 |
| Нарочницкая.Ru | Наталья Нарочницкая | 08.02.2008 |
С такой темой я сподобилась однажды выступить на семинаре, вернее большом конгрессе «Cultura Europae» в Памплоне, в университете Opus Dei. То, что я там говорила, шокировало аудиторию, но в кулуарах мне все либо целовали руку, либо жали руку, и католические священники раскланивались. Но в зале побоялись даже приветствовать, потому что, наверное, то, что я говорила, было не политкорректным. Особенно их, наверное, потрясла моя фраза, я сказала: своей великой, ещё христианской классической европейской культурой Европа обязана не прометеевскому духу Возрождения, который в итоге родил персонажей Золя, а кровавому поту Франциска Асисского и слезам Блаженного Августина. Вот тому первому тысячелетию христианства, которое сейчас вы, либералы, презрительно называете сейчас «чёрным веком», а именно тогда и был выкован высокий христианский дух, который показал свои возможности, но был испорчен гордыней и человекобожием вот того прометеевского индивида, который и сейчас привел уже к вырождению даже либерализма в либертаризм. Конечно, России нужна модернизация. Кто же спорит? Но модернизация без той версии вестернизации, и тем более, дехристианизации, теперь уже с либеральной стороны, которая лишает нас смыслообразующего ядра самого побуждения к истории. В России уникальные явления происходят. Мы оттаяли от заморозки вот в этом атеистическом революционном проекте и затосковали по традиционным ценностям. Русская нация, русская, конечно, с Божьей помощью, русский народ, который простил в очередной раз, и с помощью нашей церкви общество само ощутило желание саморехристианизации. А либертарная циничная Европа смотрит на нас с удивлением, с той самой вольтерьянской гримасой, которая уже, собственно, и разделила Запад и Восток. Может быть, я скажу не совсем корректно с точки зрения богословия, но не столько схизма разделила латинский Запад и православный Восток, как цивилизации, а именно вот тот вольтерьянский хохот. Потому что и латинский Запад, и православный Восток дали свои формы и христианской духовности и великой культуры, в которой ещё метафизические ценности — вера, Отечество, честь, долг, любовь — были выше человеческой жизни. Это сейчас нам воинствующие либералы говорят: нет такой ценности, за которую стоит умирать. И что же, это значит, что отрицаются деяния мучеников за веру, тех, кто сходил на эшафот за те ценности? Это отрицание самого основания человеческой культуры, потому что готовность к самопожертвованию за великие высшие идеалы отличала человека от животного. Культура неразрывно связана с состоянием общества. Она и отражает его состояние, но и она же может быть мощным инструментом, как разрушения, так и, наоборот, сопротивления злу. И вот наша задача, безусловно, сделать так, чтобы мы не утратили те самые религиозно-философские основы культуры, которые делают её побуждением к историческому творчеству, к вечному выстаиванию в мировой борьбе между добром и злом. Именно таковой и сложилась христианская культура в своё время, прошедшая все стадии вырождения, стадию энтропии и вот та импотенция культуры, которую фиксируют и на Западе, и у нас, той самой атеизированной и полностью дехристианизированой культуры, утратившей нравственное целеполагание. Она и проистекает оттого, что у современного индивида стерлась грань между добром и злом. А вот именно в этом треугольнике добро, зло, свободная воля, вместе с умением различать добро и зло, как Дар Святого Духа и родили всё богатство вот той прежней христианской культуры, в которой царь и раб были судимы по одним критериям. Которую человек осознавал как основу этой культуры, понимая, что земная жизнь — это испытание перед жизнью вечной. И поэтому важно, как ты её прожил, чему служил, чему стремился, на чём стоял. И отсюда в романтической высокой культуре герои Шиллера говорили: «честь дороже жизни». А Иван, крестьянский сын, в той же мировоззренческой раме говорил: «двух смертей не бывать, одной не миновать». И это была ещё единая по своим нравственным целеполаганиям культура, чего нет уже в ХХ веке.
К концу ХIХ века Европа, по выражению Константина Леонтьева, «уже сама в себе уничтожала все великое, изящное и святое». Персонажи Золя, которых я уже упомянула, теснили уже героев Шиллера. Последние всплески романтизма в западноевропейской литературе были ее лебединой песнью — например, Сирано де Бержерак. Не реальный, реальный был другим, а именно тот, романтический, что у Эдмона Ростана. И вот тогда Россия уже не была частью вот той растущей новой цивилизации, выросшей из декартового рационализма, из протестантской этики мотивации к труду и богатству, и из идейного багажа Французской революции! А революционная наша российская интеллигенция бросилась, конечно, догонять, но русское сознание по-своему выразило даже отступление от Бога. Если гётевский Фауст, как это отмечалось, по-моему, в какой-то лекции у Сергея Булгакова, выразил тип отступления апостасии западного человека, в своей гордыни не терпящего над собой никакого судии, этот скепсис, энтропию. В то же время, карамазовский вызов Богу — это падение из-за русской гордыни, которая отрицает милостивого Бога из-за того, что не желает смириться и понять грех и те несовершенства, которые наблюдает, забыв о собственной греховной природе. Но давайте посмотрим, казалось бы, когда революционный проект крушил русскую православную жизнь, прокламировал совершенно новые параметры культуры и, прежде всего, разгромил полностью христианскую этику, объявив, что человек есть продукт социальных условий. И поэтому поведение его определятся социальными условиями и поэтому нет абсолютных добра и зла, морали и нравственности. Поэтом даже не надо искать вину у представителей нереволюционных классов — это теории Петра Стучки, революционной законности. Это же тоже элемент вот этой культуры революционной большевистской. А нужно лишь просчитать, какое количество этих нереволюционных классов нужно уничтожить, чтобы они не мешали революции!
На Латинском Западе, даже в его католической, а не либеральной части, который сам отвергал либерализм и отвергал эту дехристианизацию (например, консервативный философ права Карл Шмит) — все равно не сочувствовали России. И вот эта дилемма: Россия и Европа — она ведь и сегодня перед нами встает во всей своей полноте. И, конечно, острота вот тех мнимых и реальных противоречий между Россией и Западом, духовных, геополитических, она, конечно, типична для разошедшихся членов некогда одной семьи.
Вот наша нынешняя элита постоянно говорит нам, что мы должны вернуться в лоно общеевропейской цивилизации. Часть ли Россия Европы? Думаю, что да. Но тогда возникает вопрос, что есть Европа, сегодняшняя Европа. И хочется так и сказать нашей элите: ведь наше единство, если можно о нем говорить, зиждется не на современных клише о правах человека, демократии, американской конституции. Что делало нас представителями единой цивилизации до всяких конституций? Нагорная проповедь и Отче наш. Вот почему мы только можем говорить о единстве Европы. И с этим соглашаются европейские консерваторы, которые загоне гораздо большем, чем мы, русские сегодняшние консерваторы, в нашей сегодня куда более духовно свободной стране. И так и хочется спросить, куда ушли наполнения всех тех категорий, которые родила вот эта христианская общеевропейская культура?
Что есть свобода? Работая в Парламентской Ассамблее Совета Европы, я всё время спрашиваю об этом своих коллег. Cпрашиваю: а для чего сегодняшней Европе нужна свобода, для того, чтобы, как завещал Чингисхан, гнать перед собой своих врагов, грабить их имущество, любоваться их слезами, целуя их жен и дочерей? Или для возвращения на свою звездную родину? Или же для того, чтобы алкать и жаждать правды, как учит Писание, христианское откровение? Или для того, чтобы, как учит сегодняшний либерал, ставший уже либертарием, объявлять зло и добро равночестными, равными красоту и уродство, правду и ложь?! Но ведь это и есть та мировая борьба, сущность которой две тысячи лет перед нами. И мои европейские коллеги как-то замолкают, потому что они уже не привыкли задавать такие вопросы. Такие вопросы задает Россия. Что если бы интеллигент ХIХ века, соблазненный вот улыбкой Джоконды, жаждой познания Гете, обаятельной триадой (неосуществимой без Бога, а поэтому уже ложной в этой парадигме) — свободой, равенством, братством — оказался на Западе сегодня? Он не увидел бы там ничего, к чему тогда стремились. Узрел бы лишь каббалистические столбики Интернета и следы Его Величества банковского процента, который и определяет, и измеряет всё и вся.
Вспомним гений Шекспира, западного человека, который умертвил Корделию, любившую отца и не имевшую возможности иначе сформулировать и объяснить это, кроме как «долг велит». А вот после неё долг, как моральное обязательство, ощущение внутреннего обязательства, перед добром в отношении зла, вот он был превращен в вексель, который может быть измерен и оплачен. Кстати, немецкое слово Schuld приблизительно в средние века из морального значения приобретает ещё и значение бумаги долгового обязательства.
К сожалению, нынешний российский западник мельчает вместе со своим кумиром — Западом. И когда вот наблюдаешь за тезисами о культуре наших сегодняшних западников, то понимаешь, как далеки они даже от того великого спора между западниками и славянофилами, который был в ХIХ веке, потому что это всё-таки тогда спор не был отрицанием. Это были богатые грани русского сознания. Могу привести слова западника Кавелина, выдающегося русского историка, который сказал почти то же самое, что Иван Киреевский. Кавелин говорит: «каждый думающий, мыслящий, чувствующий порядочный человек не может не чувствовать себя наполовину славянофилом, наполовину западником. Но ни то, ни другое не могло, не разрешило, и не разрешит проблему русской жизни». А Иван Киреевский сказал: «как бы кто ни хотел искоренить всё западное или, наоборот, всё русское, не будет ни того, ни другого, и мы поневоле должны ожидать взаимодействия, а от этого взаимодействия чего-то третьего, возникающего из этих двух начал».
Сегодняшнее западничество, ярким примером которого является, конечно, т.н. «письмо академиков» в отношении образования и Церкви, конечно, прежде всего, удручает уровнем знаний о вере, почерпанным, наверное, в кратком справочнике пропагандиста об опиуме народа каких-нибудь 30-х годов. Это удручает. И так и хочется сказать: интеллигенция больше всего тосковала о духовной и интеллектуальной свободе. Вот она давно уже есть, что же вы ею не воспользовались и не прочли хоть немного из того, что было так закрыто за семью печатями? Вы прочтите немного, а то ведь стыдно, всё-таки лауреаты Нобелевских премий, и, действительно, в своей области великие умы. Я обобщаю, и не говорю ни о ком конкретно, но нынешнему российскому западнику свойственно эдакое эпигонство перед Западом, свойственное первому веку после Петра. Дальше — порой истерическая ненависть ко всему русскому и православному у ранних пламенных большевиков, которое даже было безусловно преодолено потом в советском сознании, особенно после духа мая 1945-го. И, увы, уже не наивное, а воинствующее невежество во всём, что касается религиозно-философских или даже просто философских основ, понятий, что выходит за пределы того самого истмата, над которым они же так смеются и издеваются. Но я скажу, что ведь первые большевики и революционеры сами-то были куда более образованные! Сергей Булгаков писал, что у них очень «несложенькая философейка истории». Сначала было варварство, потом воссияла цивилизация. Он пишет: что же это такое — материализм, просвещение? Добавим сюда священных коров сегодняшнего дня: права человека, гражданское общество, под которыми неизвестно что вообще понимается совершенно. Чаще всего у нас понимается, что это политические организации, которые занимаются политикой, но они негосударственные и не партии. Но вообще политические партии тоже не являются государственными. Но это уже другой вопрос. И вот эти люди почему-то уверены в том, что бывает какая-либо культура, не основанная изначально на каких-то религиозно-философских основах.
Таких культур просто не бывает. Любую культуру — арабскую ли, исламскую, индуистскую и так далее, — если вы разберете до основания, то обязательно понимаете, что в ней есть вот те самые каноны, которые отражают картину мира в сознании человека, которую он воплощает потом в своих культурных потребностях. А человек, созданный по образу и подобию, жаждет что-то делать, созидать. И в зависимости от того, какая у него религиозно-философская картина мира, какая мировоззренческая этическая рама, нравственное целеполагание, в зависимости от этого он созидает культуру, которая поднимает человека, или, наоборот, он созидает антикультуру, которая его ещё больше и скорее толкает в бездну оскотинивания. Более того, если утрачивается в христианской культуре основа вот этого ощущения острой грани между добром, злом и свободой, которая мечется между соблазнами зла и осознаваемым долгом в отношении добра.
Отсюда и все монологи злодеев и праведников в классической литературе — и Макбета, и Гамлета, и героев Шиллера, и Иванов — крестьянских сынов. Это же все отсюда, потому что он понимает, вот она грань: либо я поступлю плохо, либо я выдержу и выстою перед этим соблазном. Если вот этой грани нету, если больше нет этого поиска, свобода теряет всё, что не имеет границ — не имеет определений в философии. И поэтому безграничной свободы просто не может быть. Только великие табу рождают великую культуру. Свобода без границ подвергается энтропии, и вот эта импотенция она как раз и ведёт к поиску формы, она как раз лишний раз подтверждает давно известную богословскую истину о том, что зло не сущностно, оно не имеет потенциала не только к творению, но и к творчеству. Его псевдосуществование в коррупции добра.
Человек, отринувший Творца, в своем сознании перестает отражать красоту богоданного мира. Его сознание рождает «Чёрный квадрат» Малевича. Это действительно, если хотите, гениальный, но это политический, я бы сказала, философский манифест эстетики, порвавшей с христианской культурой. Поэтому манифест коммунистической партии был философией и в историческом материализме, а «Чёрный квадрат» — манифест эстетический, сознание творческого человека, утратившего связь с побудительным, с трансцендентным.
Главный тезис современной культуры — это безграничная свобода, и мнение, что человек имеет право и должен пробовать всё. Более того, в наше время мы уже достигли того, что красота, гармония, норма, объявлены скукой и пошлостью. Любое отклонение и извращение, в какой области мы не возьмем, физиологии ли, либо в канонах прекрасного, вот любое извращение объявляется движением от простого к сложному. А ведь свойством, характерной чертой именно великой христианской культуры, является не только грандиозность свершений. Причём ведь культура — это не только литература и изящные искусства, это — всё. Это всё, что человек создает по канонам своего представления о должном и праведном в творчестве, в государствостроительстве, философии.
Философию права рождают разные цивилизации по-разному, но что они следуют из интуитивного ощущения тождества греха и преступления. И поэтому правовая норма закона следует всегда за религиозным каноном. Поэтому разные такие системы и философии исламского права, христианского и так далее. И в архитектуре вот эта грандиозность свершений в христианской культуре ещё отмечается удивительной этической и философской цельностью. Во всем обретаются каноны прекрасного.
Гармония и какофония в музыке и архитектуре лишний раз показывают, что во всех проявлениях есть понятие высокое — низкое, норма — извращение, гармония, какофония, хороший вкус, плохой вкус. Заметьте, именно это отрицает современная эстетика, современные литературные каноны. Поэт, который пишет, например, воспевая природу и попутно себя выражая, станет сейчас, пожалуй, в Доме литератора посмешищем. Потому что это архаично, нужно воспевать порок. Но наше общество само начало отторгать это.
Это очень отрадно, потому что в середине 90-х годов в центре общественной дискуссии ещё был тезис «осваиваем безумство гибельной свободы». Через десять лет общество само на повестку дня выдвинуло дискуссию о чести и бесчестии, о праведности и неправедности, о культуре и антикультуре. И вот эта борьба она и идет сейчас и это говорит о том, что в России сейчас решается очень много не только для русского, не только для православия, но и для Европы в целом. Я имею в виду Европу, как явление мировой культуры, и о которой трубят и бьют в колокола европейские интеллектуалы-консерваторы. Скажем, немецкий философ Гюнтер Розмозер прямо говорит, по-моему, вслед за Шиллером, что главная причина вот этого упадка культуры — это дехристианизация европейского сознания. Но, конечно, посмотрите, что сегодня является кредо современного европейца! Я не раз уже шутила, что мне очень грустно Совете Европы чувствовать себя почти единственной, кто знает баллады Шиллера по-немецки наизусть. Они никто этого уже не знают и не изучают. Это у нас в России, в советской школе N 3 на улице Марины Расковой мы ставили вечера немецкой классики, где даже ставили отрывки из пьес «Эмилия Галотти», «Минна фон Барнхельм» Лессинга. И делали свои переводы Шиллера. В общем, вот какие парадоксы.
Я прожила и проработала в Америке почти 8 лет и именно там незаметно для себя стала убежденным славянофилом, хотя как многие советские и российские интеллигенты училась читать по дореволюционной книге «Живое слово» с ятями, но, тем не менее, баллады Шиллера, наверное, читала раньше, чем «Слово о полку Игореве». И вот поглядев на это стерильное мышление и удивительное упрощение восприятие мира в Америке, стала славянофилом. Хотя я не буду отрицать — за рядовым американцем очень много и хороших черт: доброжелательность, открытость, в целом — честность, но вот это упрощение, какая-то, простите, дебилизация общей картины мира до буквально уровня третьеклассника меня поражала. Вот это, конечно, страшно, но это и есть ответ на тот вопрос, который задавал Владыка Кирилл. А кому нужно, спрашивается, почему вот так борются против всего того, за что мы выступаем. Это предсказал ещё Алексис де Торквиль в книге «Демократия в Америке». Кстати, которая совершенно ошибочно считается одой Америке. А там после каждой главы в течение шести страниц рассуждения, грустные размышления о том, что будущее, увы, за средним классом, за бюргером-лавочником с его приземленными потребностями. И вот ему эта завидная рациональность, которая организована американским обществом, очень подходит. Но в европейских обществах с фундаменталисткими устоями народа, с высокими стремлениями аристократии, с постоянным поиском новых идей и их столкновением, борьбой внутренних побуждений, это только приведет к дебилизации. Де Торквиль пишет: я вижу перед собой огромные толпы людей, суетящихся и тратящих время в мелких радостях, мелких и пустых занятиях, а над всем этим возвышается всевидящая власть, которая заботится об удовлетворении каждой потребности вплоть до физиологической, но держит сознание в младенческом состоянии. Вот оно — держать сознание в младенческом состоянии, не осознавать, но при этом пребывать в эйфории, будучи свободным индивидом, а на деле — рабом своей плоти и гордыни! Эка доблесть, видите ли, извините — помочиться там, где тут же захотелось. Вот до чего же можно дойти. Но при этом составляя абсолютно порабощенные нации, которые неспособны на согласие по вопросам своего прошлого, настоящего и будущего. А, значит, неспособные осознать ни свои национальные интересы, ни задачи своей истории, то есть цели и ценности исторического бытия, которые невозможны без осознания себя, как нарда в Боге. И, конечно, того, что Россия родилась не только не в 1991-м, она и не в 1917-м родилась. Она существует тысячи лет с Божьей помощью, и её продолжение в мировой истории абсолютно немыслимо и невозможно без духовной скрепы Православия. Поэтому Россию попытались без всякого вольтерьянского хохота уже в 1917-м году заковать в цепи и зарубить. Но оковы, как всегда, пали. Освободившийся дух в масштабах нации может быть и оскудел, но он так же жив. Более того, он может быть наиболее пассионарен сейчас во всей европейской цивилизации. И поэтому наша страна -почти единственная, где ещё идет спор по великим вопросам. Его задают герои Распутина, его задают наши люди: живем ли мы, чтобы есть, или едим, чтобы жить? А пока такие вопросы задаются, значит, не иссякает ручеёк человеческого духа, стремящегося к Богу, стремящегося постичь, зачем они живет, и для чего мир и история. И пока это так — не будет конца!
Будущее Европы, на самом деле, заключается не в том, насколько они принудят Россию принять выхолощенные постулаты сегодняшнего дня, а, напротив, сможет ли Россия опять стать форпостом христианства. Тогда это может придать всей Европе импульс и силу для того, чтобы встретить демографические, геополитические и духовные вызовы нашего столетия.
Низко кланяюсь нашей Церкви за её титанические усилия и думаю, что все политики и общественные деятели должны помогать нашей Церкви нести свой крест, быть гласом религиозной совести и напоминать всегда любой власти о том, что надо думать не только о том, что нужно, рационально и правильно, но и о том, что должно и праведно. И тогда политика будет христианской. Спасибо.
http://www.narochnitskaia.ru/cgi-bin/print.cgi?item=1r400r080205013025
