 |
| Вера-Эском | 19.02.2008 |
Пролог
…Большую симпатию у всех заключённых вызывал к себе белый как снег старик священник, отец Михаил, по фамилии Петров, которому исполнилось 69 лет.За месяц до ареста его вызывали в ОГПУ-НКВД и потребовали от него регулярных доносов о характере исповеди и характеристик на отдельных верующих. Он ответил, что верующие исповедуются и каются в своих грехах не перед ним, а перед Лицом Всеведущего Бога. Он же лишь пастырь стада Христова, а какой пастух, чтобы удовлетворить волков, будет отдавать в жертву овец. Ему пригрозили, что в случае несогласия он, заодно с женой, будет отправлен в концлагерь. С пастырским смирением, но с апостольской твёрдостью он ответил, что страдания за веру, какими бы тяжёлыми они ни были, он примет с радостью, как милость Господа, и просил его арестовать сразу.
Но его отпустили, предложив хорошо обдумать своё решение. Пожилая жена полностью согласилась с решением супруга, говоря:
— Не уступай, отче, окаянным! Обо мне не беспокойся, куда ты, туда и я!
Через месяц отца Михаила вызвали вторично…
«Опиум для народа»?
Этот священник в особенности запомнился мне своей непоколебимой верой и верностью учению Христа, большой образованностью, оригинальностью мышления, способностью выслушивать порою обидчивые реплики своих оппонентов и скромным, но твёрдым изложением своих доводов. Не раз ему «удавалось загнать в тупик» наших «натасканных» в агитации ортодоксальных марксистов, не привыкших к инакомыслию.Я, как и другие заключённые, внимательно прислушивался к его беседам с товарищами по несчастью. Он не допускал, чтобы эти беседы перерастали во взаимно раздражительный спор. С его уст не сходила живая улыбка, какая бывает у взрослых, когда они беседуют с маленькими наивными детьми, представившими себя «всезнайками». Когда один из «всезнаек», член ВКП (б) (разумеется, уже исключённый из партии, но не смирившийся с этим), бросил реплику: «А всё же Маркс был прав, когда сказал, что религия — это опиум для народа», — последовал спокойный ответ батюшки:
— Вы, сын мой, по-видимому, мало знакомы с историей христианства и христианской культурой в частности. Нет и не может быть нерелигиозных культур.
Возьмём пользующуюся всемирным признанием русскую литературу XIX века! Разве она взошла и разрослась таким роскошным цветом не на почве христианства? Разве она вся не озарена светом христианского учения, не пронизана христианской любовью ко всем маленьким, простым, бедным людям, униженным и оскорблённым? Неужели здесь христианская религия сыграла роль опиума для народа?
Возможно ли создать подобное на почве атеизма и кто будет создавать? Ведь, как выразился ваш Энгельс, «человек — это общественное животное, производящее орудие труда». Чего же ждать от животного или, что ещё хуже, от человека, который по своей воле стал животным?
Всем, что есть прекрасного, нравственного в характере, традициях, поведении и взаимоотношениях верующих русских людей, они обязаны исключительно влиянию Церкви. О чём нам говорит история развития науки? Всякий, кто знаком с историей развития математики, знает, что именно религиозные чувства руководили Николаем Кузанским, епископом Бриксенским, когда около 1450 года, исходя из созерцания беспредельности Бога в природе, он открыл исчисление бесконечных величин. Лейбниц через два столетия привёл эту идею к завершению.
Декарт был глубоко верующим христианином. Кеплер и Ньютон, оба строго религиозных убеждений, подобно Платону были вполне убеждены, что им удалось при посредстве чисел интуитивно познать суть божественного устройства мира.
Короче говоря, все большие люди, которыми по праву гордится человечество, были глубоко и искренне религиозными, и их труд и жизнь неотделимы от их религиозных убеждений.
Я мог бы вам назвать ещё десятки имён, но вспомните хотя бы…
В камере со всех сторон послышались возгласы:
— Достоевский!
— Паскаль!
— Пирогов и Филатов! Филатов был председателем приходского совета при Одесском кафедральном соборе.
— Фарадей и Франклин!
— Ломоносов и Фламарион!
— Бехтерев и Вернадский!
— Эйнштейн!
— Бах, Моцарт, Бетховен, Шопен!
— Дарвин!
— В советских изданиях в биографии Дарвина замалчивается тот факт, что Дарвин, когда был студентом Единбургского и Кембриджского университетов, не помышлял ещё о карьере натуралиста и готовился в пасторы.
После каждого возгласа священник, улыбаясь, утвердительно кивал головой, а когда наступила пауза, он поблагодарил всех, кто принял участие в дискуссии.
Какая наука доказала, что Бога нет?
Долго и много можно было бы говорить об этом оригинальном и интересном старце, но я расскажу лишь о некоторых его высказываниях, которые запомнились на всю жизнь.Один из заключённых обратился к нему со следующими словами:
— Отец Михаил (я вас называю «отцом» не потому, что вы священник, а потому, что вы старик), вы всё же должны согласиться, что в наш век стремительного развития материалистической науки и техники для религии остаётся всё меньше места.
Вы извините меня, но мне тяжело понять, как вы, человек, безусловно, высокообразованный, можете сочетать веру в абстракцию, в Бога, с эволюционной теорией Дарвина и верить в библейский миф о создании мира и человека после убедительного доказательства о происхождении человека от обезьяны?
Все до одного мы, как говорится, «навострили уши». Задавший вопрос победно смотрел на товарищей. Отец Михаил засмеялся.
Тот же голос:
— Вам мой вопрос показался смешным?
Священник:
— Совсем нет! Я рассмеялся по другой причине. Мне припомнился случай с нашим академиком Иваном Петровичем Павловым, о котором он сам рассказывал. Произошло это в годы военного коммунизма, когда миллионы людей гибли от голода и тифа, когда не было ни хлеба, ни топлива, а в домах — ни света, ни воды. Казалось, что Россия в глубокой агонии от объятий марксистских доктрин. Академик Павлов в это страшное время старался быть в постоянном общении с Богом: он систематически посещал, как говорил, «свою» церковь, откуда выходил подкреплённым, бодрым, духовно приподнятым. Однажды, обессиленный от голода, он присел отдохнуть на ступеньках церковной паперти. Рядом проходил красноармеец. Посмотрев на бледное, измождённое, восковое лицо Павлова, он остановился и, не зная, кто перед ним сидит, спросил:
— Что, отец, в церковь собрался?
Павлов утвердительно кивнул головой.
— И что ты… в Бога веруешь? — продолжал красноармеец.
— Верую, — ответил Павлов.
Красноармеец с презрением взглянул на него, покачал головой, зевнул и произнёс:
— Эх, темнота, темнота!
По камере разорвался молнией смех. В ту же минуту открылся «волчок» на двери. Глаз дежурного по коридору внимательно всматривался в притихших заключённых. Когда «волчок» закрылся, узник, который задал вопрос и перед тем так самоуверенно смотрел на окружающих, приник.
Священник обратился к нему:
— Своим вопросом вы затронули столько тем, что ответить на них несколькими словами невозможно, но всё же постараюсь не злоупотреблять вашим вниманием.
Во-первых. Как я, являясь, по вашему льстивому замечанию, «безусловно образованным человеком», могу соединять веру в Бога с эволюционной теорией Дарвина? Отвечаю: соединяю это так же, как соединял и сам автор этой эволюционной теории. Из его биографических и автобиографических материалов, которые, как тут уже упоминалось, так старательно скрываются от советских людей, мы знаем, что чем внимательнее изучал он природу, тем более накапливал материалов, чем глубже вникал и постигал её тайны, тем твёрже он проникался верой в Творца и преклонялся перед необъятной мудростью Его, явленной в творении. Поскольку тот, кто знает очень много, становится настолько мудрым, что начинает сомневаться в содержании и ценности человеческих знаний.
Во-вторых. Ваша фраза о «материалистической науке» методически и логически неверна. Нет науки материалистической или идеалистической. Наука — это стремление человеческого разума к познанию истины, стремление это бесконечно! Конечная цель этого стремления — познание абсолютной истины — недостижима, так как абсолютная истина в Боге, и человек, постигший эту истину, должен уподобиться Богу. В своём стремлении к познанию истины человечество идёт на ощупь, спотыкаясь, теряясь, попадая в тупики и закоулки и снова возвращаясь вспять, чтобы продлить своё продвижение к правильному направлению. Можно ли считать тот или иной пройденный этап или полученный результат за последнее слово науки? Разумеется же, нет!
В-третьих. Материализм — это суеверие, характерное и неизбежное для определённого исторического этапа в развитии человеческой мысли. В связи с дальнейшим накоплением человеческих знаний и эволюцией наших представлений материалистические суеверия будут являть собой лишь исторический интерес как закономерная ошибка человеческой мысли в стремлении к познанию истины. Марксисты считают материализм лишь слагающей частью марксизма, а последний основан не на доказательствах, а на доктринах.
— Вы уверены в том, что материя материалистична? — обратился священник к одному из оппонентов.
— Вы хотите знать, уверен ли я, что белое есть белое, а чёрное есть чёрное? Разве материя может быть не материалистической? — ответил он.
— Я задал вам этот вопрос неспроста, — продолжал отец Михаил. — Наука сейчас подошла к меже, на которой стирается грань между материей и энергией. Что такое электрон? Что такое так называемые элементарные частицы, космические лучи, фотоны света, электромагнитные радиоволны? Что такое электроток? Современная физика говорит, что электроток — это поток электронов. Если вы принимаете электроны за мельчайшие твёрдые частички материи, то ошибаетесь. Физика говорит, что заряды — наимельчайшие частички энергии, волны энергии. Значит, электроток — это поток электронов, волн энергии, он нематериальный, но убивает, приводит в движение поезда, станки, машины. А фотоны света, которые мы все до одного чувствуем и которые дают жизнь всему живому — разве это материя? Современная физика на это утверждение отвечает возражением. Как, где, когда проведена граница между материей и энергией? Разве можно быть уверенным в том, что скоро понятие «материализм» не заменится новым понятием — «энергизм»?
Вот почему я вас спросил, уверены ли вы в том, что материя материалистична. Она, скорее, воплощение энергии. Но будет ли этот вывод науки её последним словом? Разумеется, нет! Об этом я вам скажу в дальнейшем. Но что вы понимаете под словом «материя»?
— Всё то, из чего состоит видимый и не видимый нами мир, — ответил собеседник, задававший вопрос.
— Но видимый и познаваемый нами мир состоит лишь из тех элементов, которые известны нам по таблице Менделеева. Вы это имеете в виду? Водород, кислород, азот…
— Нет! Товарищ ответил вам неверно. Материя — это философская субстанция, — заметил узник, который был преподавателем марксизма-ленинизма.
— Ну вот, как видите, — продолжал священник, — материя оказывается «философской субстанцией», т. е. понятием довольно философским, неопределённым, абстрактным. Поскольку вы привыкли доверяться больше «авторитетам», чем возлагаться на собственный разум, я приведу вам слова не из «белогвардейского журнальчика», а из очерка «Час Короленко» вашего, как вы его называете, «пролетарского» писателя Максима Горького. В этом очерке вы могли бы прочитать о материализме следующее: «Материализм искушает своей простотой. Он в особенности обвораживает тех, кому лень самостоятельно думать». И дальше: «Материализм — банкротство разума, который не может вместить всего разнообразия жизни».
Чтобы скрыть это банкротство, вы постараетесь разорить всех, кого сможете. И могу с уверенностью сказать, опираясь на пророчества, что вы расширите свою власть за пределы СССР. В Откровении св. апостола Иоанна говорится: «Я взглянул, и вот, конь бледный, а на нём всадник, которому имя „смерть“; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвёртой частью земли — умерщвлять мечом и голодом, мором и зверями земными» (Откр. 6, 8).
Голос с места:
— Ого! Вы предвещаете победу большевизма и в других странах?
— Так! Большевики должны победить над четвёртой частью земли!
— В каких странах, по-вашему, большевики захватят власть?
— Этого я вам сказать не могу. Кто из вас останется в живых, тот узнает…
Голос с места:
— В ваших словах чувствуется полностью контрреволюционная суть христианства. Мы уничтожаем капиталистов, помещиков, кулаков и иных контриков, потому что они не могут быть ни ближними, ни друзьями трудящихся!
Священник повернулся в сторону говорившего и продолжал:
— А вы кто? Вы все, втиснутые, как сельди в бочку, в эту камеру, — эксплуататоры? Помещики? Капиталисты? Дворяне или их дети? Чем объяснить этот страшный кошмар? Случайностью? Злой волей отдельного лица? Или исторической необходимостью?
Нет, друзья мои, всё это есть следствие, логическое и неизбежное следствие вашего антихристианского, античеловеческого, зверского учения и той системы, которая из него родилась.
Что стало с вашим лозунгом «Мир хижинам, война дворцам»? Во дворцах, где поселились ваши тираны, царят и в дальнейшем сытный мир, уют, достаток и неслыханная распущенность, а в осиротевших квартирах, коммуналках, в опустевших селениях царит мерзость запустения и не умолкает плач по арестованным и изнемогающим в тюрьмах и лагерях кормильцам. Голод, холод, нужда беспросветная — вот удел ваших семейств. То, что мы переживаем сейчас с вами, должно свалиться, как сказано в Откровении, на другие народы, которые подпадут под власть антихриста, соблазнённые его медовыми, лживыми обещаниями о земном рае мира и любви.
Я не сводил глаз с этого священника. Порой мне казалось, что в нашей камере появился Николай Чудотворец, а отец Михаил был внешне похож на него, именно таким его изображают на иконах. В минуты душевного волнения его щёки покрывались нежным румянцем, умные глаза начинали светиться каким-то светом, который исходил из глубины души. Лицо набирало одухотворённого апостольского вида, голос становился крепким и настойчивым, а мысли — отточенными.
Священник продолжал:
— Отрицая нашу веру, выражаясь словами Спинозы, «в Первопричину всех причин», т. е. в абсолютный Дух, в Творца всего видимого и невидимого, познанного и непознанного, в Царство Божье, в царство любви и милосердия, о котором христиане всего мира ежедневно молятся: «Да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя как на Небе, так и на земле» — вы вместо этого выдвигаете свою веру в абстрактную, слепую, мёртвую материю и в свой идеал — мировой, неосуществимый, казарменный коммунизм.
— Ведь вы верите в коммунизм? — обратился он к своим оппонентам.
Голос с места:
— Нет, мы — материалисты. Мы не веруем, а руководимся законами научного марксизма, твёрдо знаем, что коммунизм в СССР мы построим, — ответил один из них.
Отец Михаил улыбнулся:
— Я надеюсь, что тот, кто самоуверенно хочет присвоить себе авторитет «научно мыслящего человека» и поэтому называет марксизм «наукой из наук», не будет возражать против того, что физика и химия тоже наука. Законы физики и химии признаются за истину в СССР и в капиталистических странах, и реакционерами, и революционерами, и большевиками, и меньшевиками. Законы физики гласят, что «в сопряжённых сосудах жидкость находится на одинаковом уровне». Кто из нормальных людей может не согласиться с этими законами или не признать их? Химия установила формулу молекулы воды: Н2О — всегда и везде. С этим законом вынуждены будут согласиться и Гитлер, и Сталин. Таковы законы науки. А что за наука марксизм? Каутский, непосредственный ученик Маркса, — марксист, Ленин и Плеханов — марксисты, Мартов и Троцкий, Бухарин и Рыков, Сталин и Зиновьев тоже считали себя марксистами, но каждый из них понимал и толковал учение Маркса по-своему и при этом способны были со зверской жестокостью ненавидеть друг друга.
Сталин убеждён, что он, уничтожая миллионы людей, претворяет в жизнь заветы Маркса — строит коммунизм. Многие из нас также считают себя марксистами и как враги народа и социализма находятся в социалистической тюрьме.
Дмитриевский (студент, арестованный за своё дворянское происхождение):
— Папаша, я советую вам не отвечать на ту лицемерную фразу, о твёрдом знании, что коммунизм построят. Очень много чести! Она была сказана с дальним прицелом и предназначалась не для вас, а для следователя.
Возгласы:
— Напрасно старается! Как миленькому влепят «червончик»!
Смех.
Священник обращается к своему оппоненту:
— Я всё же хочу ответить на ваши последние слова, что вы «коммунизм построите». С сожалением должен констатировать, что ни в тюрьме, ни в лагере вы его не построите и вряд ли вам вообще уже придётся его строить. Ваши же слова, что вы не веруете, а твёрдо знаете, что коммунизм будет построен, — не соответствуют действительности, и вот почему. Прежде всего, далёкая цель уже не цель. Если вы, как говорите, руководствуетесь научным методом, то должны знать и сказать — когда, через сколько лет он будет построен, но этого никто не знает и сказать не может. Сейчас вы находитесь в выгодном положении и можете говорить о неминуемости коммунизма, так как прошло всего лишь двадцать лет с пришествия антихриста к власти в нашей стране. Сейчас народные массы могут ещё вам верить и ради этой несбываемой мечты приносить кровавые жертвы, но пройдёт ещё двадцать лет, а за ними ещё и ещё, целый ряд поколений сойдёт в могилу, так и не понюхав коммунизма, родится ряд новых поколений, а мечтания о коммунизме будут не только ближе к осуществлению, а, наоборот, ещё дальше, чем это казалось вначале.
Допускаю, что на протяжении 40−60−100 лет вам удастся обманывать массы в своих узкокастовых интересах, для оправдания своего монопольно-государственного положения, но чем дальше, тем тяжелей и тяжелей будет вашим партийным шаманам требовать от народа всё новых и новых жертв и присыпать их сказкой о земном рае. Какими бы занавесами ни отгораживали наш народ от внешнего мира, к какому бы обману ни прибегали, убеждая его, что зло — хорошо, а добро — плохо, правды спрятать не удастся. И тогда, запомните мои слова, придёт время возмездия за всё содеянное, за пролитую кровь невиновных.
— Эх, батя, но нам же от этого не легше! — раздался чей-то тяжёлый стон.
Священник:
— Должны исполниться слова пророчества апостола Иоанна: «И возопили они громким голосом, говоря: доколе, Владыка Святый и Истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу? И даны были каждому из них одежды белые, и сказано им, чтобы они успокоились ещё на малое время, пока и сослужители их и братья их, которые будут убиты, как и они, дополнят число» (Откр. 6, 10−11).
Рождение жизни
— Но мы с вами отклонились немного в сторону, — продолжал священник. — Я хочу ответить на сделанное тут замечание, что в связи с развитием науки для религии остаётся всё меньше и меньше места. Вы тут опускаете из вида одно чрезвычайно важное обстоятельство. Современная наука не отображает внутренних переживаний человека: она не может сказать, что хорошо, а что плохо, что прекрасно, а что искажено. Суждение об этом принадлежит глубинам человеческой души. В человеческом сердце не всё «механика». Оно всё-таки страдает, обливается кровью от боли. Наука и религия не только не антагонистичны, а более того, наука и религия перекликаются между собой. Настоящая наука, а не научное суеверие, ведёт нас к космологическому восприятию религии, к её постулатам и не только не будет удалять, а ещё больше будет приближать нас к Богу…Голос с места:
— Если сейчас самозарождение живых организмов на Земле невозможно, то это не значит, что оно не могло состояться, когда на ней были совершенно другие условия. Наука сейчас со всей очевидностью показывает, что при определённых условиях кислород, углерод, азот и другие элементы вступают между собой в связь и создают простейшие белковые молекулы. Эти белковые сочетания на протяжении долгой эволюции, через много миллионов лет явились тем основным материалом, из которого образовались все до одного организмы.
Отец Михаил молча взглянул на нового собеседника, покачал головой, устало вздохнул и сказал:
— Вы всё-таки верите, что живое образовалось из неживого, мёртвого. Допускаю, что в лаборатории, когда-нибудь химикам удастся синтезировать простейшие виды белков, но от этого образования до хотя бы живой бактерии — непроходимое расстояние. Меня удивляет варварское упрощение, кретиноподобный схематизм в суждении о величайшем процессе создания и развития живой природы. По-вашему, получается, что первично образованные простейшие белковые вещества со временем, пройдя ряд процессов синтеза и распада, непрестанно усовершенствовались, усложнялись — и вдруг эти белковые комочки… стали обретать свойства живых организмов, мельчайших бактерий, а от них пошли другие и так далее, пока белковый комочек в своём развитии не завершился образованием человека — так, что ли?
В камере раздался смех, и в тот момент дискуссия была прервана: послышался лязг отбрасываемого засова — началась раздача обеденной баланды. Камера зашевелилась. Все до одного, кто лежал, поднялись и начали удобнее рассаживаться на полу.
Раздались выкрики:
— Староста! Староста!
Староста камеры еле пробрался через тела заключённых к дверям. Пятеро человек стали в цепочку.
— Смотрите друг за другом, чтобы кто-нибудь «не закосил» лишнюю пайку, — произнёс староста.
Мисок не хватило. Раздача шла медленно, несмотря на то что «второе блюдо» (маленький черпачок каши) давалось всегда с баландой.
В камере, рассчитанной на 25 человек, находилось 166. Одни нетерпеливо кричали другим: «Ешьте скорее! Не задерживайте! Сдавай миски! Не облизывай!» Миски, которые освободились, погружались в ведро с тёплой водой и тут же снова пускались в оборот. Староста отсчитал пайки, чтобы раздатчики из «друзей народа» не «закосили» лишней порции для своих дружков-«блатарей».
Долгожданный обед не удовлетворил ощущение голода. Для «зэков» на протяжении суток было два желательных момента: утренняя раздача хлебных пайков и обед. Ужин, состоявший из гнилой селёдки или миски баланды, в расчёт не принимался. После обеда каждый мысленно подсчитывал, сколько часов осталось до утра, когда можно будет расправиться с пайком хлеба, хотя бы немного заглушить ощущение голода, а о следующем обеде уже и не мечтали: до него было так далеко, бесконечно далеко, целых двадцать четыре часа.
Рядом со мной на полу сидел врач, арестованный по обвинению в «групповом отравлении Максима Горького». В ожидании своей пайки он заговорил со мной:
— Вы видели, как я смеялся? Знаете, над кем? Над самым собой! Ведь я очень настойчиво и фундаментально изучал микробиологию, зоологию беспозвоночных, физиологию, анатомию. Изучал под микроскопом колонии микробов и представителей класса «амёбы». Удивлялся сложности и разумности их строения и проявлений их жизнедеятельности. У меня в это время даже не возникал вопрос, как из мёртвой белковой молекулы могли возникнуть эти живые особи, что поражали целеустремлённостью своего строения. «Теорию» о самозарождении жизни на земле нам навязывали как аксиому, не подлежащую никакому сомнению. Она была удобной для нас, поскольку ясно, просто и убедительно отвечала на запросы разума.
Мы росли язычниками: нас заставляли верить в непогрешимость Маркса, в святость Ленина и Сталина, в истинность неизменных законов марксизма-ленинизма-сталинизма. Слова священника для моего разума, не привыкшего к противоречиям, возражениям, дискуссиям, были для меня откровением.
Задумываясь о причине этой общей доверчивости и однородности восприятия, я прихожу к выводу, что причина лежит как во всей системе советского образования, начиная от начальной школы и заканчивая высшими учебными заведениями, так и во всём образе жизни советских людей. Система образования не преследует цели развития способности критично мыслить, сомневаться, а, наоборот, стремится подавить малейшую склонность, даже намёк на возникновение всего этого, но ведь без критического подхода, сомнения нет прогресса. Преподавание сводится к заучиванию «отсюда-досюда» определённых положений дисциплин, которые изучаются. И эти положения-догмы не подлежат никакому сомнению.
Дискуссия возобновилась репликой одного из оппонентов:
— Из ваших слов можно сделать вывод, что занятие наукой и накопление знаний — дело бездумное и ненужное.
Отец Михаил:
— Не спешите делать выводы. Из моих слов вытекает совершенно иное. Человек — существо ограниченное, он не в состоянии понять непостижимое. Он не способен осознать образ Творца или судить о Творце. Человек не может своим ограниченным разумом постигнуть абсолютную истину, первопричину всех причин, т. е. Бога. Чем выше человек поднимается над поверхностью земли, тем более широко открывается перед его физическим взором необъятность пространства.
Учёный, не признающий Творца, уподобляется земляному червяку и в результате своей деятельности вынужден будет прийти к такому же трогательному выводу, к какому пришёл мудрец древности Сократ. Только лишь глубоко верующий учёный может почувствовать большую радость и душевное удовольствие в познании тайн, за которыми скрываются отдельные проявления мудрости Творца. Этот учёный никогда не скажет: «Я знаю только то, что я ничего не знаю». Он скажет: «То, что я узнал, говорит мне о необъятной мудрости, о вездеприсутствии и всемогуществе Творца. Он — абсолютный закон природы. Он — абсолютное добро и истина! Признавая тайны Его творения, я узнаю Его и приближаюсь к Нему».
Как видите, наука и накопление знаний — дело не тщетное, а вольное или невольное, осознанное или несознательное стремление человека к непостижимой цели, т. е., как я уже говорил, познание абсолютной истины.
* * *
Дело заключённого священника Петрова Михаила было закончено в рекордно короткий срок. Он недолго пробыл в тюрьме. Осуждён же был на десять лет заключения в концентрационных лагерях с последующей высылкой на 5 лет как социально опасный элемент.69-летний старец поблагодарил советскую власть за то, что она желает ему прожить ещё столько лет, с улыбкой расписался на клочке бумаги под словами: «Приговор мне объявлен 3/IХ-37г.».
Эпилог
Судьбе было угодно ещё один раз свести наши лагерные пути. Глубокой белой северной ночью, когда смертельно усталые после четырнадцатичасового рабочего дня заключённые, или, как их ещё называли, «работяги», пребывали в состоянии непробудного сна, дневальный на вахте открыл ворота из колючей проволоки и из зоны была пропущена подвода, на которой под рогожей, как дрова, были сложены 16 трупов «досрочно освобождённых» заключённых. Бельё — третьего срока, серо-грязного цвета. Руки и ноги связаны бечёвкой с прикреплёнными фанерными бирками, на которых чернильным карандашом были написаны номера.Две бригады могильщиков, в большинстве из «раскулаченных» крестьян, едва успевали готовить могилы: грунт был каменист и с трудом поддавался киркам и лому.
Рыли неглубоко. В каждую могилу опускали по четыре трупа и в могильный холмик забивали столбец, на котором сотрудник так называемой третьей части прикреплял дощечку с обозначенными на ней четырьмя номерами.
Бережно, угрюмо, молча опускали в могилы трупы лагерных товарищей — по четыре, по четыре… Угрюмо, молча наблюдали за этим сопки.
Одним из шестнадцати был труп отца Михаила. Торжественным, мудро-спокойным было его лицо: как будто подчёркивалась его всепрощающая улыбка.
По окончании смены «работяги» ежедневно обращались лицом к востоку, снимали свои арестантские шапки и молча творили молитву за упокоение душ замученных товарищей. Молились за всех, независимо от их религиозности или атеистических убеждений, от национальности. Молились за членов партии и беспартийных, погибших не от рук внешнего врага, не в честном бою с оружием в руках, а умерщвлённых трусливо, подло и в далёкой глуши.
