Нам не дано предугадать, как имя наше отзовется?

— О. Павел Флоренский в своей работе «Имена» утверждает, что имя не случайный знак некоторой вещи, а некоторая субстанция, сущность, имеющая реальное бытие. Более того, имя является тем инструментом познания действительности, который, обладая большой обобщающей силой, формирует человеческие личности; получается несколько сотен типов личности. Таким образом, каждое имя — это архетип, инвариант человеческой личности. Он включает в себя нравственные, психофизические признаки и даже жизненный путь, биографию носителя имени.

В своей работе Флоренский обосновывает эту теорию имени, для которой он придумал специальную область знаний — ономатологию, с точки зрения в первую очередь филологической, приводя данные из области художественной литературы и народной словесности. Поэтому у меня к вам вопрос: являются ли имена собственные предметом изучения какой-либо из областей филологии? Насколько научно обосновано подобное исследование, с точки зрения филолога? Какова история таких исследований до о. Павла Флоренского и после?

— Вопросов много. Начнем эти вопросы разбирать и, естественно, скажем, что существует наука об именах, в частности об именах собственных, — ономастика. Сам о. Павел Флоренский называет ту область, которой он занимается, более возвышенно — ономатологией. Теперь нам надо рассмотреть с точки зрения самой науки, является ли то, чем он занимался, наукой или не является.

Итак, о. Павел Флоренский утверждает, что личное имя человека есть имя по природе, то есть в имени проявляется сущность именуемого предмета. По о. Павлу Флоренскому, имя дается человеку по его природе и определяет сущность личности и судьбу. Следует различать создание имени и называние человека определенным именем. Это разные вещи. Одно дело создать имя Александр или Иоанн, а другое дело — назвать человека имеющимся именем Александр или Иоанн.

Когда мы говорим о научном подходе к языку и, в частности, к именам, поскольку имена — часть языка, мы должны понимать следующее. Науки о языке, то есть филологические науки, рассматривают язык в одной из трех следующих перспектив. Мы можем рассматривать язык человека с точки зрения говорящего субъекта, в таком случае мы говорим о так называемой экспрессивной функции языка. Мы можем рассматривать человека и его речь с точки зрения того, кто получает эту речь и ее оценивает. В таком случае мы говорим об оценочной функции языка, или о прагматике, или о риторике. Мы можем изучать язык с точки зрения тех его свойств, которые являются общими для всех говорящих и для всех слушающих, тогда мы говорим о лингвистике в собственном смысле слова.

С точки зрения лингвистики в языке имеются некоторые комплексы, выражающие определенные значения. Эти звуковые комплексы мы называем планом выражения языка, и этим комплексам — словам, словосочетаниям, предложениям — соответствуют некоторые значения, оказывающиеся общими для всех говорящих на данном языке. Эти значения мы называем планом содержания языка. Под знаком в лингвистике понимается отношение плана выражения к плану содержания, которое обязательно для всякого, кто хочет, чтобы другие поняли то, что он говорит.

Но поскольку слова в своих значениях соотносятся иным образом, чем в своих звучаниях, например слово «дом» по звучанию отличается от слова «том», от слова «там» и от слова «дай», а с другой стороны, по значению соотносится со словами «хижина», «дворец», «жилище», «строение» и так далее, то мы отсюда ясно видим, что семантические отношения между единицами строятся иначе, чем отношения по звучанию. В таком случае мы говорим об условной связи означаемого и означающего. Из того, как слово «дом» соотносится со словом, скажем, «дома», «дому», «доме» или со словами «дом» — «том», мы ничего не можем вывести относительно того, как соотносится значение этих двух слов. «Дом», понятное дело, никакого отношения к «тому» не имеет.

Когда речь идет о языке с точки зрения поэтической функции, то есть говорящего субъекта, то получается достаточно сложная картина. Дело в том, что, язык, конечно, можно изучать таким образом. И более того, в конце XIX — начале XX века после работ известного лингвиста Александра Афанасьевича Потебни такое изучение языка стало в достаточной степени модным, оно связано с изучением фольклора, художественной литературы. Но при таком подходе к языку получается следующее. Человек, который создает слово, поэт, естественно, создает его на каких-то основаниях. Создавая новое слово, скажем новое имя человека, или давая имя человеку он, естественно, имеет в виду, что имя определенным образом изображает такого субъекта. Когда мы называем какой-нибудь цветок подснежником, то, обозначая подснежник как «подснежник», а не иначе, мы выделяем в этом цветке значимые для нас особенности — то, что он находится под снегом. Для создателя имени оно представляет модель вещи и, по существу дела, складывает представление о ней.

Но если мы не знаем, что значит слово «подснежник», то как мы догадаемся, что оно означает цветок, а, скажем, не оставленный во дворе на зиму автомобиль? Следовательно, определить по составу компонентов слова его значение мы не можем. Не можем мы и по значению «ранний цветок» сказать: «Его естественное имя в русском языке — „подснежник“».

Теперь возникает вопрос: является ли наукой то, чем занимается о. Павел Флоренский?

Возьмем, например, слово «существительное».

В русском языке существуют слова, которые имеют определенные свойства, причем свойства воспроизводящиеся, то есть более или менее постоянные. Скажем, слова «дом», «том», «стол» склоняются в русском языке. Они могут иметь множественное и единственное число: дом — дома. Они принадлежат какому-то определенному роду и являются одушевленными или неодушевленными. Эти свойства являются основанием для того, чтобы мы объединили такие слова в класс и назвали «существительными».

Но главное в том, что почти любое существительное русского языка, то есть произвольно взятое слово, имеющее установленные признаки, например «стул», будет вести себя так же, как слова «дом», «стол» и т. д. В целом мы можем предсказать по некоторым свойствам любого произвольно взятого слова, что оно обладает еще и другими свойствами. Скажем, если оно является существительным и склоняется определенным образом, то у него может быть число и может быть род. Большинство слов ведет себя именно так, хотя существует довольно много слов, которые ведут себя иначе, например слово «часы» или «ножницы». Но такого рода исключения не имеют большого значения, потому что мы можем объяснить, почему некоторые существительные не склоняются. Если мы по одним признакам слов можем достаточно надежно предсказать другие признаки, то это значит, что мы имеем дело с научной индукцией и с научным методом: научная теория обладает предсказательной силой. В частности, закономерности строения классов слов, которые называются частями речи, были открыты давно — александрийскими учеными в III—I вв. до Р. Х., примерно тогда же, когда Архимед открыл так называемый основной закон гидростатики и Евклид создал свою геометрию.

Теперь давайте рассмотрим соображения о. Павла Флоренского. Что, собственно, он делает с именами? Он берет имя Александр, или Павел, или Дмитрий, или Екатерина и в этом имени вычленяет какие-то свойства его так называемой внутренней формы. Александр — покоряющий, мужественный, Георгий — хлебопашец, крестьянин. И, исходя из некоторого общего образа значения этого слова, он приписывает носителям соответствующего имени определенные свойства, отчасти исходя из формы имени, отчасти — из своего личного опыта общения с людьми, носившими эти имена. И далее он экстраполирует эти свойства практически на любого человека, который носит соответствующее имя, правда, оговариваясь: «если он носит это имя правильно». И вот если Александр правильно носит свое имя, то от этого ему будет хорошо, а если носит неправильно, не так назвали, то судьба его будет плохой.

Представьте себе, что кто-нибудь описывают некоторую вашу внутреннюю жизнь. Каждый из нас может обнаружить в себе массу разных качеств. Скажите мне, что я человек-загадка, и я соглашусь, скажите, что я рационалист, — я тоже соглашусь. Это как Гамлет с Полонием. И точно так же каждый узнает себя почти в любой характеристике, если она дана «с ученым видом знатока». Рассказать, какая вы тонкая натура с богатой интуицией, сложной внутренней жизнью и т. п., — простейший способ соблазнения. Но из этого не следует, что любые Георгий, Иван или Фекла будут в действительности обладать теми самыми свойствами, которые им приписываются. И никак не следует, что одни свойства Александра будут каким-то образом предсказывать другие его свойства.

Проделаем простой опыт. Представьте себе, что вы носите не ваше имя, а какое-нибудь другое из тех, которые описывает о. Павел Флоренский. Представьте, что вы не Дмитрий, а Иван или не Иван, а Василий. И вот представляя себя Василием и читая описание Василия, вы, я думаю, найдете в себе соответствующие черты Василия.

— Может ли это означать, что ваше имя неправильное?

— Может, но точно так же, как может означать, что любое имя, которое вы получили, — неправильное или правильное. Проверить это трудно.

Можно ли ономатологию о. Павла Флоренского назвать наукой? Его ономатология ближе, чем к науке и даже чем к философии, к той области мысли, которая называется астрологией. Многие из нас читали астрологические прогнозы. Не создается ли у вас впечатления, что описание имен о. Павлом Флоренским очень напоминает описание знаков Зодиака каким-нибудь астрологом? Ведь техника применяется та же самая: человеку назначаются определенные свойства, связанные со временем его рождения. Эти свойства в одном человеке проявляются больше, в другом — меньше, в третьем — еще как-нибудь по-другому, но, поскольку человеку называют именно эти свойства, он в себе их и видит: Телец — свойства Тельца, Стрелец — свойства Стрельца, а Весы — свойства Весов. Называние любых свойств действует на ваше сознание, и соответствующим образом вы начинаете себя вести как Телец, Стрелец, Овен или кто-нибудь еще в этом роде. Попробуйте, если вы Стрелец, представьте себя Тельцом, а если Телец, то Стрельцом, и вы найдете в себе свойства Овна, Стрельца, Весов, Водолея, кого хотите. Получается очень сходная ситуация. Философия ли это? Может быть, и философия. Но вот какая?

— С философии спрос не такой строгий… Согласно идущей еще с античности классификации (7 свободных искусств), философия не наука, а искусство.

— Философия не наука, философия очень важная вещь в нашей жизни. Философия представляет некоторую картину мира, с которой мы вольны согласиться, а вольны не согласиться. Но, в отличие от научной аргументации, философская аргументация есть вид риторической аргументации, ибо она не принудительна — вы можете принять или не принять какую-либо философию по собственному усмотрению. Мне вот не нравится Гегель — я его и не читаю. А попробуйте не читать Соссюра, если вы лингвист.

— Но не любое построение можно назвать философией. В философии тоже должны быть какие-то принципы, не каждый человек может назваться философом.

— Разумеется. В философии должны быть принципы, в частности принцип систематического и рационализированного изображения некоторой системы взглядов. В этом смысле мне очень нравятся суждения свт. Феофана Затворника. Дело в том, что Феофан Затворник написал довольно много книг, но среди них есть две совершенно замечательные вещи: во-первых, «Начертание христианского нравоучения», а с другой стороны, это книга, которая называется «Святые отцы о молитве и трезвении», тоже составления свт. Феофана Затворника.

Если мы возьмем «Начертание христианского нравоучения» и откроем ее оглавление, то увидим жесткое систематическое изложение состава христианской нравственности по пунктам и подпунктам, прямо как у Гегеля. Все очень четко, ясно изложено, есть система, то есть сетка понятий, которая накладывается на учение свт. Феофана Затворника о христианской нравственности. А вот когда мы читаем «Святые отцы о молитве и трезвении», то в предисловии обнаруживаем замечательную мысль: «Иной, может быть, пожалеет, что сборнику не дана какая-нибудь система. Об этом была мысль. Но спрошен был один из великих молитвенников, святитель Божий, теперь уже блаженной памяти, не лучше ли дать систему сборнику? Ответ был такой: не идет к сему делу система, система производится такими силами, которые находятся совсем в другой области, нежели в какой действуется молитва, потому это будет смешение несродных стихий. Сборник составляется для назидания, а не для умствования». Итак, мы видим, что система системе рознь — дело в уместности.

Если мы будем оценивать концепцию о. Павла Флоренского в его писаниях, то тут проблема уместности встает во весь рост. У Алексея Константиновича Толстого есть стихотворение «Мудрость жизни». В этом стихотворении есть одна замечательная строчка: «Если хочешь быть майором, то в Сенате не служи, если служишь, то по шпорам не вздыхай и не тужи». На мой взгляд, ежели человек занимается философией, то он и занимается ею как философией, ежели он занимается богословием, то он занимается богословием, а ежели он занимается наукой, то он занимается наукой. А вот смешивать эти вещи и выдавать философию за науку или науку за что-нибудь, пожалуй, не надо.

За что человека называют тем или другим именем? Почему ребенка называют тем или другим именем? Во-первых, ребенка называют каким-то именем. Возьмем того же самого Александра. За что его называют Александром? Его святой покровитель св. блгв. кн. Александр Невский. Значит, это не просто имя Александр, а имя, данное почему-то. Естественно, предполагается, что человек в каком-то смысле будет если не подражать, то стремиться соответствовать тому высокому имени, которое ему дали. Понятное дело, что данное имя — некий прогноз будущей жизни. Также понятно, что ребенок может в большей или меньшей мере соответствовать замыслу, выраженному в имени. Я вот в детстве хотел стать маршалом, а потом расхотел. Мы не можем не связывать имя, которое дается человеку, с некими его качествами. Но все мы похожи на наших родителей, которые и дали нам имена. Утверждать, что имя Александр, значение которого, кстати говоря, знают не все, кто дает его и кто его носит, каким-то образом сущностно определяет человека-Александра, я бы, пожалуй, не решился. Мне известно много Александров с разными судьбами, с разной психологией, с разным строением тела. И эти очень разные Александры носят одно имя и не объединяются ничем, кроме имени.

— То есть можно сказать, что если у них и есть общие черты, то это скорее черты просто человеческие?

— Ну конечно. Ведь человеческая личность сложна, и в человеке соседствуют разные черты. Я вам напишу список ваших свойств, какие-то из них вы отметите в себе. А читая список в другой раз, отметите в себе другие или найдете свойства, которых нет в списке. Человеческая личность, по Дунсу Скотту, есть «несообщаемое существование разумной природы» — «intellectualis naturae incommunicabilis existencia».

— Что значит «несообщаемое существование»?

— А несообщаемое в том смысле, что каждая личность абсолютно уникальна, и она проявляется в нашей жизни, в нашем бытии, но определить и установить ее невозможно, ибо она, будучи уникальной, ни с чем несравнима. Наша индивидуальность сравнима с чем-то по признакам, а личность несравнима. И, говоря об о. Павле Флоренском, я бы тоже отметил, что, в отличие от вышеуказанного понимания личности, он, собственно, подменяет представление о личности представлением об индивидуальности, поскольку все Александры или все Павлы в его изображении обладают какими-то общими, александровскими или павловскими качествами.

— Чем же отличается личность от индивидуальности?

— Тварная сущность человека, которая абсолютно уникальна по своей природе, имеет духовно-материальное строение, ибо личность не есть просто душа и не есть просто тело, но соединение души и тела, личность в душе и в теле, и постольку, поскольку она абсолютно уникальна, она есть несообщающееся свойство, свойство, которое не передается; ничего аналогичного каждому из нас не существует. Личность, по существу дела, невыразима и неописуема в отличие от индивидуальности, которая всегда представляет собой некоторый набор признаков, проявляемых и в других индивидуальностях.

— Получается, что личность нельзя изучать.

— Да, личность нельзя изучать.

— То есть в чем состоит подмена в теории о. Павла Флоренского?

— Он подменяет личность индивидуальностью, потому что как только он начинает говорить о том, что все Любови или все Екатерины обладают такими-то свойствами, то он назначает некоторое коллективное свойство, имеющее отношение к классу, определенному человеку.

— А если мы заменим у него тип бытия личности на тип бытия индивидуальности, от этого теория станет более научной?

— Она не станет научной, потому что сам по себе метод группировки данных научным не является. А что касается философии, тем философия и хороша, что вы можете придерживаться философии, которая вам нравится. Постольку о. Павел Флоренский был человеком Серебряного века и соотносился с мировоззрением, с философией, с художественным творчеством В. С. Соловьева, А. Блока, В. Брюсова, Вячеслава Иванова и других художников своего времени, то, естественно, и он проявлялся в своих философских и художественных построениях как писатель своего века, со своей символической философией. Мистический туман и легкость в мыслях необыкновенная. То, что он пишет, даже не столько его оригинальные взгляды, сколько взгляды В. С. Соловьева, Андрея Белого, А. А. Потебни и многих других авторов, которые о сходных вещах писали сходным образом.

— Суммируя все вышесказанное, можно сказать, что проблема имен чисто поэтическая, и в рамках поэтики о ней и можно рассуждать.

— Да, и А. А. Потебня этим как раз и занимался. В «Именах» много текстуальных заимствований из его произведений, много высказываний, которые находятся под прямым влиянием А. А. Потебни, в частности высказываний о фольклоре, о народном творчестве как о некоем кристалле, который вырабатывает языковые поэтические формы; о слове как об основной исходной поэтической форме, потому что, по А. А. Потебне, поэзия рождается из формы слова. Это все мы видим в «Записках по теории словесности» А. А. Потебни, в его ранней работе «Мысль и язык», в ряде других работ.

— Говоря о фольклоре, как можно объяснить тот факт, что во всех сказках народов мира определенного типа героев называют Иванами (Йоханами, Гансами и т. п.)?

— О. Павел Флоренский начинает свои рассуждения о фольклоре с того, что народ, вырабатывая слово, в частности имя, всегда прав. Далее он указывает на то, что народ называет Иоанна Иваном, Ивана Ванькой, а Георгия Егоркой и тем самым портит имя. Получается, что интуиция народа безошибочна, когда подтверждает мысли автора, но ошибочна, когда не соответствует им. Если пословицы, поговорки, присказки отмечают существенные черты человека и всего народа, то почему тогда народные же переименования отражают несущественные черты? Иоанна называют Ванькой или Ванюшей, Анну — Анькой, Нюрой. Почему здесь существенные черты, а там нет? Чем Нюша хуже Анны?

А с другой стороны, когда мы говорим что-нибудь об имени, то человек, который неизбывно носит свое имя — люди редко меняют имена — может обидеться, и я понимаю его обиду. Об одних именах написано хорошо. Но бедный Варфоломей! Хорошо, что имя Варфоломей редко в русском языке. Но теперь в православных семьях стали чаще давать имена по Святцам. Представьте себе православного юношу Варфоломея, который о себе прочитал суждение священника, что он, Варфоломей, подобен нечистой силе. Каково ему будет? Вот такая получается история.

Поэтому с именами людей нужно быть аккуратными: не придавать этим именам слишком большого этимологического значения, помнить о том, что человек, безусловно, связан со своим именем, но выводить из имени заключение о существе человека нехорошо не только с научной точки зрения.

— Как же все-таки тогда трактовать выражение: «По имени и житие»? Есть здесь какая-то сермяжная правда или нет?

— Конечно, когда дается имя, предполагается, что человек будет жить по имени своего святого.

— О. Павел пишет: «По имени житие — стереотипная формула житий. По имени житие, а не имя по житию. Имя оценивается Церковью, а за ней и всем православным народом, как тип, духовная конкретная норма личностного бытия, как идея, а святой — как наилучший ее выразитель, свое эмпирическое существование сделавший прозрачным… Имя онтологически первое. То есть имя сначала, а носитель его — второе. Самому Господу… было предуготовано от вечности имя, принесенное ангелами».

— Хорошо. Давайте, опять же, этот вопрос разберем. Первая часть высказывания: святой и имя. Возьмем имя Александр, которое так нравится о. Павлу. Вот у меня икона св. Александра Невского, благоверного князя, вот икона св. Александра Свирского. Оба они православные святые. Теперь скажите, пожалуйста, в жизни святого Александра Невского, благоверного князя, и в жизни преподобного Александра Свирского что общего? Я, по грехам моим, ничего общего в их жизненном пути, по крайней мере с внешней стороны, не вижу, хотя оба они — святые люди. Мы найдем еще много святых Александров, об одних мы знаем больше, о других знаем меньше. Но земной путь святых Александров был очень различным. Далеко не все они были князьями, далеко не все они сражались с мечом за православную веру, правда?

— Наверное, у них были какие-то общие добродетели.

— Мы можем найти, конечно, если хорошенько поищем, общие добродетели. Они конечно же были. Я даже могу назвать главную из них: «Возлюби Господа Бога своего всем помышлением твоим, всей душою твоею, всем сердцем твоим, и ближнего, как самого себя». Вот то самое, что было общим у всех святых, хотя они и носили разные имена.

Любовь Макарова

http://www.taday.ru/text/92 383.html