменить карту европейских событий в начале XIX века, будь она менее решительна и менее самостоятельна, как это и подобает особе императорского дома. Но великолепная Катиш все-таки настояла на своем, не желая породнить российскую корону с безродным императором Франции.
Европа начала XIX века жила в ожидании войны, правда, еще не понятно кого с кем, составлялись коалиции, менялись направления политики, на дипломатическом Олимпе царил уродливый и хромой карлик Талейран, по мановению взгляда которого менялось все в европейском концерте. Всем было ясно, что кровавый аппетит французской республики, обретшей совсем недавно своего незаконного императора, должен непременно насладиться добычей на европейской кухне. Этому маленькому Буонапарте было недостаточно Италии и побед в Альпах. А его Талейран был озабочен, чтобы европейская дипломатия признала за императором законные права и допустила его в европейские императорские дома.
На Эрфуртской встрече двух императоров Александра и Наполеона в 1808 году, Талейран придумал отличный план — как задобрить северного медведя и одновременно расколоть Австро-прусско-русскую коалицию. Это была его козырная карта. Он предложил Александру подумать о брачных узах его любимой сестры Катиш с Бонапартом. Идея со всех сторон казалась недурной. Екатерина Павловна была хороша собой, имела огромное влияние на брата-императора и могла способствовать установлению добрых отношений между двумя державами. Бонапарт тоже остался бы доволен — столь воздушное и вместе с тем страстно-живое создание было в его вкусе, а кроме того, ему бы льстило называть себя братом русского Голиафа.
Кто же эта столь привлекательная особа, которая была возможной партией для самого Наполеона?
Екатерина Павловна родилась 10/21 мая 1788 года в Царском Селе в семье цесаревича, великого князя Павла Петровича и его второй жены великой княгини Марии Федоровны. Она была шестым ребенком и четвертой дочерью будущего императора Павла I. В этот раз мать Павла, императрица Екатерина II, присутствовавшая как обычно при рождении царских детей, надеялась на внука. Но родилась девочка, и в утешение невестке, которая находилась в тяжелейшем состоянии и едва не умерла, грозная бабушка дала внучке свое имя. Говорят, что с именем передаются и черты характера человека. Наверное, так было и с Екатериной Павловной. Из всех девочек, родившихся в этой семье, лишь одна она унаследовала деятельный характер бабки, принимала участие во многих политических событиях, была живой, властной, умной и широко образованной, да к тому же еще питала слабость к мужам ученым и литераторам.
Екатерину Павловну обучали в соответствии с требованиями того времени множеству европейских языков, она хорошо рисовала, и говорили, что, «не будь она дочерью императора, она в Италии была бы величайшей художницей». Она любила музицировать, увлекалась политической экономией, историей, географией, которые ей преподавал известный академик Генрих Шторх.
Современники оставили несколько свидетельств о ее внешности: «Великая княжна Екатерина Павловна — красавица необыкновенная; такого ангельского и вместе умного лица я не встречал в моей жизни, оно мерещится мне и до сих пор…»; «…робость совершенно ей несвойственна; смелость и совершенство, с которым она ездит верхом, способны возбудить зависть даже в мужчинах»; «…в ней нет нисколько женской пустоты, религиозной сентиментальности, она обладает… особенною силой мышления; в ее взоре светятся чистые мысли, высшие интересы»; «она была совершенная красавица с темными каштановыми волосами и необыкновенно приятными добрыми карими глазами. Когда она входила, делалось как будто светлее и радостнее».
Но вот великой княжне исполняется 19 лет. Она — живая, деятельная и необыкновенно хороша собой, как и все отпрыски Павла I. Ее брат Александр, наперсник детских ее игр, стал императором, но по-прежнему был самым близким ей человеком, он писал ей письма, советовался не только по семейным вопросам, но и по государственным, находя ее большой умницей и постоянно пользуясь ее тонкими наблюдениями.
Однако Екатерине Павловне пора было подумать о будущем.
Заметим, что Александр вовсе не спешил выдать замуж свою сестру. Три старшие сестры Катиш вышли замуж рано: Александра шестнадцати лет за эрцгерцога Австрийского Иосифа, Елена пятнадцати лет за Карла Фридриха, герцога Мекленбург-Шверинского, а Мария восемнадцати лет за Карла Фридриха, великого герцога Саксен-Веймарского. Но две великие княжны, Елена и Александра, умерли совсем юными, вскоре после замужества, что даже послужило поводом для слухов о возможном их отравлении ввиду мести за отца, убиенного императора Павла. Императрица-мать Мария Федоровна оттого так долго и не хотела расставаться с любимой дочерью, не желая дурной судьбы Катиш, к тому же она ненавидела этого французика. Справедливости ради надо сказать, что в какой-то момент мать заволновалась — дочь слишком много проводила времени в обществе бравого сорокалетнего генерала Багратиона, несчастного в браке. Он в качестве шефа лейб-гвардии егерского полка состоял в охране при царской семье, когда она уезжала на лето из Петербурга. Всяко могло быть, никаких свидетельств возможного романа не осталось — только то, что после смерти генерала в его вещах нашли портрет Катиш. И все же со свадьбой стоило поспешить.
За год до Эрфуртского предложения императрица-мать поручила русскому посланнику в Париже князю А.Б. Куракину, совершавшему путешествие по Европе, навести справки среди зарубежных дворов касательно возможных претендентов на руку девятнадцатилетней княжны. Екатерина Павловна была выгодной партией для любого европейского монарха. Как раз к этому времени вторично овдовел австрийский император Франц. Но любимый брат император Александр не дал состояться этому браку, он слишком хорошо знал своего политического союзника. Александр в письме к своей сестре пылко обрисовал ее возможного супруга, считая, что даже остаться в его обществе 24 часа было бы пыткой. «…Никто в мире не уверит меня, что этот брак мог принести Вам счастье», — писал царь, и не приходилось сомневаться в его искренних чувствах, ибо с политической точки зрения такой альянс был вполне ему выгоден.
И вот последовало Эрфуртское предложение… В это время в России Буонапартом пугали детей и в высшем свете не принято было восхищаться французским тираном, разве что те, кто фрондерствовал, позволяли себе быть франкоманами. У императрицы-матери было свое особое отношение к французам, и юная княжна поддерживала мать. Оттого и брак этот казался весьма сомнительным. Но что скажет брат Александр?
Предложение было сделано, и зондирование шло по всем дипломатическим каналам.
Посол Франции в Петербурге доносил своему императору в секретных депешах, что великая княжна Екатерина Павловна будто бы сказала, что она выйдет замуж за младшего принца Ольденбургского, чтобы не иметь мужа, который был бы под влиянием Франции. Вполне политически выверенное высказывание, предназначенное для передачи как брату, так и всем другим. Она открыто не отказала французам — все же это дело самого императора, но в то же время твердо дала понять, что у нее есть веские основания для отказа как личного, так и политического характера.
Фрейлина императорского двора С. Шуазель-Гуфье писала по этому поводу в своих мемуарах: «Императрица Мария и сама юная княжна- женщина с сильным характером, всегда относившаяся отрицательно к континентальной системе, которую Александр принял против собственного желания, выказали в этом случае такую твердость, такое сопротивление, что император должен был уступить; и Наполеон, быть может, впервые после своего возвышения, получил отказ».
Кто знает, не будь этого отказа, как бы сложилась судьба Европы в начале XIX века? Мы привыкли к тому, что лишь серьезные политические причины раскручивают маховик судеб стран и континентов, но на самом деле малое, кажущееся нам незначительным, особенно по прошествии веков, событие — будь то неосторожный взгляд, либо грубый жест, или знак свыше — способны неожиданно перевернуть мир, как карта, неудачно вставшая не на свое место в карточном домике, неожиданно рушит все великолепие почти завершенного.
Можно себе представить, в какое бешенство впал Наполеон, узнав о нежелании русского императорского дома породниться с ним.
Фрейлина Мария Муханова вспоминала: «Император Наполеон сватался за великую княжну Екатерину Павловну. Тогда нашим послом в Париже был граф Петр Алексеевич Толстой. Не помню, кто из приближенных Наполеона (кажется, Коленкур) стал об этом говорить графу, тот отвечал, по велению Государя, что это зависит не от него, а от матушки, которая располагает судьбою своих дочерей, а она не соглашается на этот брак. Когда спрашивали, почему, он отвечал: «Не заставляйте меня говорить то, что неприятно сказать, а вам неприятно слышать». А Великая Княжна сказала моему отцу: «Я скорее пойду замуж за последнего русского истопника, чем за этого корсиканца».
Итак, выбор был сделан. Но против Франции — это государственная задача, а вот с кем разделить свое брачное ложе?
В Петербург прибыли два претендента на руку великой княжны: будущий король Бельгии принц Леопольд Кобургский и принц Георг Ольденбургский.
Ольденбургский двор и его представители уже в 1808 году приехали в Россию и служили в русской армии, в связи с тем что Наполеон аннексировал их земли и они вошли в состав Рейнского Союза, образованного под протекторатом Наполеона. Отпрыски Ольденбургского дома люто ненавидели проклятого корсиканца и потому имели поддержку при малом дворе императрицы-матери. К тому же принц Георг был хорош собой, высок и строен, и, главное, чем-то похож на любимого старшего брата Катиш и сам приходился ей двоюродным братом. Так же как ее родной старший брат, Георг был в восхищении от молодой великой княжны, и от ее грации и порывистой живости, и от звонкого льющегося смеха, и от острого ума юной красавицы.
Екатерина Павловна вместе с матушкой решили дело в пользу принца Георга и тем самым не отказали себе в удовольствии дать оплеуху французскому коротышке-императору.
Свадьба, не уступавшая великолепием императорской, а Катиш любила роскошные балы — состоялась, и принц получил от императора должность главноуправляющего путями сообщения и генерал-губернатора Твери, Новгорода и Ярославля. Резиденцией двора великой княгини стала Тверь, где они поселились с принцем. Отныне тверской двор стал играть значительную роль в политике, здесь обсуждались все государственные дела, сюда приглашали и литераторов и поэтов, сюда часто приезжал брат-император. Душою общества, и прежде всего интеллектуальным его светочем, была сама великая княгиня. Все вокруг приобретало смысл, если она была в гостиной, задавая вопросы, тонко плетя нить беседы, порой изысканно острила, порой давала меткие нелицеприятные характеристики.
«…Всего же обворожительнее было то, что великая княгиня редкий день не входила в кабинет к принцу при мне и не удостаивала меня разговора. Богатый, возвышенный и быстрый, блистательный и резкий ум изливался из уст Ее высочества с волшебною силою приятности в речи. С большим любопытством она расспрашивала и желала иметь подробнейшие сведения о лицах, но не прошедшего века, а современных; не жаловала скромных и почтительных моих отзывов; не верила им; любила сама говорить о всем; из бывших тогда на сцене лиц, начиная с самой высшей ступени, никого не помню, мимо кого Ее высочество изволили бы молча пройти; а заключения ее всегда были кратки, полны, решительны, часто нещадны», — писал секретарь принца Ольденбургского. А если уж великая княгиня не взлюбила кого-то, кто был не согласен с ее взглядами, то трудно было изменить ее мнение. Причем относилось это в первую очередь ко взглядам человека, к его линии поведения и того, как он расценивал пользу отечества и царствующего дома. Так, Екатерина Павловна подвергла резкой критике политические проекты М.М. Сперанского, сделав все, чтобы отвратить от них государя. В ответ Сперанский не поддержал предложения одной из придворных партий Швеции, которая прочила на шведский престол супруга Екатерины Павловны, принца Ольденбургского. Конечно, Сперанского, которого государь выслал в Нижний Новгород в марте 1812 года, сместили не только за противоборство с великой княгиней, однако и ее лыко было вставлено в строку этой отставки.
Своих корреспондентов Екатерина Павловна просила знакомить ее со всем интересным и достойным внимания в интеллектуальной сфере российской жизни. Так, Ф.В. Ростопчин, состоявший в переписке с Екатериной Павловной и сообщавший ей последние новости из столиц, представил ей Николая Михайловича Карамзина. И она сразу необычайно заинтересовалась этим незаурядным, талантливым человеком. За представлением последовало приглашение посетить Тверь, и Карамзин приехал погостить. Во дворце принца и великой княгини он в течение нескольких вечеров читал ей и ее брату, великому князю Константину Павловичу, главы из своей «Истории…», он был поражен внимательным и заинтересованным слушанием. Чувствовалось, что все прочитанное находит отклик в сердце княгини. За чаем они вели долгие разговоры, так что историограф уехал из Твери в совершеннейшем восторге и писал брату: «Недавно я был в Твери и осыпан новыми знаками милости со стороны Великой княгини. Она русская женщина: умна и любезна необыкновенно. Мы прожили около пяти дней в Твери и всякий день были у нее. Она хотела даже, чтобы в другой раз мы приезжали туда с детьми».
Екатерина Павловна надолго и всерьез подружилась с Карамзиным и его семейством. Именно под ее влиянием великий историограф приступил к новой своей работе — «Записке о старой и новой России». Наблюдая «тверской двор», Карамзин уверился, что его готовы выслушать и понять в кругу высочайших особ. Ее высочество с огромным вниманием прочла новое сочинение историка и загорелась желанием передать «Записку» брату-императору и лично свести их для беседы. Екатерина Павловна устроила эту встречу Александра I и Н.М. Карамзина в Тверском дворце. Она была настойчива в просьбе к императору обратить внимание на это выдающееся сочинение о современном состоянии России и самодержавной власти. 4 ноября 1810 года Екатерина Павловна пишет Карамзину: «Николай Михайлович! Сегодня получила письмо Ваше и спешу за оное благодарить Вас, не только с удовольствием желаю Вас видеть, но и с нетерпением буду ждать приезда Вашего; минуты, когда беседуешь с мужем достойным, посвятившим дни свои единственно для пользы отечества своего, суть такие, которые не забываются и которых повторение есть наиприятнейшее; чем скорее буду Вас видеть у себя, тем более принцу и мне сделаете удовольствия; тогда познакомлю Вас с сыном моим, для которого сильнейшее мое желание есть, чтоб некогда и его имя могло быть помещено со славою в Истории, Вас теперь занимающей». Сколь много в этом письме сходства великой княгини с ее бабкой — Екатериной! Так же, как и она, Екатерина Павловна понимала, как много значат для Отечества ученые мужи, прославляющие Россию в своих трудах.
В 1811 году император Александр опять должен был приехать в Тверь, и Екатерина пригласила Николая Михайловича посетить ее для встреч с государем. Она, видимо, считала исключительно благотворным для монарха общение со столь достойным ученым. Н.М. Карамзин так вспоминает эту встречу: «Сверх четырех обедов, я с женою был два раза у него во внутренних комнатах, а в третий, при Великой княгине и принце, читал ему свою Историю долее двух часов, после чего говорил с ним не мало, о чем же? О самодержавии! Я не имел счастия быть согласен с некоторыми его мыслями, но искренне удивлялся его разуму и скромному красноречию». Видимо, не без влияния любимой Катиш император был особенно любезен и расположен к историку в этот раз, он даже предложил ему жить в Петербурге в Аничковом дворце, который отдал Великой княгине. Но Карамзин, наученный быть осторожным с царской милостью, пишет в ответ на это предложение своему брату: «Милость велика; однако ж, любезнейший братец, я совсем не думаю ехать в Петербург. Привязанность моя к Императорской Фамилии должна быть бескорыстна: не хочу ни чинов, ни денег от Государя. Молодость моя прошла, а с нею и любовь к мирской суетности».
Но к великой княгине Карамзин привязался навсегда, он бывал у нее в Твери раз в несколько месяцев, состоял с ней в переписке, следил за семейными событиями в доме Екатерины Павловны. После одной из таких поездок сообщал своему другу: «Полубогиня Тверская все так же любезна. Герцог Ольденбургский есть умный и весьма приятный человек: я рад его знакомству. Они живут здесь в совершенном счастии семейственном». Великая княгиня так всю жизнь ценила его достоинства, что много позже предлагала Карамзину даже занять место губернатора Твери, но он отказался, считая, что тогда «или буду худым губернатором, или худым историком». В переписке с Карамзиным Екатерина Павловна состояла до самой своей смерти, никогда не изменив своего восхищенного мнения о нем и расположения к его семейству.
1812 год стал для России не только годом сурового испытания, но и дал мощный импульс для сплочения всего российского общества, от самого бедного однодворца до высших царских кругов, соединив несоединимое. Как всегда в моменты трагические только любовь к родному Отечеству творит в России чудеса, этим и жива Русская земля. Семья принца Ольденбургского деятельно отдается помощи армии. Великая княгиня активно принимает участие в формировании Егерского батальона, носившего ее имя. А принц организует ополченцев в Тверской, Новгородской и Ярославской губерниях.
Сестра царя возмущена растерянностью брата, это не по ее характеру, она не может простить того, что власть все-таки застали врасплох. «Куда же нас вели, когда все разгромлено и осквернено из-за глупости наших вождей?» — обращается она в письме к брату, пытаясь растормошить обидным, позволяет сказать даже, что его подданные «презирают своего вождя». И решительно: «Вам не следует указывать на то, что все это не по моей части, — лучше спасайте вашу честь, подвергающуюся нападкам».
Екатерина Павловна всецело захвачена мыслью о необходимости создания ополчения во всех губерниях, и она настойчиво требует этого в письмах к московскому генерал-губернатору Ф.В. Ростопчину. Ей кажется, что все делается медленно, что надо быть активнее, а потому, не удовольствовавшись одними письмами, она отправляет к московскому генерал-губернатору князя В.П. Оболенского и дает ему специальную «памятную записку». В ней все расписано до мельчайших подробностей, как действовать в разговоре с Ростопчиным: «Передайте ему, что на нем лежит обязанность воспламенить патриотизм московского дворянства, первого в государстве как по своим материальным средствам, так и по тому уважению, каким оно пользуется в Москве. Графу стоит только явиться в собрание дворянства или на какой-нибудь его съезд, стоит только выяснить, какая опасность грозит отечеству и в какой мере начатая война есть война народная, чтобы воодушевить московское дворянство, а из Москвы, где так много дворян из всех губерний, это патриотическое движение охватит всю Россию. Скажите графу, что Вы, так же как и я, уверены, что не найдется русского, которому было бы не стыдно не принести все свое усердие и всего себя в жертву отечеству; что Вы, как дворянин, считаете для каждой губернии возможным выставить по одному полку в тысячу человек и что Вы вместе со мною думаете, что дворянство должно взять на себя обязанность продовольствоваться и содержать эти военные части в течение всей войны, а война тем скорее кончится, чем с большим усердием ее поведут».
Екатерине Павловне хотелось бы быть русской Жанной Д’Арк, вести за собой свой Егерский батальон, но она уже почтенная мать семейства, хотя по ее характеру можно предположить, сколь томительно ей было ждать известий с театра военных действий, к тому же она была беременна — в день Бородинской битвы у нее родится сын, которого назовут Петром, может быть, в честь Багратиона.
«Егерский Великой Княгини Екатерины Павловны батальон» участвовал во всех главных сражениях войны с французами. Она устроила в своей губернии много госпиталей, которые посещала вместе с мужем. Ее благотворительная забота о раненых, уход и попечение за ними — это продолжение традиций ее матери, императрицы Марии Федоровны, которая явилась первой в России попечительницей и устроительницей богоугодных заведений и странноприимных домов, после чего они с этих пор получили в России ее имя.
Во время посещения одного из госпиталей принц Ольденбургский заразился от раненых лихорадкой и скоропостижно скончался 15 декабря 1812 года. Горе постигло великую княгиню, жившую в любви и согласии со своим мужем. Она осталась с двумя маленькими сыновьями. Карамзин, узнавший о ее несчастьи, писал другу: «Устоит ли ее молодость и здоровье в этой буре? <…>…слышно, что она никого не хочет видеть в своем горьком отчаянии: так и быть должно. Одно время бывает утешителем. Хотелось бы мне писать к ней, да не смею. Бог знает, когда увижу ее, и в каком положении!»
Екатерина Павловна в уединении переживала свое горе, ей так не хватало теперь доброго, чуткого и мягкого Георга. Ничто, казалось, не могло ей заменить этой внезапной потери. Слухи о ее тяжелом состоянии тревожили друзей. Карамзин писал другу: «Более, нежели благодарность, привязывает меня к великой княгине. Люблю ее всею душою; но ей не до меня. Слышно, что она не хочет никого видеть и живет только горестию, изнуряя свое здоровье. Это очень тревожит нас. Мы богаты прискорбиями».
Но долго великая княгиня не могла выдержать этого затворничества, и в 1813 году она отправилась в заграничное путешествие, которое, как считала, поможет ее здоровью больше, нежели лечение врачей. Она побывала в Австрии, Веймаре, Вюртембергских землях, Швейцарии, Ольденбурге, Голландии, Англии. И всюду окружала себя людьми, занимавшими ее пытливый ум и воображение. Во время путешествия она познакомилась с профессором Домбровским, занимавшимся славянскими языками, с братом знаменитого историка и археографа, члена Петербургской академии наук, прославившегося своей «Историей Сибири» Мюллера.
Ей, по-видимому, государь поручал многие деликатные миссии. Так, приехав за три месяца до императора в Лондон, она вникает во все тонкости взаимоотношений с английским двором, чем вызывает неудовольствие посла в Англии князя Ливена и тем самым заслуживает нелицеприятную характеристику его жены: «Великая княгиня отличалась непомерным властолюбием и самомнением, которое, быть может, превосходило ее заслуги. Мне никогда не приходилось видеть женщины, которая бы до такой степени была одержима потребностью передвигаться, действовать, появляться и затмевать других. Она отличалась обворожительностью манер и взгляда, твердой поступью, гордым и при этом милостивым видом. В чертах ее лица было мало классического, но зато цвет ее лица был ослепительным, глаза блестели, а волосы были превосходны. Во всей ее фигуре было что-то поразительное и вместе с тем очаровательное. Воспитанная в самых высоких сферах, она прекрасно умела соблюдать приличия и обладала возвышенными чувствами. Выражалась она красиво, не меняя никогда своего повелительного тона. То был смелый и блестящий ум, твердый и повелительный характер. Она поразила англичан… даже больше, чем понравилась им».
Именно к ее мнению об английском регенте, с которым она не нашла общего языка, прислушался император, прибывший в Лондон, и взаимоотношения русского и английского дворов были с тех пор несколько натянутыми.
Брат Александр приглашает ее на Венский конгресс, и здесь она оказывается при деле, общается с высшим светом европейских домов и дипломатии, блистает в своих воздушных туалетах с роскошной алой лентой с серебристой каймой екатерининского ордена, переброшенной через правое плечо, на балах. Наконец-то к великой княгине вернулся всегда украшавший ее щеки румянец, и глаза, как и прежде, искрились. Всю войну она проходила в трауре и только после входа русских войск в Париж сняла его. Император Александр рад таким переменам в сестре и неизменно приглашает ее на первый тур вальса.
В это же время она деятельно занимается устройством брака своей младшей сестры Анны с принцем Оранским, впоследствии королем Нидерландов. Ее дочь от второго брака, принцесса София, впоследствии выйдет замуж за наследного принца нидерландского, сына ее сестры.
Во время этого длительного путешествия Екатерина Павловна познакомилась с тем, кто изменил ее дальнейшую судьбу — принцем Вильгельмом Вюртембергским. Принц Вильгельм-Фридрих-Карл был сыном короля Вюртембергского Фридриха I и принцессы Брауншвейгской Августы-Каролины-Фридерики-Луизы. Он был несчастлив в первом браке с Баварской принцессой Шарлоттой-Августой и расторг этот брак в 1815 году. Видимо, после встречи с прекрасной Катиш. Он участвовал в боях против Наполеона, чем, скорее всего, заслужил особое ее уважение. Получив разрешение у брата на брак с ней, они обвенчались в Петербурге 12 января 1816 года и через несколько месяцев уехали в Штутгарт. Так как отец принца, король Фридрих, умер в том же году, то Вильгельм взошел на престол, а неутомимая, желавшая всегда действовать, теперь уже королева Екатерина Павловна наконец нашла применение своим силам. Королевство досталось принцу не в лучшем состоянии, после военных действий в Европе все мелкие княжества и карликовые королевства были на грани разорения. В это время в Вюртембергском королевстве начался страшный голод. Екатерина Павловна начала создавать «Благотворительное общество», она хорошо знала, как организовать это дело, ведь благотворительностью занималась в России ее мать, императрица Мария Федоровна. Она учредила также дома трудолюбия, где многим предоставлялась работа, и «Училище для бедных». Она по-прежнему оставалась заботливой матерью двух сыновей от принца Георга и двух дочерей от короля Вильгельма.
Она поддерживала переписку со всеми своими корреспондентами в России. По-прежнему Карамзин и его История занимали ее мысли и чувства.
Незадолго до ее ранней кончины Карамзин прислал ей в Штутгарт восемь томов вышедшей в свет «Истории государства Российского». И королева с благодарностью отозвалась на этот подарок: «Николай Михайлович! Последняя почта доставила мне Российскую Вашу Историю; старый мой знакомый мною был с большим удовольствием принят; каждый день я читаю, учусь и мысленно благодарю автора за его труды, — приятеля благодарю за то, что он обо мне вспомнил. Милой Вашей супруге прошу сказать, что она должна материнским сердцем принять сих восьмерых новых отроков, которые имеют преимущество бессмертия. Король поручил мне вам сказать, что он с нетерпением ожидает перевода, дабы познакомиться с моими предками. Живите счастливо, трудитесь для потомства, но не забывайте старых своих друзей, в числе которых всегда прошу считать Вам преданную Екатерину».
После рождения дочерей красота королевы расцвела, черты ее приобрели мягкость и успокоенность. Она по-прежнему много читала, писала письма брату, высказывая свои соображения по всем серьезным вопросам, вступая в полемику с адресатом. Флигель-адъютант Александра I отмечал в своих записках: «Она принадлежала к весьма немногому числу тех особ, которые, будучи вознесены саном и рождением над прочими смертными, пренебрегают разговорами о мелочных и вседневных предметах и охотнее склоняют речь к предметам возвышенным. Подобно истинным государственным людям, уверенным в силе и основательности своих суждений, она даже любила, чтобы те, кто имел честь с нею беседовать, делали ей возражение и предлагали собственные мысли».
Казалось, великая княгиня обрела душевное спокойствие. У нее гостили мать и два брата, которые нашли сестру удовлетворенной, занятой приятными ей заботами о благотворительных заведениях. Император Александр проводил вечера в беседах со своей любимой Катиш, она как всегда интересовалась европейской политикой, давала советы, высмеивала многих, была остроумна и мила. В день ее именин император послал ей поздравительное письмо: «Я пишу Вам эти строки, дорогой мой друг, чтобы принести Вам поздравления и мои пожелания по поводу сегодняшнего дня. Желаю Вам счастья в полном смысле этого слова, и тогда у Вас будет все, что Вы пожелаете. Я очень сожалею, что в этот день не мог быть с Вами, но, хотя и вдали от Вас, мои мысли неразлучны с Вами. Я очень тронут Вашей любезностью, которую в Штутгарте Вы и король проявили ко мне; передайте ему мои самые искренние приветы и скажите, что я очень тронут его вниманием.
Прощайте, дорогой друг, думайте иногда о брате, который относится к Вам с глубочайшей нежностью. Полностью Ваш, сердцем и душой на всю жизнь».
Слова прощания оказались пророческими. Менее чем через месяц после именин Екатерина Павловна заболела лихорадкой, которая казалась неопасной, однако воспаление перешло на лицо, затем поразило мозг, в страшных мучениях накануне нового, 1819 года великая княгиня скончалась. Впрочем, по другим данным, кончина ее была «весьма загадочной». «Едва Императрица-матушка оставила ее цветущею здоровьем, как она, садясь в ванну, почувствовала себя дурно и кончила жизнь без всякой предшествовавшей болезни. Этого обстоятельства никогда не могли объяснить врачи».
Ее смерть в России была воспринята как величайшая утрата, государь и императрица-мать были в жесточайшем горе. В Петербурге по высочайшему указанию были отменены все балы. В.А. Жуковский написал элегию, опубликованную отдельной брошюрой, «На кончину Ее Величества Королевы Вюртембергской», в которой были слова: «Ты улетел, небесный посетитель». Карамзин оплакивал в письмах кончину близкого ему человека и даже вначале хотел написать ее биографию, но раздумал, сославшись на то, что пришлось бы говорить о ней и о себе, «а это покажется самохвальством». Он пишет другу: «Мы плачем о нашей милой Королеве <…> Мы любили ее искренне и грустим сердечно… Сохраню память Незабвенной. Она была одним из благодетельных существ для души моей».
Многие ее современники сохранили воспоминание об этой красивой и сильной женщине в своих дневниках и мемуарах. Спустя сто лет после ее смерти великий князь Николай Михайлович, изучавший ее переписку, так сказал о ней: «В ту эпоху, где как-то особенно легко могли выделяться личности по их дарованиям и талантам, великая княгиня Екатерина Павловна, несмотря на молодость, сумела занять выдающееся и достойное положение как в России, так и в бытность за границей».
