Доктор Лиза: Портрет на фоне Живого Журнала

1

— Елизавета Петровна, вы известны в интернете уже несколько лет и своих религиозных убеждений никогда не скрывали. Они влияют на вашу работу?

— Нет. Работа и моя личная жизнь — это две разные вещи, абсолютно отдельные, и это не раздвоение личности, а часть моей профессии. Где-то они, безусловно, переплетены, но не настолько, чтобы смешиваться.

Нужно понять одну вещь: я работаю в светском учреждении. Ко мне попадают разные больные, и мне абсолютно всё равно, какой они религии, национальности и что вообще исповедуют в своей жизни. Сейчас, например, я с изумлением узнала, что в хоспис стали поступать мусульмане. Раньше этого не было: по шариату отказаться от ухода за престарелыми родственниками просто невозможно. А сейчас у меня лежит настоящая, правоверная мусульманка, которая требует исполнения всех требований. Ещё не положа больную в хоспис, её муж рассказал, как мусульмане умирают, и что надо будет делать с её телом.

— Это сильно осложняет работу хосписа?

— Нет, всё это абсолютно выполнимо. Просьбы больных не такие, чтобы назвать их сложными.

— А если в хоспис ляжет, к примеру, ортодоксальный иудей и потребует готовить ему пищу строго по кашруту или соблюдать многочисленные ритуальные предписания?

— Хороший вопрос (улыбается). Иудеи у меня лежали, но кошерной еды не просили. Я знала, что они не едят свинину, да её не очень-то и предлагали в хосписе. А кроме того, у них существуют свои организации: например, у нас лежала женщина-иудейка, и ей кошерную пищу приносила организация, которая помогает больным евреям.

— Если больные говорят вам о своих убеждениях, то вы можете с ними это обсудить?

— Конечно. Не только могу — я вынуждена их принять, нравится мне это или не нравится. Понимаешь, один больной — атеист, второй вообще говорит: «Положите меня подальше от храма, мне мешает его вид», — и значит, мы его положим в самую дальнюю палату. «Не пускайте ко мне священника», — значит, мы не будем пускать священника. Я же светский врач. Несмотря на то, что я православная, я не могу игнорировать просьбы своих больных.

Вот у меня сейчас очень тяжёлая ситуация с больным: я нашла бездомного еврея. Я выложила видеоролик об этом человеке, у которого мать — русская, а отец, дедушка и все предки до десятого колена — евреи из Минска, которые исповедовали иудаизм. Посмотри, сколько народа ополчилось: «Почему вы не помогаете?». А мне что, его крестить? Он пришёл ко мне и говорит: «Я еврей! Но у меня русская мать». Я отвечаю: «Чего вы ждёте от меня? Идите в синагогу!» — «Меня туда не пускают». — «Но вы понимаете, я такой же гой, как и вы!». И он говорит: «Давайте будем с этим что-то делать!» А это больной тяжёлый, и он не из тех, кто выживет на вокзале, — ему нужна помощь.

А сейчас, кроме неприятия, от иудеев я ничего не получаю. Стоит крик: «Почему вы не помогаете?» Да он не хочет моей помощи, он от них хочет помощи! И я считаю, что здесь нарушено право самого больного: он вправе выбирать, кто его лечит и кто ему помогает. Не хочет — никто не будет помогать. Но зачем-то он пришёл к нам, правда?!

— Насколько вы пытаетесь дистанцироваться от своих больных?

— Ты знаешь, это очень зависит от самого больного. Иногда привязываешься к нему… не могу даже и признаков назвать, по которым это происходит. Иногда это бывает потому, что больной очень долго лежит, иногда лицо больного напоминает какого-то предыдущего больного, или вспоминается какая-то жизненная ситуация, а иногда судьба больного напоминает судьбу близкого тебе человека. Разве можно привязаться к кому-то по правилам? Такого не бывает.

— Последние лет десять продолжается дискуссия о том, стоит ли создавать объединения православных врачей и отличаются ли они от неправославных. Как вы относитесь к этому вопросу?- Наверно, такие объединения нужны. Но возникает вопрос: а что нам делать с неправославными врачами? Например, мой коллега в Киеве, с которым я тесно работаю, по убеждениям атеист, но он делает нашим больным столько добра за такую мизерную плату, что с нашей, православной точки зрения к категории неверующих я его тоже как бы не могу отнести. Поэтому — не знаю. Если такие объединения возникают — наверное, надо читать их устав и решать, для чего они нужны. Я по личному опыту не вижу разницы между врачом верующим и врачом неверующим. Даже если говорить о вещах проблемных, врач-атеист, или врач-протестант, или врач-евангелист так же могут быть против, например, эвтаназии.

2

— Не секрет (и по вашему Живому Журналу это видно), что вам помогают самые разные люди, в том числе очень известные, к которым читатели относятся неоднозначно. Вам не говорили: «Доктор Лиза, вам, конечно, всё равно, кто ваш больной и кто помогает его лечить, но те-то и те-то люди за ваш счёт пиарятся, делают себе карьеру»?

— Дай пример.

— Вот у вас на стене висят фотографии: Миронов, Чуев, Сукачёв…

— Не-ет. Сукачёв — абсолютно нет, Миронов — тоже, а Чуев — президент нашего фонда, он сам выбрал эту специальность! Он со мной общается не как депутат; это человек, который бесплатно — я подчёркиваю, бесплатно — работает в фонде. Да, он не сидит с больными, не меняет пелёнки, не моет им попы, как это делаю я, но это не его дело. Он делает много совершенно другого, что необходимо для существования фонда.

Потом, по поводу пиара за счёт фонда. Мы сейчас сняли все фотографии больных. Сняли их потому, что ни одного больного не осталось в живых. Эти люди — не электорат. Они не пойдут голосовать, их не услышат.

— Но люди, которые с Вами работают, могут выставит свою благотворительность в качестве рекламы…

— У меня не было такого. Честное слово, не было. Были предложения о пиаре, но они приходили как раз от крупных компаний, а от тех, кого ты перечислил, ничего не было. С Гариком Сукачёвым мы встречались два раза, и где кто видел что-нибудь о наших встречах, кроме фотографий у меня? Нигде. И о чём тогда речь? Где кто видел, что Миронов стоит со мной, кроме как у меня в журнале и в кабинете? Тоже нигде. Это не написано ни на их сайтах, ни где-то ещё. Да, у Чуева указана его должность — президент благотворительного фонда, и всё. Почему наша машина называется «Справедливая помощь»? Да потому, что мне захотелось вот таким образом сказать спасибо Миронову, который мне её подарил. Этого мне никто не навязывал и даже не просил. Я не член партии — я вообще абсолютно аполитична.

3>«Сегодня вечером больные Первого московского хосписа слушали музыку.

Смотрела на них с балкона второго этажа. Четыре кровати. Это самые слабые. Несколько больных сидели в креслах.
Лица тех, кто лежит, были обращены к двум музыкантам…
Тридцать минут музыки. Двое аплодировали. Двое тихо говорили: „Спасибо!“. Потому что когда нет сил поднять руки, остаются слова. Которые они подарили музыкантам.
К необыкновенно красивой женщине во время концерта тихо подошли муж и дочь.
Она прижала палец к губам и жестом попросила не мешать ей дослушать…
О чём они думали? О чём плакала женщина справа?
Тридцать минут. Гобой в хосписе. Старое пианино.
Почти десять лет назад там же играл на своей виолончели Ростропович…
И так же лежали больные, глядя на него.
„Спасибо, что пришли к нам“.
И совсем тихое, как шелест — „Спасибо“.
Запомнила, как Мстислав Леопольдович кланялся после своего исполнения больным.
И как он пожелал им надежды. Всем нужна надежда. Всегда и во всём.
Даже тогда, когда кажется, что надеяться больше не на что».

— В вашем журнале ясно видны, с одной стороны, протест против жестокости и несправедливости, а с другой — принятие жизни такой, как она есть. Но наверняка вам приходится встречаться с людьми — не только среди больных — которые жизнью недовольны, которые ропщут, кричат: «За что? Если там кто-то есть, то почему я так страдаю?!» Вы таким людям обычно как отвечаете?

— Нужно заметить, что вопрос «за что?» задают, как правило, не больные, а их родственники. Я не слышала этого от бездомных, и, наверно, никогда не слышала от онкологических больных. Как мы на это отвечаем? Отвечаем — и я, и другой доктор — индивидуально. Нет двух одинаковых смертей, нет одинаковых больных и нет одинаковых разговоров. Если бы я в лоб всем говорила: «У тебя рак и ты умрёшь», — какой я тогда врач?

Нельзя рассматривать больного в отрыве от его родных. Мы лечим всю семью: вся семья мучается, когда кто-то болен раком. И такие вопросы в этих семьях возникают. Это спрашивают жёны, мужья, дети, братья и сёстры. Сам больной у меня никогда не спрашивал «за что»: либо он знает, либо ему это неинтересно.

— А если вам встречается не больной, а человек в трудной жизненной ситуации, который загнан в угол и говорит: «Не хочу жить, меня никто не любит, не понимает, девушка бросила"…

— Да, у меня в ЖЖ есть такие люди, часто пишут.

— Что вы скажете в такой момент?

— В такой момент, если я уловила его нежелание жить, конечно, мы стараемся как-то общаться — уже не на уровне журнала. Я обычно говорю: «Ты мне позвони или напиши». Когда он пишет у меня в журнале: «Я повешусь, потому что ушла девушка!» — или: «Я устал жить!» — или присылает смс-ки, звонит в офис, пишет мне на электронную почту, — как правило, это крик о помощи. Этот человек просто хочет поделиться. И я скажу больше: иногда этого достаточно.

Вот он написал, что его девушка бросила, и ему надо, чтобы его просто выслушали или прочли. Здесь вопрос не во мне, как в Докторе Лизе, а в том, что этому человеку из Владивостока, Хабаровска, Новосибирска (там, кстати, много депрессий наблюдается) или откуда-то ещё просто не с кем пообщаться. Он вышел в Живой Журнал и пишет об этом.

У меня есть, например, знакомая в Армении, которая была на грани самоубийства — а проблема-то оказалась не в том, что она хотела себя убить, а в том, что у неё была очень тяжёлая личная ситуация, о которой некому было рассказать.

— Как вы относитесь к очень распространённому, особенно среди молодёжи, убеждению, что умирать нужно молодым? «Я не хочу быть стариком, обременять своих родных, писаться под себя…».

— Ужасно. Я хочу всем молодым передать, что писаться под себя совершенно необязательно, что вместе с медициной развиваются и средства ухода, и, как говорил Антоний Сурожский, «не лишайте своих близких счастья ухода за умирающим родственником». Живите хотя бы ради них!

— Один мой школьный знакомый как-то сказал: «А зачем? Что, очень приятно, когда из-под тебя грязное бельё вытаскивают? Уж лучше в сорок-пятьдесят лет выпить таблеточку: умер — и никаких проблем».

— Не могу сказать, приятно это или нет. Мне, когда я меняю бельё больным, всё равно. А родственникам — да, наверное, приятно! Да, мыть обкаканного близкого человека приятно, потому что ты делаешь ему лучше: ему ведь не нравится лежать обкаканным. Пока ты этого не переживёшь, не поймёшь, но об этом говорили и писали многие, и здесь я под каждым словом митрополита Антония подпишусь. Нет ничего хуже для родственников после ухода больного, чем чувство невыполненного долга — что они чего-то недоделали для близкого человека, даже не поменяли тот же памперс. Ты не представляешь, из-за каких деталей они иногда страдают! «Я не принёс цветок, она просила огурец, а я не нашёл…». Какие мелочи становятся настоящей драмой: «Я не успел, я не сделал!!!».

— Вы своей будущей старости никогда не боялись?

— Знаешь, я об этом просто не задумывалась.

— Некогда?

— Некогда.

— А что вам помогает справляться со своими кризисами, начиная от вещей глубоко личных и заканчивая таким количеством работы, что непонятно, как её дальше делать?

— Если ты имеешь в виду личные проблемы со мной как с женщиной, то здесь помогает справиться любовь, близость к одному человеку. Если говорить о ситуации, когда кто-то болен в семье, или я не могу ни на что повлиять — Церковь. Что там третье было?

— Обилие работы.

— Обилие работы? Сон. Раз в неделю наступает момент, когда я своей помощнице говорю: «Оля, я хочу спать». Я не вижу снов. Я так мало сплю, что они мне просто не снятся. Проспать шесть часов — это счастье. Но иногда бывает никак.

Например, прошлый день мы отработали на Павелецком вокзале, и пришло очень много бывших уголовников. Я приехала в полдевятого, выпила чашку чая, вымылась, только нацепила на себя пижаму и подумала: «Сейчас я рухну» — и мне звонит дочь больной. И она говорит те слова, после которых я уже кладу трубку, набираю номер шофёра, надеваю штаны — и мы поехали на агонию. Тогда мы совсем не спали: я приехала утром.

Иногда я сплю в машине, когда мы едем на вызовы. Но я несу ответственность за другие жизни и не поеду, если засыпаю на ходу: я поменяю время, попрошу другого доктора. Больной же не может меня видеть расхристанной! Я должна быть в порядке.

— Вы никогда не боялись, как одна из героинь солженицынского «Ракового корпуса», повторить судьбу своих больных?

— Нет.

— А если такое случится?

— То случится.

— Примите как неизбежное?

— Нет, я буду бороться (улыбается).

Продолжение следует…

Даниил Сидоров

Фотографии предоставлены Александром Болмасовым.

http://www.taday.ru/text/95 411.html