 |
| Богослов. Ru | Cвященник Александр Задорнов | 23.02.2008 |
Провозглашение независимого государства Косово в виде его отрыва от сербской метрополии является одним из этапов по образованию «Европы территорий» в «Европу регионов». Оставляя в стороне геополитические (вплоть до конспирологических), культурные (мнимая забота о памятниках архитектуры) и исторические (первичное появление плана «Европы регионов» в ведомстве Гиммлера) аспекты этого процесса, попытаемся рассмотреть его экклезиологическую сторону. Пусть она не покажется надуманной и вторичной. Экклезиология (чьей неотделяемой частью является каноническое право) аккумулирует не только культурно-исторические и мировоззренческие особенности членов данной Поместной Церкви, но и зачастую входит в комплекс мотиваций этнического поведения.
Реакция православных СМИ на события 17 февраля в основном сводится к 1) призывам к государственным структурам (как национальным, так и международным) не признавать новое государство или 2) хотя бы защитить православное население и их храмы на территории нового государства. Первый призыв вряд ли будет услышан, что же касается второго, то парламент Косово уже нанёс «упреждающий удар» в виде акта о защите культурно-исторического наследия народов государства.
В этих условиях есть смысл оценить возможный статус территории Косово-Метохийской епархии в церковно-административном отношении. В перспективе речь может идти о:
1) сохранении нынешнего положения — епархия Сербской Православной Церкви, объединяющая полновесные приходы на территории всей страны;
2) номинальной кафедре (наподобие уничтоженных при арабском и турецком завоевании Византии, но сохранивших титулатуру православных восточных епархий) — в случае сведения православного населения Косово к незначительному меньшинству;
3) попытке провозгласить автономию (с автокефалией в перспективе);
4) превращении православного епископата Косово в религиозно-этническую иерархию, представляющую интересы православного населения перед гражданской администрацией;
5) и, как следствие предыдущего пункта — попытке децентрализации церковного управления этой территории, либо же её подчинения администрации других Поместных Церквей (прежде всего, конечно, Албанской или Константинопольской).
Понятно, что первый и второй варианты зависят лишь от чисто политических причин.
Что касается «автокефалистского», третьего варианта, то достаточно взглянуть на балканскую историю, чтобы выявить условия его возможности.
Единственным славянским анклавом, избежавшим борьбы за политическую автономию, конфессиональное единство и языковую идентичность стала в начале 20-го века имевшая всё это в течение длительного времени Черногория. С окончанием в 1851-м году теократического периода светская власть в лице князя Даниила берёт курс на создание государства европейского типа, с ориентацией на российскую поддержку. Неслучайна интронизация первого после теократии Негошей митрополита Никанора (Ивановича) именно в Санкт-Петербурге. Эта сепарация не означала отделения Церкви от государства (например, и князь, и митрополит совместно участвовали в Парижском конгрессе 1857 года). Однако именно она позволила этому княжеству из очага антитурецкого сопротивления превратиться в современное государство с элементами конституционной монархии.
Примечательно, что авторство принятого в конце 1903-го года Устава святого Синода в Княжестве Черногории, а также Консисторского устава принадлежит знаменитому сербскому канонисту епископу Никодиму (Милашу). Последний даже вносит в Устав определение об автокефалии Черногорской митрополии. Это, конечно, правомерно в смысле «независимости в управлении» гражданского права (при столь традиционно тесной в Черногории связке государственных и церковных структур), но совершенно ошибочно в строго каноническом смысле. Впрочем, сами цетиньские владыки и не претендовали на такое понимание автокефалии.
Вполне очевидно, что видимых в этом историческом примере условий для появления новой автономной балканской Церкви — языковой, национальной и религиозной консолидации на собственной территории — в настоящее время в Косово нет.
Четвёртый вариант предполагает «малую консолидацию» подобного рода — православных жителей государства вокруг своей иерархии с отсутствием собственных государственных образований. И такое положение тоже находит прецедент в сербской истории.
После турецкого завоевания земли с сербским населением к северу от Дуная (Срем на территории нынешней автономии Воеводина в составе Сербии) получили полуавтономный статус под управлением рода Бранковичей, сумевшего сохранить местную православную епархию под номинальным главенством Константинополя. На тот момент утрата государственного суверенитета оборотной стороной имела конфессиональную свободу — под турецким владычеством, длившемся в 16−17 веках, сербы сумели добиться от Порты восстановления в 1557-м году Печской патриархии. После массового исхода сербского населения на территорию Священной римской империи в 1690-м году (в ходе очередной серии австро-турецких войн) сербские иерархи поначалу пытались сохранить не только этническое, но и территориальное единство своей православной паствы. Так, знаменитый патриарх Арсений III Чарноевич вел переговоры с венским двором о компактном расселении сербов на венгерской земле. После неудачи этого проекта из-за противодействия римо-католической иерархии во главе с кардиналом Колоничем, сербский патриарх готов был даже переселиться со своей паствой ещё дальше — в Россию. Частично это было осуществлено в царствование имп. Елизаветы, когда около ста тысяч сербов заселили пограничную с Крымским ханством территорию «Новой Сербии». Охраной пограничных территорий занимались сербы-«шайкачи» не только в империи Елизаветы, но и в самом австрийском государстве Марии-Терезии.
В 1848-м году в Сремских Карловцах провозглашается «Сербское воеводство» (во главе с присвоившим себе титул воеводы самим австрийским императором) и, одновременно, митрополия получает статус патриархии (последствие чего сказывается и в нынешнем титуле сербского Патриарха). Именно поэтому воссоздание общесербской патриархии осенью 1920-го года происходит именно здесь. Вплоть до 1936-го года (окончание постройки Патриаршей резиденции в Белграде) сербские первоиерархи Димитрий и Варнава продолжали жить в Сремских Карловцах. Здесь работала и вся сербская церковная администрация.
Возможно ли повторение этой истории православного населения с собственной иерархией без собственного государства? Видимо, только при стремлении гражданских властей Косово отсечь иерархию этих территорий от Сербского Патриархата. Но тогда возможен и более радикальный — пятый сценарий.
Его исполнение напрямую зависит от политической ориентации этой гражданской администрации. Если последняя будет всячески потворствовать переходу православного (т. е. не только сербского, но и греческого, и албанского) населения в подчинение иной Поместной Церкви, то выбор последней тоже не очевиден.
И здесь тоже не обойтись без исторических аналогий.
В ходе Первой балканской войны союзники потеряли 112 тысяч человек, но смогли добиться исчезновения европейской Турции (за исключением таких пунктов как Адрианополь, Скутари и Янина). Произойти это могло только с нажимом европейских государств, прежде всего, конечно, Англии, чьё влияние на Балканах было и остаётся традиционно сильным. Во время лондонских переговоров в январе 1913 года британское правительство рекомендовало «больному человеку Европы» согласиться на уступку балканским государствам Адрианополя, гарантировав безопасность исламского населения. «Совет», конечно, не был бескорыстным — себе европейские державы оставляли право решить судьбу островов Эгейского моря.
Однако неделю спустя после лондонской декларации происходит переворот младотурок (10 января 1913-го года), чья партия «Единение и Прогресс» проводит последовательную программу превращения Турецкой империи в быстро модернизирующееся национальное государство. Понимая всю невыгодность продолжения военных действий, и пытаясь заручиться европейской поддержкой на будущее, лидеры младотурок в ответ на декларацию пытались выторговать сепаратное управление Адрианополем и островами. Отказ союзников привёл к продолжению войны, в ходе которой Адрианополь — этот основной узел коммуникаций восточной части европейской Турции, — был взят болгарской армией.
Мирный договор, подписанный в Лондоне 17 мая 1913-го года, лишал Турцию почти всех её европейских владений (включая стратегически важные Адрианополь и Лозенград). Он также предусматривал создание особого анклава бывшей турецкой территории с контролируемыми европейскими державами администрацией и границей. Этот анклав получил название Албании, ставшей отдельным фактором в восточноевропейской игре мировых держав.
Именно создание Албании стало причиной Второй балканской войны, так как закрывало выход к Адриатике для Сербии, не достигшей в результате первой войны своих основных целей. Черногория, которую европейские державы (под угрозой морской блокады и с особым участием Вены) заставили оставить Скутари (Шкодер), также имела все поводы возобновить войну за турецкое наследство.
Летом 1913-го года, ставшем временем Второй балканской войны, была отражена болгарская агрессия на сербские (Скопле) и греческие (Салоники) позиции. На этом этапе в войну втянулись Румыния (чья армия дошла почти до Софии) и активно модернизирующаяся Турция, вернувшая себе всю восточную Фракию с Адрианополем во главе (что и было зафиксировано болгарско-турецким мирным договором в Стамбуле). Бухарестский мир от 29 июля обозначил границу между Болгарией, Румынией, Сербией и Грецией.
Таким был балканский пейзаж накануне мировой войны. Албания, чей статус окончательно так и не был определён, играла роль силового аргумента в требованиях Европы к Сербии, Черногории и другим сопредельным государствам. Скутари находился под протекторатом международных миротворцев. Вопрос об островах Эгейского моря также оставался открытым. Территория Македонии была поделена между Греческим королевством и Сербией, увеличившей тем самым свою территорию и народонаселение почти вдвое.
Спустя столетие балканский расклад, несомненно, изменился (разве что европейским пугалом становится не Албания, а Косово). Пантюркистская светская Турция вряд ли на первых порах будет демонстрировать поддержку притязаниям Фанара на новую территорию, рассматривая её как якобы оставшуюся без должного канонического управления. Как ни странно, показателем здесь служит осторожная реакция Ватикана на появление нового государства — и это при упреждающе активном признании государственного статуса новых образований при развале СФРЮ (прежде всего, Хорватии). Эта «странность» превратится в логическую связку, если вспомнить о ряде общих внешнеполитических задач Константинополя и Рима.
Противоречия между полюсами светского пантюркизма и панисламизма заставляют предположить направленность будущей активности Приштины в деле принуждения иерархического подчинения православных Космета не в сторону Стамбула, но в сторону куда более близкой (не только в географическом смысле) Тираны. Остаётся надеяться, что православная иерархия соседних Православных церквей не поддастся этому давлению.
Заявление Священного Синода Сербской Православной Церкви в связи с последними событиями в Косово и Метохии в основном говорит о государственных последствиях Приштинской декларации от 17 февраля. И это справедливо, так как церковная судьба этого региона напрямую связана с территориальной целостностью Сербии.
Но справедливо и иное.
Сегодня политологи и юристы много говорят о крахе ялтинской международной системы. Однако речь должна идти о несоизмеримо большем — разрушении Вестфальской системы международного права, продолжением и актуализацией которой стали венская и та же ялтинско-потсдамская системы 19−20 вв. По итогам завершившего всеевропейскую Тридцатилетнюю войну Вестфальского мира религиозный фактор перестал играть важную роль в европейской политике. И понятно почему — в рамках вестфальской системы суверенитет впервые становится атрибутом государства, а не монарха — даже для абсолютистской Франции Ришелье и «Короля-Солнца».
Сегодня мы видим полное разрушение норм невмешательства в суверенные дела отдельного европейского государства при включении религиозного фактора в сложный комплекс политических игр. Регионализация Европы при утрате принципа светского государства — вот о чём должна идти речь при анализе косовского прецедента.
Могут ли при бессилии международного права иметь какой-то вес нормы права канонического? Не только могут, но и должны. Эти нормы выражают реалии церковной жизни, отражают исторический опыт Церкви. Даже если эти правила не находят применения в достаточно долгий период, это не делает их бесполезным балансом церковного корабля. В этом, в частности, одна из причин отсутствия в Православной Церкви кодификации таких норм, при которой неизбежно деление канонов на «актуальные» и якобы «устаревшие», «исторические».
Если предположить худшее и косовский прецедент окажется не казусом, а первым звеном в цепочке создания «Европы регионов», право и опыт Церкви помогут сохранить её канонический строй и в этой ситуации. Превращение территории от Басконии до Курдистана и от Валлонии до Падании в этнико-религизные кантоны актуализирует, к примеру, норму 34-го Апостольского правила, предполагающую епископское главенство не над территорией конкретной епархии, а над этносом местопребывания епископской кафедры.
Да, такая норма церковного управления окажется необходимой лишь при осуществлении самого худшего сценария. Но даже если последний осуществится — кормило церковного корабля не преломится и в самую жестокую бурю.
