 |
| Правая.Ru | Александр Елисеев | 05.02.2008 |
Национал-либеральная эволюция
Сегодня стало очень модным связывать нации и национальные государства с либерализмом и демократией. Считается, что нации возникают только в эпоху т. н. «буржуазных революций». Тогда же, по мнению сторонников этой точки зрения, возникает и национальное государство. При этом часто ставится знак равенства между нацией и гражданским коллективом, нацией и гражданским обществом.Более того, во всю уже ведутся разговоры о том, что России необходима новая, «национально-демократическая», «буржуазная» революция, которая только и сможет построить у нас полноценное, национальное государство. Вот, например, достаточно яркий образчик подобных упований: «Какой политпроект должна выдвинуть партия, желающая получить массовую поддержку среднего класса? В условиях феодально-социалистического общественного строя даже особо думать не надо — это давно известные задачи антифеодальных революций… В феодальной системе ценностей нет места патриотизму — ценится лишь верность сюзерену. У пролетариата вообще нет Отечества. Для нормального буржуя естественная идеология — национализм».
Еще более популярно требование национальной демократии, о которой сегодня рассуждают очень многие националисты. «Необходимо изменить систему самопрезентации русского национализма, — утверждает В. Соловей, — и вот в каком направлении. Русский национализм — либерален, ибо он выступает за свободу национальной жизни и свободу личности; он — демократичен, ибо выступает от имени большого народа и требует демократизации политической и экономической жизни; русский национализм — правозащитное движение, ибо защищает права русского народа; русский национализм — это настоящее гражданское общество». А далее опять следует «выкликание» революции: «Никогда и никоим образом правящий класс не подпустит русских националистов к власти даже на пушечный выстрел. Поэтому любой приход националистов к власти будет по своей сути революцией». (Материалы круглого стола «Национализм и демократия». Сайт «Товарищ»)
Некоторая популярность пресловутой «национал-демократии» есть, вне всякого сомнения, побочный эффект нашего западничества, которое охватило российское общество лет 20 назад. Точнее даже сказать, охватило оно его очень давно, просто во второй половине 80-х годов прошлого века западничество вышло на новый виток, окончившийся распадом СССР и попыткой скопировать у нас западное общественно-государственное устройство. В кругах, именующих себя «патриотами», «националистами», «державниками» и «консерваторами», сначала было принято резко критиковать демократию и европейские ценности, ориентируясь либо на «старую» Россию, либо на Советский Союз. И так продолжалось весь период правления Ельцина и первые несколько лет президентства Путина. Однако затем, где-то с 2004 года произошло некоторое переформатирование части русского национализма, в котором выделилась «демократическая» составляющая. (Мощным катализатором этого процесса стала «оранжевая революция» на Украине.) Теперь уже возникла мода на «европейство» и «буржуазный» (часто «гражданский» и «политический») национализм. Все чаще стал подниматься вопрос о том, что национально-освободительная борьба есть борьба демократическая и направлена она против «неофеодальной тирании».
Любопытно, что эта вестернизация «патриотической оппозиции» совпала по времени с национализацией либерального режима, утвердившегося у нас в 1991—1993 годах. Точнее — почти совпала, ибо последний процесс начался даже раньше — где-то с 1999—2000 годов. Власть и оппозиция («национальная») как бы пошли друг другу навстречу — пусть и в режиме «конфронтации» (хотя это еще очень большой вопрос — насколько сильная эта самая конфронтация). А, в общем-то, и те, и другие стали все больше проникаться идеями национал-либерализма, столь хорошо известного и распространенного на Западе. Просто верхи берут эту идеологию в ее консервативном варианте, а «низы» — в революционном. И если для «постельцинской» элиты такая эволюция, в целом, есть шаг вперед, то для «патриотической оппозиции» — это, конечно, шаг назад. Но в любом случае, мы видим, что западническая мифология продолжает активно распространяться и захватывать русское общественное сознание. Вот почему сегодня очень важно дать критический разбор всем этим национально-либеральным мифам.
Нация и самодержавие
Прежде всего, отметим тот факт, что нации и национальные государства возникли задолго до всяких разных буржуазных революций. Почти все ведущие государства мира сформировались именно при монархии: Англия, Франция, Германия, Россия, Китай, Япония. (Несколько особняком стоят США, которые возникли на базе противостояния монархии (английской). Вот почему они сумели обыграть все европейские демократии. Для последних демократия — надстройка, для Америки она — базис.) Кстати говоря, таким образом, монархия выполнила главную национальную задачу — она создала базис существования великих наций. И это лучшее свидетельство в пользу того, что монархия есть наиболее эффективная государственно-политическая организация, создающая базис для национального строительства.До монархии нации еще нет, есть этнос с волей к политическому объединению (протонация). И обычно этот этнос пребывает в раздробленном состоянии, управляясь, по большей части демократически (народным собранием).
Такой порядок дел, если только здесь можно говорить о порядке, существовал на Руси в XI—XIII вв.еках. Постоянно дробящиеся русские княжества представляли собой вечевые республики, в которых князья имели всего лишь исполнительную власть. (В Новгороде князь был наемным чиновником, который ведал вопросами обороны.)
В этом плане следует обратить особое внимание на монографию А. Ю. Дворниченко и И. Я. Фроянова «Города-государства Древней Руси» (М., 1989), в которой были приведены и систематизированы многочисленные факты назначения и смещения князей именно по решению вечевого собрания («киян», «полочан» и т. д.). При этом отметим, что авторы совершенно неубедительны, когда пытаются доказать вечевой характер русской государственности IX—X вв. Фактически единственным их аргументом являются летописные замечания о некоем особом значении городов, выступающих как субъекты правовых отношений. Данные замечания свидетельствуют лишь о том, что древнерусский город пользовался высокоэффективным самоуправлением.
Во времена первых Рюриковичей Киевская Русь была централизованным монархическим государством. Те же самые летописи ничего не говорят о господстве в то время вечевого начала, напротив, приводимые ими данные свидетельствуют в пользу практически самодержавного характера правления киевских князей. Характерны изображения на монетах той эпохи. На них Владимир Святой представлен с Константиновым, т. е. императорским Крестом в правой руке. Понятно, что представления о русском князе как об императоре не могли возникнуть сразу же после Крещения Руси, они должны были сложиться в предшествующий период.
Вывод напрашивается только один — где-то в середине XI в. силы вечевой демократии осуществили политический переворот, в ходе которого законодательная власть перешла к народному собранию, а князья стали выполнять функции власти исполнительной. Весьма вероятно, что такому развитию событий способствовало нарастание противоречий внутри династии Рюриковичей — дом киевских князей утратил сплочённость перед лицом сторонников всевластия вечевого собрания. Тогда наступили времена «феодальной раздробленности» и Русь вернулась в донациональное состояние. А ведь еще в первой половине X века посланники киевского князя при дворе византийского базилевса вполне однозначно говорили о себе — «мы от рода русского». То есть налицо была демонстрация общенационального сознания, которое сложилась в период объединения восточнославянских «племенных союзов» (субэтносов) — полян, древлян, северян и т. д.
После раскола XI—XIII вв. русское национальное государство было восстановлено «на базе» Московского княжества. Речь идет о Московской Руси, иначе называемой еще «Московией». Процесс образования этого единого русского государства совпал с восстановлением самодержавия. Именно самодержцы сплачивали разные русские земли, объединяя русский народ в эффективную, централизованную политическую организацию.
Сегодня (кстати, при активном участии многих «национал-демократов») принято всячески шельмовать Московскую Русь, представляя ее «антирусской», «азиатской» деспотией. Между тем, это было сплоченное, передовое государство с твердым правопорядком и развитым самоуправлением. Местные общины-волости имели огромные полномочия — так, администрация (воеводы и волостели) не могли судить кого-либо или предпринимать решения без воли выборных лиц, которыми являлись деревенский староста и земский пристав. Выборные от общинников составляли особый орган — земскую избу, которая функционировала при земском старосте — выборном руководителе уезда. А выбирался он крестьянами и населением городских общин.
Земский староста и земская изба заведовали городским хозяйством, разверсткой земли. Они могли обсуждать дела крестьян и посадских людей, доводя свое мнение до воеводы или же до самой Москвы. Воевода не имел права вмешиваться в компетенцию органов земского (общинного) самоуправления.
Выборные от посадской общины принимали участие в деятельности Земских соборов, являвшихся съездами представителей от русских сословий и регионов. Так, Земской собор 1649 года, по требованию представителей от посадских общин, включил в принятое им Уложение особую главу «О посадских людях».
Таким образом, мы видим, что Московская Русь была государством с высоким уровнем национальной солидарности. Все сословия там были подчинены общенациональному главе — Царю, который не позволял одной части угнетать другую (хотя, и сохранял саму иерархию, бывшую, прежде всего, иерархией служения). Характерно наблюдение, сделанное в XVII веке просвещенным европейцем, хорватом Ю. Крижаничем: «Люди даже низшего сословия подбивают соболями целые шапки и целые шубы, а что можно выдумать нелепее того, что даже простолюдины и крестьянки носят рубахи, шитые золотом и жемчугом? Шапки, однорядки и воротники украшают нашивками, шариками, завязками, шнурами из жемчуга, золота и шелка».
Это было в «варварской» Московии, а вот, что происходило уже и в XVIII веке в «просвещенной», европейской Франции: «Всматриваясь в наши поля, мы видим, что они усеяны множеством каких-то диких животных. Когда кто-либо из них поднимается на ноги, у них оказывается человеческое лицо. На ночь они прячутся в свои логовища, где живут черным хлебом, водой и кореньями». (Жан Лабрюйер).
Как видим, русские стали нацией без всякой «буржуазной» революции — под руководством самодержавного государства.
Псевдонационализм
Да и в Европе национальное государство сложилось именно при королевском абсолютизме. Там, конечно, не было такой сплоченности, как в России (и централизация прошла не везде), но, тем не менее, нации существовали. Особенно в данном плане выделяется Франция, ставшая в XVII веке сильным централизованным образованием.Сегодня очень распространено представление о том, что до либеральных революций все определялось верностью монарху, а не принадлежностью к нации. Между тем, сами монархи отчетливо понимали свою принадлежность к своей стране. Да, для большинства народа национальная идентичность была чем-то эфемерным — в виду небольшой грамотности, а часто и благодаря отсутствию сильных представительных учреждений — в центре и на местах. Но они, безусловно, осознавали себя поданными национального короля и жителями определенной страной, у которой был единой язык. (Нация персонализировалась в лице монарха, что выгодно отличается от демократического, абстрактного «национализма множества».)
Не было осознания себя гражданином — в том понимании, которое придавали этому термину западная буржуазия. Но все-таки, что ни говори, а именно королевская власть создала единые государства с единым языком.
К слову сказать, некоторые европейские традиционалисты (например, Ю. Эвола) довольно-таки жестко критиковали ее за это. Они считали, что европейские государи эпохи абсолютизма создали все предпосылки для триумфа антитрадиционной демократии и плутократии. По их мнению, именно националистическая и централизаторская политика эпохи позднего феодализма привела к ликвидации средневекового многообразия, ослабив аристократию и усилив буржуазию. Действительно, в борьбе со своеволием знати европейские короли попытались сделать из городов некоторый противовес высшей аристократии. Они предоставили им огромные полномочия, в результате чего город стал некоей самоуправляемой коммуной, этаким «государством в государстве». Между тем, если бы европейские монархии были последовательны в своем централизме и национализме, то они не дали бы торгово-финансовой верхушке городов такие привилегии. Они бы не позволили чрезмерно возвыситься как аристократии, так и «буржуазии» — жителям города, «бурга». (Так, собственно и поступали московские государи.) Но европейские правители непомерно усилили один из элементов средневекового многообразия и тем самым создали амбициозную прослойку торгово-денежной «знати», претендующей на политическую власть.
В борьбе за эту власть, нарождающаяся новая «знать» активно использовала национализм и патриотизм — как некое прикрытие. Но под нацией они понимали, прежде всего, «третье сословие», а точнее верхушку буржуа. Более того, после прихода к власти новые хозяева жизни попытались и всю нацию превратить в сообщество «эффективных собственников», связанных друг с другом преимущественно юридически, на основании формальной принадлежности к одному государству. (Формализация прежних, почвенных, традиционных связей нужна была для того, что легализовать самую беззастенчивую эксплуатацию, присущую западному обществу вплоть до недавнего времени). В результате на Западе возникло социально и культурно однородное, буржуазное общество, которому упомянутый выше Эвола дал весьма яркую характеристику: «…Буржуй-священник и буржуй-крестьянин, буржуй-рабочий, буржуй-«хозяин», буржуй-интеллектуал — все слилось в расплывчатую массу, где нет больше ни «верха», ни «низа».
Западная цивилизация впала в другую крайность и тамошнее общество стало однообразным, лишенным внутреннего социальное разделения. (Разделение теперь было не качественным, но количественным — материально-имущественным.) И это дало множество побочных эффектов, среди которых — потеря чувства дистанции. Европеец, отвыкший различать социокультурные типы внутри своей нации, перестал видеть различия и вовне. Его мышление становится все более глобальным, открытым для самых разных мировых влияний. Ярчайший пример — интенсивная миграции из стран «третьего мира», которая все больше размывает национальную идентичность. Но эта миграция — всего лишь часть грандиозного процесса глобализации, которая постепенно ликвидирует национальные государства и ведет дело к диктату транснациональных корпораций (ТНК). И все это стало возможным благодаря уничтожению (довольно-таки жестокому — вспомним хотя бы якобинский террор) сословных барьеров, которые прежде, при самодержавной власти королей, делали общество самобытным, многообразным и адекватным всему многообразию мира. (Нация в традиционном обществе понималась как надсословное единство: «Король это глава, и народ трех сословий — это члены, а все вместе — это политическое и мистическое тело». Ги Кокиль, XVI в.)
Процесс унификации западного общества какое-то время еще компенсировался активной колониальной политикой. Она как бы выделяла западные нации в привилегированную элиту, которая властвовала в колониях. (К. Леонтьев в свое время высказал любопытную мысль о том, что Наполеон ставил одной из целей своей экспансионистской политики компенсировать социальную однородность буржуазной Франции, превратив французов в некое единое правящее сословие.) Но в середине прошлого века Запад свернул свой колониальный проект, что вызвало обратную реакцию. Теперь уже выходцы из Азии и Африки ринулись в свои бывшие метрополии, которые обуяны политкорректностью.
Очевидно, что буржуазный национализм, утвердившийся в ходе либеральных революций, есть псевдонационализм, который, в конечном итоге только ослабляет нацию и демонтирует национальное государство. Он был нужен плутократической верхушке лишь на время, чтобы извлечь из него максимальную прибыль. А когда она была извлечена, то проект свернули и стали реализовывать новый проект — глобализации мира, превращения его в колонию ТНК.
Вот этот самый псевдонационализм нам сегодня и предлагают — под соусом «национал-демократии». Но двигаться надо совсем в другую сторону — обратно от демократии — к монархии. Только сильная, самодержавная власть сумеет сплотить русских и дать им эффективную государственно-политическую и сословно-корпоративную организацию. И вот тут уже можно будет поговорить об «антифеодальной» борьбе — естественно, в консервативном, а не в прогрессистском смысле. Только самодержавие способно успешно преодолеть самоволие новых феодалов, опирающихся на разные местнические, коррупционные кланы. И опять-таки, только оно сумеет полностью обеспечить суверенитет страны (слово «самодержавие» синонимично слову «суверенитет»), оградив его от поползновений ТНК — этих неофеодальных уделов, существующих на международном уровне.
