Портрет на фоне Живого Журнала. Часть 2

Наша беседа с Елизаветой Петровной Глинкой — врачом, помогающим неизлечимым больным, — окончилась не точкой, а скорее многоточием. Вопросы возникали в прямом смысле «из воздуха» и тут же обрывались; да и можно ли за час спросить обо всём, что тебя волнует, у одного из самых любимых в Рунете блогеров? Наверно, никто не расскажет о докторе Лизе лучше, чем она сама, чем её записи в Живом Журнале. Записи об отзывчивости, сострадании, безотказной помощи, непередаваемой боли и — любви…

4

Что это значит?
Я пытаюсь всей своей женской человеческой сутью вникнуть в определение этого понятия.
Знаю, что такое встречи, приёмы, переговоры. Помню, что такое любовь, близость и прочее. Дни рождения, праздники, юбилеи, концерты.
Объясните мне про „мероприятия“. Пожалуйста. Мне это необходимо. Я не догоняю. Может, от этого у меня сложности…
Большое спасибо».

— Наверно, не так много людей, которое относятся к вашей работе с неприятием, но они есть. Это видно и по вашему журналу, и по случаям нападения на машину фонда. Вы пробовали понять таких людей, или для вас их мотивы — закрытая тема?

- Это не то, что бы закрытая тема, а просто большая помеха в моей работе. Пока мы решаем, как заклеить или поменять эти шины, кому понадобился ворованный GPRS, кто стрелял в бездомных и кто пишет эти угрозы, — кто в итоге страдает? Я лично не страдаю: я их не боюсь. Вот Лена, моя помощница, до того, как обстреляли автобус «Милосердие», со мной ездила. После того, как какой-то ненормальный начал писать, что он точно убьёт меня вместе с моими бездомными, потому что они, по его мнению, не имеют права на жизнь, а я их поддерживаю, — что получилось? Что девочки сейчас не ездят, и я прихожу одна на этот вокзал.

А одной работать там очень трудно. Мало того, что холодно, — этот контингент, прямо скажем, не из детского санатория. Они дерутся между собой, хотят все влезть одномоментно, и если девочки стояли сзади и говорили: «Тебе я даю одежду, ты заходишь сюда, а ты идёшь туда», — то сейчас приходится их контролировать в одиночку.

В прошлый раз один бездомный, алкоголик из Мелитополя, решил на мне жениться. Он меня обнял — а он значительно выше и сильнее меня, к тому же пьяный в дугу — и сказал: «Ты знаешь, когда протрезвею, я на тебе женюсь». Доктор, с которым я работаю, отошёл в «Кофе-Хаус», а второй доктор ещё не подошёл. И этот «Мелитополь» всем телом на меня навалился; я чувствую, что я падаю, качусь под свою же машину! Он говорит: «Ты не поймёшь, я в Мелитополе исправлюсь!» А с чего он вдруг решил на мне жениться? Ему справку выдали, что он может уехать, и он решил меня в деревню Софиевку вывезти и таким образом осчастливить.

Наверно, всю жизнь надо принимать, как она есть. Мы православные, и поэтому должны быть смирение и терпение. Понимаю ли я тех, кто мне угрожает? Нет, не понимаю. Боюсь ли я их? Я всё-таки женщина, и мне действительно бывает страшно. Мне действительно страшно одной ходить по вокзалу с чемоданом. А задумываться, зачем они мне угрожают, не задумывалась.

— Случаи реальной опасности были?

- На вызовах бывает. Все почему-то думают, что я работаю с ангелами, а я работаю с обычными живыми людьми.

Был вызов, о котором мы писали. Я знала, что он будет непонятным: был не определён номер звонившего, выезд абсолютно не планировался. Когда мы приехали, со мной были второй доктор и шофёр. Больной увидел из окна, что три человека выходят из машины «Скорая помощь», и спрятался под мусоропроводом. Мы благополучно прошли в подъезд, и мама больного мне говорит: «Он спрятался, и ни с кем, кроме вас, разговаривать не будет». — «Ну, хорошо, а где он сам сейчас?». А он стоит под лестницей. Ребята сели в соседнем помещении, говорят: «Осторожно иди, мы тут ждём», — я выхожу на лестницу и говорю: «Иди сюда» (а мальчик был из Абхазии, бывший боевик). «Ты будешь со мной разговаривать?» — «Буду». И ты знаешь, он всех обманул! Он за секунду меня схватил, пронёс в свою комнату и закрыл дверь. Можешь себе представить картину? И даёт мне бумагу, в которой написано: «Участник боевых действий». Я думаю: «Боже, пусть будет точно так же, только там, за стеной!». Конечно, страшно в такой ситуации, конечно, у него повреждена психика. Но не думаю, что в моей работе опасностей больше, чем подстерегает меня на улице. Да, бывают экстраординарные ситуации — всё бывает.

— А умышленного нападения не происходило?

- Кроме «жениха», нет. В письменном виде — да, но эти угрозы такие, что я даже не верю, что они нападут. «Я зарядил винтовку, я знаю, где ты стоишь, я выпущу в тебя пулю!» Эти жуткие подробности, когда изображаюсь я с развороченными мозгами — всё это несерьёзно.

— Приходилось спорить с людьми образованными и знающими, убеждёнными, что-то, что вы делаете, абсолютно неправильно?

- Каждый Божий день! И по нескольку раз. И не только в журнале: с чиновниками и с министрами приходится спорить. И в Совете Федерации, и среди академиков такие есть — мало, но есть. В государстве есть люди, которые считают мой труд и труд моих коллег абсолютно бесполезным. Потому что средства вкладывают в нанотехнологии — это сейчас очень модно, вкладывают в тех, кто может поправиться (что правильно!), вкладывают в детей. Вот там — идите, раскручивайтесь! Там красивый пиар: год семьи, будущее нации… А у меня-то больные бесперспективны! Больше скажу: у меня противников больше, чем сторонников.

Не случайно же обговаривался вопрос об эвтаназии. Представляешь, что такое эвтаназия в нашей стране? Это же завалят полгорода! Даже не смертельных больных, даже не спрашивая согласия, диагноза и подчас имени.

— Вас в нарушении корпоративизма не обвиняют?

- Бесконечно. Одна из последних версий — я нанята частными клиниками, потому что, прочтя мой журнал, понимаешь, что лечится в государственной клинике невозможно. А между тем в киевском хосписе часть пациентов как раз переведены из частных клиник, хотя они могли там остаться; они перевелись не потому, что у нас бесплатно, а потому, что им лучше.

— А вообще для вас корпоративизм важен?

- Я его терпеть не могу. Вообще этого слова не приемлю. Работа у нас безумно сложная, неблагодарная, грязная, тяжёлая физически и морально. Но есть маленький круг людей — то, что я называю своей командой: это четыре человека в Москве, три — в Киеве, частично те же Миронов и Чуев. Это тот круг, которому мы доверяем; назвать это корпорацией невозможно. Каждый делает какое-то своё маленькое дело.

— Можете ли вы сказать о человеке, что он сволочь, если это ваш коллега?

— Нет, не могу. Но когда пьяный врач обмочился у моего больного — да, я об этом сказала! Я не сказала, что врач подлец — я сказала, что больной, который находился под патронажем нашего фонда, не заслужил такого отношения к себе. А уж кто куда писает, это его проблема, только в таком состоянии на вызов лучше не ходить.

Конечно, для меня понятие коллегиальности незыблемо, как и для любого другого врача. Я глубоко уважаю коллег и прислушиваюсь к их мнению. Но когда происходят случаи, о которых действительно молчать нельзя… Нельзя писаться у постели умирающего больного! Нельзя, чтобы любящие родственники это видели! Нет, я не буду об этом молчать. К счастью, это редко происходит.

5

Всем — добрый вечер».

— Когда на вас вышли и попросили опубликовать отрывки из вашего ЖЖ и интервью с вами?

- Года два назад. Я, кстати, тогда писала очень мало. Это была полная неожиданность для меня. Мне написали и попросили согласия на публикацию. А журнал «Esquire» даже не спрашивал: они опубликовали и поставили меня перед фактом. Полдневника слизали и даже не дали счёт для больных!

- Всё-таки ваш журнал — один из самых популярных: четыре с лишним тысячи читателей…

- Нет, ну что ты: есть же и десять тысяч, и двенадцать, и семнадцать. Меня, кстати, постоянно путают с Сергеем Лукьяненко: я doctor_liza, а он — doctor_livsy. Он уже не выдерживает: «Какая Доктор Лиза?!». По ошибке пишут иногда к нему, и он, наверное, меня не переносит (смеётся).

— А вы с ним не общаетесь?

- Нет! Мы даже не взаимные френды, и именно по этой причине: нас путают. Нас даже Яндекс путает!

- У вас, как у многих популярных блогеров, не было какого-то намёка на звёздную болезнь?

- У меня?! С бомжами моими? Да о чём ты?! Со мной здороваться боятся! Мне пишут: «Как вы предохраняетесь от них?» Даже близкие люди об этом спрашивают. А ведь бомжи — люди очень эмоциональные и могут вести себя по-разному. У нас ведь существуют целые кланы: на «Трёх вокзалах» — это чистая уголовщина, на Курском — наркоманы, а на Павелецком, где я работаю — «философы» с тонкой душевной организацией. Когда я от них уезжаю, они плачут. И они (я, конечно, сейчас не говорю о пьяных из Мелитополя) очень любят обниматься, плакать в плечо… Какая звёздность — со мной за руку боятся здороваться! В ресторан меня давно никто не приглашает; даже в гости перестали звать после того, как я начала работать с бездомными.

— Живой Журнал вас не обременяет?

- Обременяет. Я даже закрывала его дважды, и один раз меня «взламывали».

— А почему продолжаете вести?

- К сожалению, я не люблю писать, это не моё, и есть одна причина, по которой я сохраняю ЖЖ: это единственная площадка, с которой я могу заявить о нуждах наших больных. Единственная. Это единственное место, где я могу сказать: есть люди, у которых нет пелёнок, нет еды, нет денег, — вообще ничего нет, кроме тяжёлых заболеваний.

— Получается, вам как человеку — не как доктору — блог не нужен?

- Как человеку? Такое обилие комментариев и всего остального мне, конечно, мешает. Мешает, потому что (я уже говорила о разграничении работы и личной жизни) Живой Журнал — это не личная жизнь, это публичная жизнь. И чем больше у тебя читателей, тем больше тебя узнают; узнают иногда на улице и в метро.

— Часто узнают?

- Последнее время — да.

— Недавно был случай, когда вашу фотографию опубликовали рядом с сообщением о гибели врача «Скорой помощи"…

- Ужас! Да меня похоронили.

— А какое-то объяснение нашлось?

- Нет. Снимало ИТАР-ТАСС, и почему-то выбрали, что «как труп» надо показать меня. Мне звонило много журналистов, которые говорили: «Слушай, Лиза, вчера тебя разрезали шины, а сегодня мы открыли газету «Взгляд», в которой написано: «Доктор погиб вместе с пациентом»! Такое впечатление, что это специально делается». Слава Богу, мои близкие не читают этой газеты, где оказалась фотография мамы и рядом написано: у тебя мамы больше нет.

— Вас нередко обвиняют в нарушении приватности: «Зачем вы рассказываете о своих больных, это их личная жизнь"…

- Не нравится — не смотри. Всё, что я пишу, публикуется с согласия больного. Я не маленькая девочка, я давно этим занимаюсь, и поэтому прекрасно знаю, о чём могу писать и о чём не могу. Когда у меня написано о реальных именах больных и реальных историях, они все реальны. В остальном всё ровно так, как написано в профиле. Скажу больше: не всегда фотографии соответствуют содержимому рассказа.

- То есть, ваш блог в определённой мере становится литературным проектом?

- Нет, это не литература. Это способ донести проблему, не нарушая частности самого больного. Все фото, которые у меня опубликованы, выложены по желанию больных. Кстати, больные любят фотографироваться; я не люблю, а больные — любят.

— У вас, помню, публиковался опрос «Читает ли мой муж мой ЖЖ?», в котором не было варианта «да».

— Чистая правда (смеётся)! Мой муж не читает мой Живой Журнал.

— Что-то вроде девиза у вас на данном этапе есть?

- Ты знаешь, на основании последних записей в ЖЖ это то, что у меня вывешено в профиле: «Молчание — золото» (Буквально «Meum est argentum et meum est aurum dicit» — Д.С.). На настоящий момент это так. Я говорю далеко не то, что могу сказать о происходящем в медицине. К сожалению, есть вещи, которые я даже не могу озвучить, и приватность здесь совершенно не при чём. Правда иногда настолько страшна, что нет слов её описать.

— Три вещи, которые вы бы сейчас пожелали людям?

- Любить — все три раза. Нет у меня других советов.

P. S.

«Талый снег течет по Сретенскому и по Тверской, темнеет заметно позже. Очень люблю весну в Москве. Она не такая, как в Вермонте. Пока нет запаха весны, но он будет совсем скоро.
Больные. Много. Тянем. Честно — тяжело. Меня как будто разорвали на три части. И иногда я не знаю как все это соединить. И куда мне бежать. Или ехать. Или лететь…

Нечаянная радость — только что, в момент, в который решала — звонить — не звонить, просить или не просить, писать или хватит — позвонили мне. И я поняла — что есть Ангелы. Которые знают, когда именно нужно написать, спросить и помочь.

Я верю, что все получится. У всех нас. И даже у тех, кто отчаялся сейчас. И у врачей, и у разных депутатов, домохозяек, у влюбленных, у поэтов, которые должны поправляться, и у управленцев. И особенно у тех, кому сейчас грустно.
Всё будет».

Все цитируемые записи взяты из блога Елизаветы Петровны Глинки с согласия автора

Даниил Сидоров

http://www.taday.ru/text/95 666.html