 |
| Слово | Сергей Сергеев | 18.02.2008 |
Национальное начало лучше всего понимается в сравнении с другим национальным началом. Работая над этой статьей, я невольно вспоминал великий фильм гениального Орсона Уэллса «Гражданин Кейн» (1941), в котором реальным прототипом главного героя газетного магната Кейна (в его роли снялся сам Уэллс) является «король американской прессы» У.Р. Херст. С одной стороны, нельзя не увидеть некоторого параллелизма в судьбах Кейна-Херста и Суворина: оба они — люди, сами себя сделавшие (self made men); оба сумели основать крупнейшие газетные империи; оба стремились влиять на политику своих стран; оба пережили тяжелые жизненные драмы и разочарования… Но именно при очевидном внешнем сходстве особенно ярко видна экзистенциальная пропасть между двумя этими «репрезентативными» представителями двух не наций даже, а, по терминологии Н.Я. Данилевского, «культурно-исторических типов». Не знаю, каков был исторический Херст, но экранный уэллсовский Кейн представляет собой еще одно воплощение «фаустовской души» (как определял сущность западной культуры Освальд Шпенглер) с ее ощущением воли к жизни как воли к власти, с ее стремлением к самоутверждению, во что бы то ни стало, с ее страстным и бескомпромиссным монологизмом, с ее беспредельным и горделивым одиночеством… Его родные братья — персонажи Шекспира и Гете, Байрона и Стендаля, Ибсена и Вернера Херцога, над ними всеми витает столетия манящий «романо-германский мир» идеал ницшевского «сверхчеловека"… Но, полагал тот же Шпенглер, глубинные инстинкты «фаустовской души» кажутся «настоящему русскому чем-то суетным и достойным презрения. Русская… душа… самоотверженным служением и анонимно (здесь и далее курсивы в цитатах принадлежат цитируемым авторам — С.С.) тщится затеряться в горизонтальном братском мире», русский человек «есть лишь частичка в «Мы»». Действительно, в русском сознании мотив служения Целому, самоотречения ради Целого всегда преобладал над жаждой «исключительного господства» во имя себя самого. И Суворин тому лучший пример. Ничего «сверхчеловеческого», «кейновского» в его облике, поступках, писаниях — нет. То, что им создано — величественно, биография его — захватывающе интересна, но сам он скромен и прост — в сравнении с Кейном, подобно Ермаку — в сравнении с испанскими конкистадорами типа Агирре из одноименного фильма Херцога, Петру I — в сравнении с Людовиком XIV, Сталину — в сравнении с Наполеоном… Если использовать знаменитую дихотомию «веховской» статьи С.Н. Булгакова, то Кейн — «герой», а Суворин — «подвижник». Чуткий Розанов верно подметил, что определяющим свойством личности Алексея Сергеевича было смирение: «В Суворине… постоянно сквозило это: «Мы все относительны сравнительно с Россией, наше дело — служить ей, а не господствовать над нею»»; он «считая себя относительным, — служит Неведомому Богу, который конкретно перед ним мелькает как Родина, Земля, Суета (даже)». Понятие «гражданин» (в его высоком смысле) к Кейну, этому (по слову А.С. Хомякова о Наполеоне) «помазаннику собственной силы», можно употребить лишь иронически. Напротив, издателя «Нового времени» (как, кстати, и Козьму Минина) оно характеризует почти исчерпывающе.
Нельзя сказать, чтобы Суворин сегодня совершенно забыт. В 1998 г. появилась капитальная (хотя и брызжащая ненавистью к своему предмету) монография Е.А. Динерштейна «А.С. Суворин. Человек, сделавший карьеру», в 1999-м — был издан полный текст суворинского дневника (расшифровка и подготовка текста Н.А. Роскиной, Д. Рейфилда и О.Е. Макаровой), в 2001-м — на родине «Ломоносова русской прессы» в Воронеже вышел в свет сборник воспоминаний современников о нем «Телохранитель России» (составитель С.П. Иванов). Но для широкого читателя жизнь и деятельность Суворина все еще terra incognita. Поэтому нелишним будет вкратце их обрисовать.
Алексей Сергеевич Суворин родился 11 сентября (по старому стилю) 1834 г. в селе Коршево Бобровского уезда Воронежской губернии. Отец его, Сергей Дмитриевич, из государственных крестьян — участник Отечественной войны 1812 г., получивший несколько ранений в Бородинской битве, вышел в отставку с капитанским чином, дававшим его детям потомственное дворянство, и занялся земледелием. Мать, Александра Львовна — дочь священника. В семье было девять детей, первым из которых родился Алексей. Жили небогато, («похуже духовенства», вспоминал позднее Суворин), но и не бедствовали, а, главное, любили друг друга: «Мои детские воспоминания носят на себе отпечаток полной свободы и беззаботности. Я любил отца и мать, особенно мать. Отец был суров, вспыльчив, но чрезвычайно добр…. Мать моя… жила только нами и для нас. Ссоры ее с отцом бывали, но редко». Родители не получили никакого образования, но «если отец не работал, то сидел в очках и читал Евангелие» — единственную книгу, имевшуюся в доме. Алексей окончил в 1851 г. Михайловский кадетский корпус в Воронеже, однако от военной карьеры отказался, и стал учительствовать в Боброве, а затем в Воронеже. В 1857 г. он женился на купеческой дочери Анне Ивановне Барановой. В следующем году состоялся его литературный дебют — перевод стихотворения Беранже «Узник», за чем последовали собственные стихи, драмы, очерки, заметки в воронежской и в столичной прессе. Молодое дарование было замечено, в 1861 г. писательница Е. Тур (псевдоним графини Е.В. Салиас) предложила начинающему литератору стать секретарем редакции издававшейся ею газеты «Русская речь», и он перебрался в Москву, где на литературных собраниях у поэта А.Н. Плещеева познакомился с цветом русской литературы: Л.Н. Толстым и А.Н. Островским, Н.С. Лесковым и М.Е. Салтыковым-Щедриным, Н.А. Некрасовым и Д.В. Григоровичем. В 1862 г. Суворин переехал в Петербург в качестве секретаря редакции «Санкт-Петербургских ведомостей». С этого момента начинается взлет его журналистской карьеры — он делается одним из самых известных русских публицистов, особенной популярностью пользовались его «Недельные очерки и картинки», подписанные псевдонимом Незнакомец, в которых освещались все стороны российской жизни — от проблем экономики и судебных скандалов до литературы и театра. У Суворина к тому времени сложилась репутация «оппозиционера», он даже пострадал за свою книгу «Всякие» (трехнедельное заключение и уничтожение тиража — последнее вдохновило Некрасова на стихотворение «Пропала книга»), что, естественно, только прибавило ему популярности. Любопытно, что Эмиль Золя дал «нигилисту» из романа «Жерминаль» фамилию нашего героя, зная о нем от Тургенева.
Увы, никакой, самый блестящий, карьерный успех не может оградить мужчину от семейных катастроф, но аналогов того, что случилось с Сувориным трудно сыскать, по крайней мере, в тогдашней литературной среде. 19 сентября 1873 г. его жена Анна Ивановна, мать пятерых детей, была застрелена из пистолета в номере гостиницы своим любовником — артиллерийским офицером, тут же покончившего и с собой. Дело получило шумную огласку. Друзья всерьез, и не без оснований, опасались за рассудок и жизнь Алексея Сергеевича. Но он все же не сломался, выдержал этот страшный удар, перенести который ему помогли женская любовь и новое дело. В 1875 г. Суворин женился на юной Анне Ивановне Орфановой, однокласснице его дочери, от которой у него родилось еще трое детей. А в феврале 1876 г. он вместе с В.И. Лихачевым купил захудалую газету «Новое время», вскоре под его руководством сделавшуюся самой читаемым печатным органом России.
Первоначально «Новое время» считалось либеральным изданием, с ним сотрудничали Некрасов, Салтыков-Щедрин, Тургенев, но патриотический подъем, охвативший русское общество в связи с событиями на Балканах увлек газету на иной, национальный, путь. Уже в 1876 г. она поддержала Сербию в войне с Турцией, популяризировала генерала М.Г. Черняева, командовавшего сербской армией, сам ее издатель побывал военным корреспондентом в Константинополе и Белграде (позднее, в 1909 г. он, в связи со своим пятидесятилетним юбилеем литературной деятельности, получит поздравление лично от главы сербского кабинета министров). Во время русско-турецкой войны 1877 — 1878 гг. на театр военных действий выезжал и Суворин, и другие сотрудники «Нового времени» (В.П. Буренин, Вл.И. Немирович-Данченко, К.А. Скальковский), так что в освобождении Болгарии от турецкого ига есть и их заслуга. Не вполне либеральной стала позиция газеты и по ряду внутрироссийских проблем, в частности по еврейскому вопросу. Некоторые друзья-«прогрессисты» отвернулись от Суворина, но все возрастающему успеху его детища это уже не могло помешать. Успех этот, во-первых, основывался на гениальном издательском и редакторском чутье Алексея Сергеевича («Суворин-редактор возможно не имел себе равных», — признают даже не очень-то расположенные к нему авторы предисловия к его дневникам), во-вторых, на блестящем круге сотрудников, среди коих, кроме упомянутых выше: А.В. Амфитеатров, Ю.Д. Беляев, Д.И. Иловайский, Н.И. Костомаров, Н.С. Лесков, А.Н. Майков, С.В. Максимов, М.О. Меньшиков, П.П. Перцов, Я.П. Полонский, И.Н. Потапенко, И.Е. Репин, Н.К. Рерих, В.В. Розанов, В.В. Стасов, Н.Н. Страхов, С.Н. Сыромятников, С.Н. Терпигорев, А.П. Чехов, И.Л. Щеглов и др., а в-третьих, на том, что газета была интересной для самого широкого круга читателей, и по информированности, и по охвату тем, и по стилю подачи материала. Хваткий, энергичный предприниматель, Суворин, завел собственную типографию, книжный магазин, наладил сеть распространения газеты на железных дорогах. Это позволило ему основать и свое книгоиздательство, в котором выходили журнал «Исторический вестник», знаменитые справочники-календари («Русский календарь», «Вся Россия», «Вся Москва», «Весь Петербург»), первое массовое, дешевое собрание сочинений Пушкина (в первый день его продажи огромная толпа покупателей сломала прилавок и мебель в магазине), первое легальное переиздание «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева, историческая серия «Rossica», книги современных прозаиков и поэтов и т. д. Всего за 40 лет суворинское издательство выпустило около 1600 названий общим тиражом 6,5 миллионов экземпляров. Еще одной любовью Алексея Сергеевича был театр, современники считали его одним из лучших театральных критиков, в 1895 г. был создан финансируемый им театр Литературно-художественного общества (обычно его просто называли Суворинским театром), на сцене которого была, например, впервые поставлена «Власть тьмы» Толстого. Драматургия самого Суворина, правда, особой популярностью не пользовалась, но современные исследователи доказывают, что она значительно повлияла на ранние пьесы Чехова. Писал хозяин «Нового времени» и прозу, среди которой своеобразный, «преддекадентский» роман «В конце века. Любовь», ряд ярких рассказов, вызывавших восторг Лескова, Чехова, Репина.
Между тем, в семейной жизни «Ломоносова русской прессы» происходили трагедия за трагедией. В 1885 г. в возрасте 27 лет скончалась от диабета старшая дочь Александра, вскоре умер четырехлетний сын от второго брака Григорий, в 1887 г. покончил с собой двадцатидвухлетний сын Владимир, через год дифтерит унес в могилу двадцатичетырехлетнего горбуна Валериана, в 1900 г. во время скандала учиненного юдофильской публикой на премьере пьесы «Контрабандисты (Сыны Израиля)» сердечный приступ оборвал жизнь зятя и друга А.П. Коломнина. Сложные отношения складывались у Суворина с другими сыновьями — Михаилом, Алексеем и Борисом, которые постоянно ссорились с отцом, беззастенчиво пользовались его капиталами, затевая свои, как правило, убыточные издательские проекты. В общем, страсти вполне горьковские. Постепенно начался и упадок «Нового времени». Общественное мнение в конце XIX все более революционизировалось, и умеренный консерватизм газеты его уже раздражал. Поддержка Сувориным обвинения против Дрейфуса, выступление против студенческих демонстраций, патриотическая позиция во время русско-японской войны, антирадикальная — во время революции 1905 г., и «простолыпинская» — в 1906 — 1911 гг. восстановило против него почти всю интеллигенцию, пошли в ход излюбленные методы либерального террора — привлечение к суду чести Союза взаимопомощи русских писателей, бойкот юбилеев и проч. Появились и успешные конкуренты, прежде всего, издававшееся И.Д. Сытиным «Русское слово». Тем не менее, на праздновании 50-летия литературной деятельности Алексей Сергеевич получил поздравления не только от сербов, Лиги французских патриотов и лично от императора Николая II, но и от Думы, от В.М. Бехтерева, В.М. Васнецова, М.В. Ермоловой, Э.Ф. Направника, М.В. Нестерова, П.П. Семенова-Тян-Шанского, И.В. Цветаева, и даже от В.Э. Мейерхольда… Скончался патриарх русской журналистики 11 августа 1912 г. в Петербурге от рака горла. Судьба пощадила его хотя бы в одном — он не увидел гибели своего детища: в 1916 г. сыновья Суворина продали акции «Нового времени» небезызвестному еврейскому авантюристу Митьке Рубинштейну, в 1917-м — газету закрыли большевики.
Сегодня Суворин важен для нас, прежде всего, как создатель единственной русской национальной газеты, имевшей такой гигантский и длительный общественный (и коммерческий) успех. Влияние «Московских ведомостей» Каткова не выходило (за исключением периода польского восстания 1863 — 1864 гг.) за пределы правительственных сфер, издания Ивана Аксакова были широко известны лишь в узком кругу приверженцев славянофильства (за исключением периода балканского кризиса 1876 — 1878 гг.), суворинский орган читала вся Россия сверху донизу. О феномене «Нового времени» лучше всего сказал Розанов: «…до 1904 — 1905 гг…. голос всех других газет — притом довольно читаемых — был до того глух в России, до того на них всех, кроме одного «Нов. Вр.» (так у Розанова — С.С.), не обращал внимания, — не считались с ними, не отвечали им, не боялись их ругани и угроз, и, увы, не радовались их похвалам и одобрениям, как бы они все печатались на «гектографе» и вообще домашним способом, «еще рукописно» и «до Гуттенберга», как ученические школьные журнальчики…. На много лет, на десятки лет, — «Нов. Вр.» сделало неслышным ничей голос, кроме своего…."великое дело «Нов. Вр-ни"… основывается на том, что в России рассматривали,… что это есть единственная газета собственно русская, не с «финляндским оттенком», не с «польским оттенком», не, особенно с «еврейским оттенком», а своя, русская: и все нормально-русские, просто-русские, держатся ее; потому что иначе и взяв в руки другую газету, они, собственно, потеряли нечто в «русском в себе», а они этого — не хотят». Вроде бы легко возразить Василию Васильевичу: неужели Катков и Аксаков менее русские, чем Суворин? Но на самом деле он прав: при всем своем пламенном патриотизме и Катков, и Аксаков были страшно догматичны и нетерпимы, принимая русскость только в том виде, который отвечал их представлениям о ней («я не могу печатать в газете того, с чем я не согласен вполне» — подлинные слова Аксакова, приблизительно так же думал и Катков, отказывавшийся публиковать не нравившиеся ему сочинения или главы из сочинений Достоевского, Толстого, Лескова, Леонтьева). Между тем, русскость — вещь гораздо более широкая, чем славянофильство, или голое «имперство», — вот что понимал, или чуял своим необыкновенно острым нюхом Алексей Сергеевич. И поэтому в «Новом времени» не было унылого монолога одной какой-то, пусть даже самой благородной, доктрины, газета представляла собой, по определению, Меньшикова, «парламент мнений», где совершенно обычным делом была яростная полемика между ее основными авторами, и где на одной и той же полосе соседствовали самые разные, порой полярно противоположные друг другу утверждения, за исключением, конечно, враждебных России. «Меня упрекают, что я будто бы флюгер, — формулировал свое кредо Суворин. — Я совсем не флюгер….Часто мнения, которым я давал место, мне совсем не нравились, но мне нравилась форма, остроумие, живая струя. Ручей — не Волга, речка — не океан, но и в ручье и в речке есть поэзия, есть правда природы. Так и в человеческой душе. Лишь бы она была искренняя». Именно эта идейная широта и позволила ему вовремя оценить Чехова и сделать его общероссийской знаменитостью (в суворинском издательстве вышло в 1880 — 1890-х гг. пять сборников произведений Антона Павловича, многие из которых до этого появились на страницах «Нового времени»). Не будь Суворина, вряд ли мы бы имели сегодня того Розанова, какого имеем, Василию Васильевичу он, во-первых, разрешил писать почти все, что тот пожелает, а, во-вторых, научил писать его вместо длинных и многословных трактатов яркие, живые миниатюры. Только в «Новом времени» смог в полную силу развернуться такой воистину великий русский публицист как Меньшиков, давший в своих «Письмах к ближним» настоящую «энциклопедию русской жизни». Наконец, внутренняя свобода от любого доктринерства помогла Суворину сделать газету читаемую всеми, внеся в нее элемент «желтизны»: скандалы, сплетни, уголовная хроника — ведь это и русским интересно, а у Каткова с Аксаковым одна политика, да моральные проповеди, — благородно, конечно, но недейственно.
Его часто упрекали в беспринципности, Щедрин называл «Новое время» — «Чего изволите?», то же обвинение красной нитью проходит через всю книгу Динерштейна, но даже и вполне дружественный последнему А.И. Рейтблат в рецензии на нее поставил эту «аксиому» под сомнение. Не надо путать принципиальность и партийность. Суворин всю жизнь упрямо не давал себя замкнуть в узкие рамки какой-либо партии, но оставался верен главному в себе. Еще совсем молодым, только вступая в литературный мир, он писал в 1861 г. в частном письме: «Я не принадлежу по своим убеждениям ни к конституционалистам, ни к красным, ни к Каткова партии, ни к партии Чернышевского, ни к партии «Времени» (журнал братьев Достоевских, орган «почвенничества» — С.С.)». В 1878 г. он признавался И. Аксакову, что его «тянут в либеральный лагерь, который всегда был мне противен по своей узости, по своим рамкам, даже по своему содержанию, которое заранее было определено и которое заключало в себе все ответы на вопросы. Смею думать, что я немного шире смотрю на задачи русского журналиста…». А в его дневнике за 1907 г. читаем: «Мы заступались много раз за Союз русского народа, когда видели, что на него нападали несправедливо. Но быть в партии с г. Дубровиным и др. союзниками мы никогда не были и не будем. Не будем мы считать Союз русского народа за русский народ, как не считаем за русский народ ни одной другой партии». Не партийность важна для Суворина, а благо Отечества, какие бы колебания не испытывал курс «Нового времени» национальная идея никогда там не подвергалась сомнению. «Я более всего боюсь распадения России, принижения русской народности…» — вот, что для него было первостепенно, все же остальное — более или менее относительно. «Ничего — специального, ничего — частного, ничего — личного, ничего — особенного и партийного; все — для всей России, для «Целой России», обобщенно — что «требуется народу и государству», требуется «русской истории, как она сейчас живо совершается»: вот лозунг и молчаливо принятый всеми сотрудниками маршрут», — разъяснял «программу» «Нового времени» Розанов. Иного названия политической позиции Суворина кроме как «национализм» не подберешь. Но национализм его был трезвым и зрячим, лишенным всякой сусальности и «возвышающих обманов». Да, он мог написать: «Даже плохой русский лучше иностранца». Но мог написать и совсем другое: «Нигде так мало и так беспутно не работают, как у нас, и нигде так не умеют не работать и увлекаться своим ежедневным делом»; или: «Нас хлебом не корми, но только отрицай. В этом наше утешение за климат, режим, бедность, отсталость». По наблюдению Розанова, «в конкретном он все как-то поругивал. Но замечалось, что все «поругиванья» имеют, однако, один склон: все клонилось к тому, все проистекало из того — «ах, зачем России не так хорошо, как могло бы». Я себе могу представить Суворина, пробирающегося, как тать… в темный чужой дом, где живет язвящее Россию существо, — и что он в сердце его ударяет ножом». При этом пылкая любовь к своему не становилась заскорузлым провинциализмом: он уважал германский «орднунг», восхищался искусством и природой Италии (куда ездил постоянно), наряду с Пушкиным его «вечным спутником» был Шекспир… Видимо тут придется сказать немного и о пресловутом «еврейском вопросе», ведь самым страшным грехом, хозяина «Нового времени», его «паранойей» считается «злобный антисемитизм, произраставший из укоренившихся в семье сексуальных комплексов (?) и убеждения в финансовой изворотливости евреев» (таков стиль ученых авторов предисловия к современному изданию суворинских дневников). Суворин и другие «нововременцы» действительно много писали о евреях как о «вредном и роковом элементе в жизни русского народа», но не из неприязни к ним «как к племени», а лишь потому, что они «забирают русских и христиан в кабалу» (экономическое завоевание России еврейством в начале прошлого века — очевидный факт, о нем прямо пишет А.И. Солженицын в своей последней книге). В то же время в суворинском доме жила еврейка — учительница музыки, любимица хозяина, и никто ее там не третировал.
Менее всего мне бы хотелось изображать из моего героя некую отвлеченную добродетель, «рыцаря без страха и упрека», бескомпромиссного идеалиста. Он был живым, страстным человеком с крупными достоинствами, но и с крупными недостатками, кроме того, он был деловой человек, коему слишком большая доза идеализма вообще противопоказана. Но еще менее того я желал бы заниматься ретроспективным чтением морали. Навязчивое стремление изобразить из Алексея Сергеевич «душевного нигилиста» (традиция, идущая от З.Н. Гиппиус и Д.С. Мережковского, — последний очень хотел напечататься в «Новом времени», а не добившись этого, стал поливать грязью уже покойного тогда издателя) есть, говоря по-лесковски, обычный «клеветон». Зачем «душевному нигилисту» издавать дешевого Пушкина (издание было убыточным), популяризировать Чехова, которого он любил как сына, защищать интересы русского народа во всех сферах его жизни? Но все встанет на свои места, если мы примем розановский портрет Суворина — смиренного служителя своей верховной святыни — России. Я хочу надеяться, что со временем не только будет переиздана лучшая часть литературного наследия «Ломоносова русской прессы» (в первую очередь его многолетний публицистический цикл «Маленькие письма»), не только появятся о нем книги, написанные без лютой ненависти, но и сам его образ станет знаком и близок каждому нормальному русскому человеку, ибо какой-нибудь отечественный Уэллс снимет великий фильм «Гражданин Суворин», где хозяин «Нового времени» предстанет со всеми своими противоречиями и трагедиями, но при том и в своей символической сущности — архетипом русского издателя и журналиста.
