 |
| Татьянин день | Диакон Александр Волков | 09.02.2008 |
Вчера, когда мы с коллегами поздно вечером готовили какие-то первые новости и сообщения об этом событии, я созванивался с некотрыми московскими священниками, чтобы одного спросить об отце Анатолии, другого — о его состоянии, третьего просить дать хоть какой-то комментарий. У всех у нас на уме вчера была лишь одна мысль — что сейчас с ним, нет ли угрозы для жизни, и когда понемногу все узнавали, что нет, угрозы для жизни нет, всё, в общем-то, обошлось, то как-то сразу успокаивались, так, как будто ничего, собственно, и не произошло. Теперь пресса будет писать про «очередное нападение на священника», будут ставить его в череду других, более страшных и печальных по своему исходу подобных событий.
Самое противное, что мы уже привыкли к тому, что на священников нападают, мы уже с какой-то безысходностью и предрешенностью говорим, что, мол, да, профессия священника — весьма опасной становится. Вот теперь еще на одно нападение (слава Богу, не убийство) стала наша профессия опасней.
Отец Анатолий шел в рясе по городу, он сознательно своим видом показывал, что он — православный священник. Быть может, потом окажется, что хулиган не разглядел в потемках рясы, принял ее за долгополый плащ. Может быть так и будет, но, однако, сам факт того, что пострадал священник в рясе, говорит уже о многом. В первую очередь о том, что этому священнику, замечу попутно, профессору МГТУ им. Баумана, было не страшно и не неприятно так вот запросто ходить по городу в рясе. Он не боялся ее запачкать или замочить, он просто всегда из храма домой ходил в рясе. То есть для него ряса была естественной одеждой, такой, как для меня, допустим, джинсы и рубашка. Вот тут я себя ловлю на мысли о том, что, скорее всего, в этом ракурсе мои джинсы реально мешают моему спасению. Не скажу, что с этого дня я всегда буду ходить в рясе по городу, но повод задуматься появился.
Было бы неправильным делать какие-то обобщающие выводы, ведь возможно, что обнаружатся новые факты, показания потерпевшего. Ясно, что, скорее всего, это сделал какой-то сумашедший, больной человек. Но вот, например, недавно в Москве обстреляли из ружья церковный автобус «Милосердие». Он ездит по вокзалам и в нем можно бомжам погреться и получить помощь. И вот его кто-то зачем-то обстрелял. Очевидно, что не просто так и не потому, что случайно так вышло, а именно потому, что на нем русским языком написано, что автобус церковный. Ровно так же рясой отца Анатолия на нем было написано, что он православный, а не абы кто. Значит, злость откликается на хоть какое-то проявление православности. В этом отношении наша эпоха все более напоминает языческую Римскую империю, когда римлян раздражало именно внешнее проявление христианскости христиан. Вот если бы они себе там тихо по домам бы собирались, сообщив предварительно власти о причине собраний, а потом бы еще и соглашались поклониться Зевсу, ну чтобы не обидеть традиционных римлян, не задеть их чувств, не дать повода подумать, что вот мол, какие эти христиане грубые. Нет, первомученики как-то без толерантности обходились. Равно как и новомученики Российские, чью память мы в воскресенье будем вспоминать, ради любви к красноармейцам дорогу в храм им не открывали и крестов с себя не срывали. За что у этих храмов и были расстреливаемы. Ничего не хочу сказать, но мера нашей нынешней толерантности к внешнему миру может быть где-то дошла до предела, и ни в чем ином, кроме как в тех ситуациях, когда люди эту толерантность, сознательно или нет, нарушают, эта предельность не проявляется. Но вот здесь, в таких вот ситуациях, все становится очевидным. Чтобы оказаться в малом стаде, надо себя как-то маркировать, к этому малому стаду хоть чем-то отнести, а не просто так — зайти в храм, где все свои и выйти оттуда, растворяясь в серой толпе, чтобы никто-никто не заподозрил в тебе христианина.
