 |
| Правая.Ru | Игумения Еротиида (Гажу) | 31.01.2008 |
От редакции. С этого интервью мы начинаем публикацию серии материалов, где люди Церкви рассказывают о той миссии в нашем обществе, на которую на фоне официальной миссионерской риторики многие привыкли не обращать никакого внимания. Тем не менее, история матушки Еротииды и Николо-Сольбинской обители представляет собой пример именно той соли, без которой почва миссии теряет свою силу, без которой реальное возрождение Православия на Русской земле было бы невозможным. Нам представляется особенно важным, что опыт Николо-Сольбинской обители, говорит не о миссии количества, а о миссии качества — настоящей русской миссии, которая до сих пор крайне востребована в нашем обществе.
Правая.ру: Матушка, известно, что история возрождения из пепла Николо-Сольбинского женского монастыря удивительна даже сегодня, когда общее число возрождаемых обители столь велико и их истории столь чудесны, что мало кого удивишь. Каково же было чудо восстановления Николо-Сольбинской обители?
Матушка Еротиида: Самое большое чудо в том, что никто в это возрождение не верил и не знал, что на этом месте хоть что-то будет. Этот монастырь существовал с древних времен, но он всегда был малочисленным. Сюда шли люди, чтобы уединиться, шли люди, которые жаждали подвигов. Было время, в монастыре служилось по две литургии в день. А потом, когда он стал женским в 1903 году, было время его расцвета. А после, здесь долгое время советская власть делала свое темное дело. Здесь был упадок полный, разруха совершенная. Потом власти организовали здесь психбольницу. Но после всего, в итоге психбольницу закрыли, потому что не было никакой возможности бороться с антисанитарией и с теми условиями, которые здесь были, передав все Церкви?
— А почему так легко передали? У государства не было средств, чтобы содержать психбольницу?
— Не только не было средств. Даже властям было невозможно бороться с этим ужасом, что здесь творилось. Главный санитарный врач Елена Николаевна Коробова рассказывала мне, что они не знали, какие меры предпринять, чтобы не расходилась отсюда зараза и как быть дальше. И они, в конце концов, решили передать это место Церкви, чтобы снять с себя ответственность. И когда они уезжали, она несколько раз оборачивалась в страхе, что ее могут привлечь к ответу, если, не дай Бог, с этого места начнется эпидемия или что-нибудь еще в этом роде.
— То есть антисанитария в бывшей психбольнице достигала таких пределов, что это могло грозить эпидемией?
— Судите сами: здесь раньше были один мусорные кучи. Видимо, этот мусор годами не вывозился. Не было даже ровного пространства — одни тропинки между грудами мусора и хлама. Прогнившие будки, заросшие бочки. За храмом вдоль фундамента, где сейчас планируется построить библиотечный комплекс, помню, у нас была куча мусора высотой с двухэтажный дом. А от стен обители остался только осколок башни угловой, можно было понять, что это башня по тому, что где-то на метр от земли она еще сохраняла круглую форму. А выше все было разрушено. И даже фундамента не было. Очертания фундамента со стороны дороги можно было определить только по деревьям — потому что именно на фундаменте росли деревья. А вокруг даже и этого не было видно. Но мы нашли фундамент старой стены прошлым летом, мы раскопали и вытащили оттуда булыжники и обложили ими склон храма преп. Сергия. Кстати, стены монастыря еще в 1965 году разобрали на строительство дорог, когда уже здесь была психбольница, а самих зданий уже не было. Одним словом — здесь был такой ужас, что местные люди обходили это место стороной. Все пугались самого слова «Сольба». Оно звучало как «проклятое место». Обходили это место издалека. И церковные люди боялись этого места, как бы сюда не угодить ненароком. Когда это место передали Церкви, Никитскому мужскому монастырю, то они хотели сделать дом для престарелых. Тут были какие-то бабушки старенькие, обосновались бомжи, которые чувствовали здесь себя абсолютно спокойно. И сюда присылали на службу священнослужителей из Никитского монастыря, которые чередовались. И они считали это «немилостью», если их посылали служить сюда, в такое окружение и в такие условия. И только в 1998 году постановлением Священного Синода по ходатайству прежнего ярославского владыки Михея этот монастырь стал самостоятельным женским. Как видно на практике, женские монастыри возрождаются как-то быстрее, чем мужские.
— Как Вы думаете, почему так происходит?
— Господь особо покровительствует женскому полу, спасающемуся в монастырях. Ничего не хочу сказать плохого про мужские монастыри, но я читала много раз у Святых Отцов, что особая милостыня та, когда помогаешь именно женскому монастырю. Причем, эта милостыня считается выше, чем помощь вдовам, неимущим, немощным и сиротам. Хотя Господь, как известно, милосерд ко всем, к каждой душе.
— Местные жители как относились к монастырю, когда он открылся вновь?
— Я приехала сюда в 1999 году, 26 января вышел указ о моем назначении и 1 февраля мы переезжали сюда уже насовсем. Нужно сказать, что когда монастырь стал женским, сюда до меня назначали нескольких настоятельниц. Их было 4 за год и еще был одно время батюшка старший назначен: матушка Михаила, матушка Любовь, матушка Маркела, старшая сестра Ольга, старший батюшка Герасим, потом приехала я. В итоге я стала шестой настоятельницей за год. Здесь долго никто не выдерживал. «Слава» о том ужасе, который здесь творился, и о том, как здесь можно было жить, распространилась повсюду. Одна настоятельница, что была поначалу в Сольбе — мать Михаила, которая стала потом настоятельницей Казанского монастыря в Ярославле, мне рассказывала, как много она здесь претерпела. Ее, между прочим, благословил покойный батюшка Николай Гурьянов с острова Залит. И после этого все говорили, что уж эта уж обязательно все сделает. Тем более, она была такая пробивная, со связями. Так вот, ее тут чуть не зарезали. Местные, которые здесь жили, на территории монастыря, за матушкой гонялись с ножом, говорили: «Мы тебя распотрошим!». Бывший главврач психлечебницы, который здесь жил вместе с женой, отвез ее на автостанцию и так она спаслась. Она говорила местным: «Заберите все, хоть все сносите, оставьте мне чистое место, я здесь все сделаю». Но не получилось. А тащили здесь все подряд, хотя чего здесь было тащить? И окна были все гнилые и потолки, и перекрытия. Повсюду — крысы, тараканы. А все равно воровали какие-то насосы, какие-то гайки. Даже не знаю, куда вся эта сгнившая рухлядь могла пригодиться. Но все равно воровали. Что не привезешь — на второй день этого уже нет, чуть не из-под рук воровали.
— Как же здесь жилось первое время сестрам?
— Было просто страшно. И все знали, что это место находится в глуши, что это от Ярославского шоссе еще 60 км вглубь, что жизни там никакой нет и все запущено. Кругом — бомжи, алкоголики. Не где-нибудь, а именно внутри монастыря располагались эти люди. Они очень хорошо между собой сдружились. Они были неглупыми людьми и нашли, как себе заработать. Они запустили пилораму в монастыре и под видом монастыря от его имени выбивали себе лес, который пропускали через пилораму и реализовывали потом сами. Матушка Михаила рассказывала про эту лесопилку, что они даже ее, матушку, взяли «в оборот» и заставляли делать то, что им было нужно. И она никуда не могла сбежать от них, не могла ослушаться. Телефона нет, машин нет, кругом — холодина, опасно, страшно и никакой перспективы. А ее одну послали.
Я думала, когда сюда ехала: «Хоть бы крыша была над головой». Был бы уголок теплый и место, где молиться, и все. На большее я даже не рассчитывала и даже не мечтала. Потому что было такое впечатление, что мы приедем и нас будем заваливать снегом и мы замерзнем. А когда я увидела, что есть крыша, я очень обрадовалась. Хотя отопления не было. Не было даже замков на дверях. Представьте себе — без связи с внешним миром, без машин и без денег. Кушать — что бомжи дадут. С ними нам пришлось прижиться и ужиться. Они нам помогали: пекли хлеб, готовили и кормили нас. А я была с тремя девочками молоденькими — 16, 17 и 18 лет.
Вот, мы приехали и я стала думать: что же нам делать? Мы же здесь пропадем. И вот я оставляла девочек, а сама стала «промышлять»: сначала в Лавру пошла, стала искать каких-то знакомых, потому что раньше там работала. Потом в Москву стала ездить, где попутками, где пешком. Так мало-помалу, собирались копейки. В прямом смысле слова. Успенский храм, что стоит в центре нашего монастыря, построен на бедную лепту вдовицы. Потому он такой благодатный, такой теплый и душевный, что на него никто не «валил» средства. Я же тащила сумками, что удавалось собрать. А давали, кому что было не жалко, с чем не жалко было в хозяйстве расстаться: то старую посуду, то полотенца, то мыло, то сахар, то соль. День и ночь говорила с людьми, очень много общалась. И все равно мало кто о нас знает. Нет информации о монастыре.
— Как же Вы все-таки выдержали здесь?
— Это было связано с тем, что я болела, у меня была инвалидность. Я тогда сразу подумала, что просто надо обеспечить свое жизненное существование и все. Потом Господь смилостивился и я с первого же дня исцелилась. Мне сразу стало хорошо. Утром проснулась и чувствую — прилив сил и такая благодать…
— В первый же день исцелились, как сюда приехали после назначения?
— В первый же день. Но тут еще один момент сыграл большое значение. У меня есть брат — отец Феодосий, в то время — насельник Троице-Сергиевой Лавры. И у него тогда было послушание — на просфорне в Лавре. И вот он выпечет просфору — и сюда добирается. И каждый раз, когда он сюда ехал, он всегда думал, найдет ли нас живых и не случится ли чего с нами. Он обязательно что-нибудь привезет покушать и обратно на просфорню. Кого-нибудь из батюшек привезет, устроит службу поторжественнее, потому что он очень любит служить и сам хорошо службу ведет. Первое время у нас была очень большая проблема со священниками, сюда было очень трудно пригласить священника. Даже на одну службу было трудно выпросить кого-то, никто не хотел ехать, потому что останавливаться было негде. Батюшка с Никитского монастыря не хотел ездить, говорил, что у него здесь жилья нет, что ему тяжело добираться. Прежний владыка Михей написал мне письмо, в котором просил обеспечить батюшку жильем, потому что ему было тяжело ездить к нам и возвращаться в тот же день, ему надо было где-то остановиться. А где мне было взять ему жилье? У меня не было ни на зарплату, ни жилья, не было даже необходимого для того, чтобы должным образом обеспечить службу. В общем, тот батюшка ушел и у нас не было священника. Я ездила в Лавру и просила у благочинного (сейчас он — Сахалинский владыка Даниил) батюшку. Вот я стою целый день на проходной и жду, пока мне не дадут батюшку. И всегда мне давали какого-нибудь батюшку.
Мой брат, отец Феодосий, после просфорни в Вежищском монастыре женском служил целый год, что в Великом Новгороде. Посылали его служить с другой братией, с другими священниками служить по праздникам в другие монастыри. В Махру он ездил, еще куда-то ездил. Я поехала к владыке Феогносту и попросила моего брата и владыка мне не отказал, он его благословил и с тех пор Феодосий служил у нас. Сейчас он уже два года служит настоятелем монастыря Святых царственных страстотерпцев в Ганиной Яме.
— Матушка, мы знаем, что у Вас очень интересная семья — почти все ваши ближайшие родственники являются монашествующими…
— У меня 5 сестер и один брат. Старшая сестра живет в Сергиевом Посаде с дочерью и внучатами. Остальные все спасаются в монастырях. Это не наша заслуга. Но наши родители очень хотели служить Богу в свое время, хотели посвятить свою жизнь Богу, но женились из-за послушания своим родителям. Они не знали друг друга, их благословили и поженили.
Мама все время молилась, ее мать так научила, которая умерла рано, она осталась без матери. Ее дедушка тоже выдал рано замуж, в 17 лет. А свекровь тоже очень верующей была и тоже маму учила, как молиться. Потому что папа был самым старшим в семье среди своих братьев и мама была, как бабушкина помощница. Она и стирала и убиралась и слушалась во всем. И вот она встретила матушку одного батюшки, к которому они ходили в храм постоянно с бабушкой. Эта матушка читала очень много духовной литературы, вела духовную жизнь. Та матушка научила маму, как молиться за будущее детей, за семью и очень многое рассказывала интересного, то, что в то время было негде прочитать, потому что не было духовной литературы. У нас были дома акафисты рукописные и это получала она в храме тайно. Были при храме женщины, которые это все переписывали и потом тайно распространяли. И молились по этим рукописным тетрадям. А поучения Святых Отцов, правила, церковные традиции маме рассказывала эта матушка, которая учила молиться за детей. Мама тогда не имела прямого понятия, что это значит: посвящать каждого ребенка Богу, что если так молиться, то каждый ребенок окажется в монастыре. Она просто хотела, чтобы дети были с Богом, были добросовестными, честными, трудолюбивыми. И вот она молилась за каждого ребенка еще до его рождения и даже до того, как она забеременела. Молилась она и за тех, кто скоро родится, и за тех, кого Господь пошлет, чтобы все служили Богу.
— Получается, так все и вышло, по матушкиным молитвам?
— Так все и вышло. Мы достигали совершеннолетия и выпархивали, каждый кто куда, безо всяких мыслей. Мы даже не говорили друг с другом, кто куда поедет, кто что хочет, просто все получилось как бы само собой. Сегодня каждый находится в своем монастыре, каждый любит свой монастырь и свое место. Мы встречаемся, но для нас брат и сестра — не только родственники по крови, а прежде всего — поддержка духовная большая. Я сейчас — настоятельница монастыря и всегда есть много всяких вопросов, много людей обращается со всякими просьбами, своими скорбями. Много вопросов нерешенных даже по хозяйству, по внутренней жизни. Они мне звонят, встречаемся, советуемся, молимся друг за друга. Если, не дай Бог у наших сестер или благодетелей, умирают родители или родственники, или что-то случается я звоню сразу в несколько монастырей. И там сразу служат панихиду, читают Псалтырь, сорокоусты, поклоны — в любое время. Так же и они звонят мне. Я могу сразу позвонить и в Дивеево, и в Нижний Новгород, и в Екатеринбург, и в Киев. И это очень хорошо. Все синодики их — у нас, наши синодики — у них.
Или возникает какой непонятный вопрос — я позвоню брату или сестре, посоветуюсь и сразу является выход из ситуации. И они мне звонят, как и где можно заказать такие-то книжки или иконы. Так же и мы помогаем друг другу. Мы друг друга выручаем. Брат звонит, например, из Москвы и спрашивает: «Матушка, ты мне можешь завтра дать машину с водителем?». Конечно, говорю. Мне что-то надо — он меня выручает, приезжает и отгружает свечи, например, или праздничные подарки. Матушка Филарета в Нижнем Новгороде, например. Наш кровельщик у них кроет собор. Были у нее трудности с отоплением, с проведением газа накануне освящения храма, было очень холодно, нужны были срочно рабочие. Я послала рабочих на неделю туда ей помогать. У нее монастырь открылся, ей было очень тяжело, а я уже здесь была в монастыре настоятельницей. Мне приходилось даже посылать сестер помочь. Помогали ей и соленьями, чем могли, тем и помогали. И она нам тоже помогает. Мать Филафея очень заботится о молитве, чтобы обеспечить лечение. Она знает очень много народных средств. Лучше нее никто не скажет. Если она сказала: «Делайте так и так», то так и нужно делать. И вообще — очень хорошо, когда много детей, когда родители именно родители в корень видят в том, чтобы правильно воспитать детей будущих. Но здесь нет моей заслуги, это дело родителей и милости Божией. И сейчас мама молится за всех. Я ее специально сюда забрала, чтобы она больше здесь молилась.
— То есть, Ваша матушка — официальная насельница Николо-Сольбинского монастыря?
— Да. Она 10 лет была в Дивееве, а до того она была в Молдавии 3 или 4 года в Рождественском монастыре, после того, как владыка Викентий ее постриг. Потом папа умер, мы все собрались вместе. Подумали: как хорошо, чтобы ее забрать, чтобы она не оставалась одна. Постриг в схиму она приняла здесь. Она очень любит нашего владыку Кирилла. Когда я ее спросила, кого бы она хотела из владык, чтобы ее постригли? Она сказала, что ей нравится владыка Кирилл.
— Мы знаем, что в первое время у монастыря не было ограды и сестры каждый день ходили с крестным ходом, чтобы Господь защитил и оберег обитель, в том числе и от посягательств местных жителей. Сейчас напряженности с местными остаются?
— Нет, эта напряженность стала сниматься почти сразу. Для того, чтобы все спорные вопросы и недопонимание, которые были решены и преодолены, 8−9 лет — это не время. Тем не менее, безо всякого шума, без всяких неприятностей и только во благо эти вопросы решились. Или почти решились, потому что у нас здесь еще есть десять семей на Сольбе. Ведь раньше здесь был один монастырь, без селений, лес кругом. А селение Сольба образовалось из людей, которые работали при психбольнице. Это обслуживающий персонал, приезжие, которые жили здесь по-своему. Они очень отличаются от жителей окрестных деревень во всем. Понятно, в какую сторону отличаются. Когда я приехала и увидела такую озлобленность, безвыходность, что я сразу поняла, что именно повлияло на то, что они такими стали. Они остались без государственной поддержки, дети у них выросли — особой поддержки от детей у них тоже не было. Они предались пьянству и прочим порокам, короче говоря, деградировали. Даже до Переяславля не могли добраться сами. Мы начали их всех кормить, откликаться на их нужды, делать для них праздники. У нас всегда большие праздники, на которых очень много народу. Местные люди тоже приходят. Мы дарим подарки, поем песни, кто-то выступает с добрым словом. Эти праздники и совместные трапезы объединяют людей и как-никак смягчают душу. Многим мы купили дома. В основном, всем.
— В окрестных деревнях купили?
— Да, кто где хотел. Если кто-то хотел дом в другом месте, он просто находил там себе подходящее жилье, говорил, сколько это стоит и мы все документально оформляли, платили, давали машину и помогали выезжать отсюда. Они здесь жили в каких-то полуразваленных хижинах, которых человеческим жильем трудно назвать. Почему они не смогли обеспечить свой быт, даже однокомнатный. Все вместе, дети, родители, внуки жили в одной комнате и небольшом предбанничке. Или они жили в бараках на 2−3 хозяев или на 5−7 хозяев. Мы же каждой семье покупали отдельный дом, чтобы они не злились на Церковь. Они же не понимают многого. Много было реплик и криков, ругали и Церковь и власти, и нас. Но я понимала, что по-другому не могло быть на тот момент.
— Нападения на вас были?
— Было. Здесь были бойкие ребята. Был у нас лагерь детский — они пять лет ездили на каникулы, помогали друг другу. И вот когда началось строительство, стала ездить техника и пребывание здесь детей стало невозможным, мы попросили искать их другое место. Конечно, было море слез. Напали на детей, на девочек-старшеклассниц, избили одного преподавателя, который, кстати, впоследствии стал священником по моему ходатайству. Теперь он — один из помощников владыки. А обращаешься в милицию — никто сюда не хочет ехать, потому что далеко. Говорят: «Мы в понедельник приедем». А до понедельника нас, может быть, в живых не будет. Никому дела нет.
— А милиция ближайшая находится в Переяславле?
— Да, есть участковый. Но у него очень много сел, 20 или 30. Небольшие села, но все-таки расстояния. Машины у него нет, ему на бензин нужны деньги. По каждой мелочи он приезжать не будет. А так нужно, чтобы машина выехала из Переяславля, во всем разобралась. Были здесь и случаи хулиганства. Про воровство и говорить нечего. Заходили, брали, что захочется, заглядывали даже во все кастрюли. И надо было быть тише воды и ниже травы и молиться. Но Господь сохранил.
— Как же ситуацию удалось переломить?
— Вы упомянули про крестные ходы. В первое время они были из страха. Крестный ход — как невидимая охрана и защита. А сейчас крестный ход я вижу как очень большую помощь, как невидимую ограду и как молитву за монастырь. Мы ходим, молимся всем святым, в честь которых у нас есть храмы, молимся за сестер, всех благодетелей, читаем «Богородицу», Иисусову молитву. Эта молитва за всех людей, кто переступает порог монастыря, кто просил молиться. Это очень существенно действует. Тот факт, что мы людям предложили дома, а они мирно согласились, и Господь помог определить этих людей по-людски, говорит о многом. Тот факт, что каждый из них имеет теперь свой угол, говорит о том, что мы дали им возможность стать людьми, осознать, что есть милость Божия, что есть Господь, Церковь, что есть люди, которые неравнодушны. Они узнали, что есть православная вера. Пока они здесь жили, они видели, как мы себя вели, как мы откликались на все их нужды, на все просьбы. Поэтому я считаю, что крестный ход многое дал. Если говорить грубо — очистил, что ли. Но все-таки нельзя так говорить, потому что это успех для всех — и для тех людей и для нас.
— В чем должна заключаться миссия монастыря и как, на Ваш взгляд, она должна осуществляться? Каким Вы видите этот путь?
— Когда я сюда приехала, я себя спрашивала: в чем моя миссия? Что здесь я должна делать? Почему именно в этом месте мы должны были открыть монастырь, а не где-нибудь в другом месте, поближе к селениям или городам, где легче? Тем более, в такое тяжелое время. Но раз Господь так устроил, значит в этом что-то есть. Но что есть? Долгое время я мучалась этим вопросом. Потом я поняла, что и здесь живут люди Божии, которые нуждаются в милости Божией, как и в городах и селениях. Это одни и те же люди. Однако у этих людей, в сравнении с другими, меньше возможностей пользоваться благами, например, той же медицинской помощью. Или даже гроб достать, если кто-то умер. Или оказать какую-то иную малую помощь. Значит, они брошены. А они — Божии, Бог о них печется. И я поняла, что мы должны примирить людей, сделать такой островок для местных жителей. И не только для местных, а для всех тех, кто устал душой, кто приезжает сюда помолиться. Люди приезжают сюда очень уставшими от дрязг людских, от суеты, от безвыходных жизненных ситуаций. А сюда приезжают — здесь мир и покой, радость, утешение.
— Получается, что монастырь становится островком цивилизации — и духовной, и социальной, потому что вся местная инфраструктура зависит от монастыря.
— Да, конечно. И то, что здесь еще есть — миссионерски направленное делание на просвещение. Здесь у нас есть целая программа, которая уже начала свое действие. Мы с первых дней пытаемся проводить миссионерские мероприятия, встречаться с людьми, помогали местным школьникам и жителям. Сейчас у нас уже есть структура, как и что должно развиваться.
У нас есть несколько направлений. На праздники 9 мая, Рождество, Пасху мы ходим по окрестным деревням, поздравляем, поем песни, дарим подарки. Также у нас есть при монастыре Центр образования. Это дошкольное, среднее школьное, профессиоанльное образование. Мы хотели бы, чтобы люди, которые у нас учились, находясь на территории монастыря или при монастыре получили бы духовно-нравственное воспитание, вместе с профессиональными знаниями и потом приносили бы пользу. В первую очередь оказывали бы помощь людям живущим вокруг нас.
В основном у нас учатся дети трудников и дети из нашего приюта. Пока это только девочки, но в будущем, может быть, будут и мальчики. Надо сказать, что время проведенное детьми у нас в монастыре очень меняет весь их строй жизни, воспитывает их, кроме того они фактически получают у нас профессию.
— Сейчас у нас в стране практически разрушена, созданная в советское время структура профессионально-технического образования и в итоге у нас появилось огромное количество, например, юристов, а людей, которые могли бы стоять у станка не хватает. Как вам кажется, могли бы монастыри, учитывая их исторический опыт, способствовать решению этой проблемы?
— Да я считаю, что было бы хорошо, если бы, конечно не на территории монастырей, но где-то вблизи, создавались какие-то профессиональные курсы. Чтобы было какое-то трудничество и общение. Монастырские люди имели бы такое послушание — преподавать в этих школах, а ученики имели послушание трудится в монастырях. И если бы был такой взаимополезный труд это, как мне кажется, было бы очень эффективно, с точки зрения формирования молодых людей, их воспитания и нравственного продвижения. Я не знаю насколько нам удастся создать подобную систему у себя, но такие намерения у нас есть. Мы хотели бы создать при монастыре такого рода профессиональные училища, пусть даже небольшие и малочисленные, потому что уже есть хорошие результаты.
— После развала СССР в глубинке зачастую никого не осталось, кроме монастырей, кто мог бы показать людям пример нормальной жизни. В итоге, может быть поневоле, монастыри становятся центрами социальной активности. На Ваш взгляд, есть ли будущее у такой модели?
— Это так и должно быть. В общем-то, от монастырей вся культура и пошла. При монастырях создавались первые школы больницы и библиотеки, да и все знаменитые ученые прошлого были верующими людьми. Даже в атеистическое время врачи операции делали и в душе молились пред началом дела.
-Насколько актульна, на Ваш взгляд, в наше время миссионерская направленность служения монастырей?
— Она очень востребована. Я считаю, что в этом и заключается подвиг сегодняшнего монашества, потому что без болезнования души о ближних и Родине в людях духовных не может быть любви к ближнему и к Богу. Раньше этого может быть больше, но советский период много чего разрушил, однако Господь не допустил все разрушить до конца.
В наше время, такое равнодушное, люди разделяются внутри себя. Семья делится, общество делится на группы, государство дробиться на партии потому что живет не по любви, а в самости и гордости, потому что нет сочувствия, нет любви к ближнему, а любовь к ближнему это значит уметь жертвовать собой, ради его блага. Первая и главная заповедь это любить ближнего, как самого себя и любить Господа Бога своего всем сердцем, всем помышлением, всем умом своим. А любить ближнего, как самого себя и быть равнодушным к страданиям народа это значит лицемерить. Поэтому я считаю, это как бы переход к более углубленному монашеству. Потому что сегодняшнее монашество состоит из тех людей которых дает мир и они не такие крепкие как раньше и поэтому нам самим, чтобы как-то окрепнуть и вернуться в самую глубину осознания монашеского подвига, и целостно молиться, нужен тоже какой-то переход, а этим переходом и должно быть социальное служение и неравнодушие к ближнему. Нельзя закрываться в стенах монастыря, когда знаешь, что в деревне горе. Мне кажется то, что сейчас происходит это своевременный отклик монастырей на горе народа
— То есть вы считаете, что сегодня это имеет особенно большое значение?
— Да я думаю, что мы можем принести больше пользы, больше послужить Богу тем, что будем помогать ближним и нести в такую деятельность жертвенной любви в миру, а на этой основе уже и молитва приходит. Любви без смирения не бывает, нужно смиряться терпеть и трудится. Есть люди, у которых молитва, ради которой держится весь мир. Такие молитвенники есть, конечно. Без них бы мир не существовал, но их мало. Я думаю мы, с Божией помощью, таким образом, будем трудится и переходить в ряды настоящих подвижников и крепнуть.
-Матушка, вот еще бы хотелось спросить. Ведь люди на самом деле в глубине сердец хорошо понимают, где ведут себя равнодушно, а где служат жертвенно…
— Люди чувствуют это, у них сразу откликается душа. Людей нельзя обмануть, сколь бы красноречиво не говорить, все равно никогда словами не обманешь. Нашим бабушкам и дедушкам, которые живут в деревнях, да и молодежи тоже, нужна альтернатива. Им нужно общение, искреннее желание помочь, неравнодушие. Это и приводит к Церкви и к Богу, а если человек приходит к такому осознанию, то все остальное уже приложится. И если через нас люди к этому придут, то всё будет, и материальное и душевное, ведь Господь и блага дает тем, кто ищет и благословляет Его. И еще и еще дает тому, кто благодарит и исполняет заповеди Божии, а у ропщущего отнимается и то что есть.
-На сколько на Ваш взгляд сейчас в миру востребовано монашеское служение? Есть ли потребность для монашества идти в народ?
— Мне кажется нашим монастырям сейчас достаточно у себя на территории монастыря проявить любовь, когда народ появляется в храме Божием. Когда приходится к тебе находясь по послушанию в городе или где-то на предприятии, или в свечной лавке, в общем там где приходится сталкиваться с людьми и отвечать на их вопросы, вот именно тогда надо открывать душу навстречу человеку и быть готовым и объяснить, и посочувствовать и помочь. Потому что человек приходит в храм прежде всего за утешением. Народ сейчас очень угнетенный, он очень скорбит и все переполнены трудностями, и когда люди приходят в храм и видят пример жертвенного служения Богу, то они загораются светом веры и приходят к Богу.
Необязательно бросать монастырь и бегать проповедовать по рынкам. Работы очень много на месте и достаточно жертвенного служения здесь, чтобы оправдать свое монашеское звание.
— Насколько монастырь может являться для простого человека идеалом домостроительной жизни?
-Мне, в связи с этим приходят на память слова преподобного Серафима Саровского: «Спасайтесь сами и вокруг вас спасутся тысячи». Таким образом, если монастырь будет выполнять свое предназначение, то будет и польза миру, хочешь не хочешь всегда будут приходить люди и общаться и в любом случае они унесут с собой частицу этой благодати. Насколько монастырь будет способен стяжать эту благодать, настолько он потом сможет ее отдавать миру
— Спаси Господи матушка, за Ваши ответы на наши вопросы.
Р.S. Уже после нашей беседы, стало известно, что Николо-Сольбинский монастырь столкнулся с новыми трудностями. Местные энергетики грозятся отключить за долги электричество. Мы просим всех, кто мог бы и хотел, так или иначе посодействовать решению, помочь обители:
Реквизиты для пожертвований:
Николо-Сольбенский женский монастырь
ИНН 7 622 010 889 КПП 762 201 001
ОСБ N7443, г. Переяславль,
р/с 40 703 810 277 180 096 512 в Северном Банке Сбербанка России, г. Ярославль.
к/с 30 101 810 500 000 002 048, БИК 47 888 670
