Трудное церковное «детство»

Каждый из нас когда-то был ребенком, и, наверное, каждый мечтал вырасти поскорее. Но по мере нашего взросления мы продолжаем оставаться детьми, хотим мы этого или нет. И тем более остаемся ими в Церкви — в доме Нашего Отца.

Мы предлагаем нашим читателям поразмышлять о своем церковном «детстве» и поделиться с нами своими историями. Потому что, несмотря на внешне схожие ситуации и ошибки, каждая такая история уникальна и вместе с тем поучительна.

Однажды моя знакомая — человек верующий и церковный — призналась мне, только ступившей на путь воцерковления: «Завидую я вам, новоначальным!». Эти слова стали для меня настоящим откровением. Лично я всегда с легкой завистью смотрела на людей, воспитанных в православных семьях. Мне нравилось то, что они могут свободно перекреститься на многолюдной улице, уверенно чувствуют себя в храме и спокойно выстаивают долгие богослужения. Они знают, как правильно подойти под благословение к батюшке и поклониться иконе, как поставить свечи и подать записки, что такое акафист и сорокоуст, какие дни — постные и какие праздники — двунадесятые. Конечно, все это — лишь внешнее выражение веры. Но я подсознательно чувствовала, что у этой веры есть прочный фундамент, заложенный с раннего детства. Фундамент, которого у меня не было, если не считать нескольких «камней», заботливо положенных в основание моей веры еще бабушкой.

Научи меня молиться…

Обычно говорят, что у каждого свой путь к Богу. Одни приходят к Нему, претерпев боль и страдание. Другие — осознав необычайную полноту бытия, дарованного нам Господом. В жизни каждого человека есть и то, и другое: Господь говорит с нами на языке и скорби, и радости, просто, почему-то, первый мы слышим лучше…

…Маленький деревенский домик в четыре окна, за которыми — непроглядная ночь. Слышно, как лают соседские собаки, громыхая длинными цепями и пустыми мисками. Бабушка укладывает нас с сестренкой спать, долго крестится перед иконой Спасителя, читает «Отче Наш» и мою любимую — «Богородице Дево, радуйся», потом крестит нас. Теперь, это я знаю совершенно точно, с нами ничего плохого не случится, и ночь больше не кажется такой страшной.

Все молитвы, которые знает бабушка, я записываю в блокнотик, чтобы потом потихоньку заучить. Вернувшись домой, перед школьными экзаменами пробую читать их по памяти и всегда получаю «пятерки», даже по алгебре, которая дается мне особенно тяжело. Еще больше убеждаюсь — Бог есть! Но вскоре моя детская вера подвергается серьезным испытаниям, и долгие годы проходят в мучительном поиске ответа на вопрос: если Бог есть, то неужели Он так несправедлив?

Случайно нахожу свой старый блокнотик, а со временем — и ответ на свой вопрос. Теперь нужно найти себя, запутавшуюся в жизненных неурядицах и проблемах. Понимаю, что живу неправильно, что нужно что-то менять, знаю, что своими силами мне не справиться, и вдруг отчетливо осознаю, откуда нужно ждать помощь.

Прихожу в храм, но словно застываю на его пороге. Когда все в едином порыве читают Символ веры, мне кажется, что я никогда не выучу слов этой молитвы, как никогда не пойму смысл происходящего во время богослужения. Но главное: стоять на службе мучительно тяжело. Ухожу из храма, не дожидаясь окончания службы, а когда заставляю себя остаться, стою, переминаясь с ноги на ногу, злясь на свою немощь и нерадение, а заодно и на тех, кто придумал эти долгие службы. Стоит ли говорить о том, что ни о какой молитве и речи быть не может, и я возвращаюсь домой, раздраженная и уставшая.

И все же снова иду в храм. Иду со своей болью, просьбой о помощи и надеждой, и получаю великое утешение: вроде бы совсем недавно молила о рождении сына, уткнувшись в пол, устланный к Троице свежескошенной травой, и вот уже он кричит в купели и принимает первое в жизни Причастие…

Вот так и совпало — детство сына с моим церковным «детством». Иногда он удивляет меня своими неожиданными высказываниями вроде: «Боженька нас слышит! Видишь — открыто!» — и показывает на небо. Или просьбами: «Пойдем в храм к Боженьке!». А однажды утром, когда я, как обычно, боролась со своей ленью и последняя уже побеждала, он схватил с полки молитвослов, огрел меня им со всей силой по голове и заявил серьезно: «Молиться надо!».

Яко семя тли во мне есть…

То, что легко дается в раннем возрасте, трудно для взрослого человека, с пусть небольшим, но собственным жизненным опытом, со своими привычками, стереотипами, страхами и предрассудками. Но самое страшное — со стертыми представлениями о добре и зле, когда совесть обличает, но ее голос звучит все тише, а порой кажется, что «моральный закон внутри» и вовсе перестает действовать, и компромисс с грехом становится нормальной формой существования. Это очень страшно, когда осознание глубины своего падения, влекущее за собой желание исправиться, стать новым человеком и уже не толкаться на пороге, а наконец-таки войти в храм, чтобы отныне всегда следовать евангельским заповедям, вдруг сменяется апатией, ощущением собственной «неисправимости», каким-то духовным параличом, когда кажется, что ничего изменить уже невозможно. Потом следует внезапное пробуждение, и с новыми силами бросаешься на войну с самим собой, полный стремления наконец-то начать жизнь во Христе и… снова падаешь…

С самого начала все было непросто, даже обычные слова-пожелания, когда люди вокруг меня говорили «Спаси Господи» вместо «Спасибо» и «Во славу Божию» вместо «Пожалуйста», резали слух. Неприученная к ним, я даже пожелание «Ангела за трапезой» сразу не могла выговорить.

Да что говорить, поначалу было трудно даже принять саму мысль о своей «новоначальности»: ты вроде как самостоятельный человек, размениваешь третий десяток лет, и при этом — грудной младенец, нуждающийся в мягкой духовной пище. Непросто было слышать от «умудренных церковным опытом» знакомых: «Все новоначальные такие восторженные, как идиоты!».

Гордыня не давала покоя, а потому многое раздражало, особенно то, что было непонятно. Например, когда замечательный молодой человек, лишенный болезнью возможности свободно передвигаться, на все расспросы о себе отвечает: «С Божией помощью!». И это тогда, когда хочется кричать о несправедливости человеческой жизни в целом и его судьбы в частности, особенно когда видишь, как бесцельно его сверстники просиживают свою жизнь на лавочках с бутылкой пива в руках, оплевывая все вокруг себя в радиусе пяти метров. Но именно его мужество помогло мне осознать очень многое…

Особенно тяжело давалось (да и сейчас дается) внутреннее делание: пост и молитва. Приближение длительного поста нагоняло тоску, а о том, что сегодня среда или пятница, вспоминалось, почему-то, только в середине дня. Тяжело было поддерживать в себе и «дыхание жизни»: кроме знакомых молитв, на которые с детства отзывалось сердце, выполнение утреннего и вечернего молитвенного правила постоянно «пробуксовывало». И только спустя какое-то время слова стали обретать смысл, и древний язык стал ближе и понятнее.

Первые «шишки» и первые радости

Теперь с улыбкой вспоминаю, как училась повязывать на голову платок и как непросто было отказаться от любимых мною брюк и косметики. А скольких трудов стоило заставить себя перекреститься, когда идешь по улице мимо храма! Но труднее всего было вовремя замолчать, когда вдруг нападало желание поучать своих атеистически настроенных родных и близких тому, что сама еще только начинаешь понимать. И досталось же от меня моим близким! Слишком часто моя ревность была направлена на изменение мира вокруг, тогда как начать следовало, прежде всего, с себя…

А начать следовало. Нельзя быть православным только на словах, и так трудно — на деле. Может, поэтому не сразу удалось найти взаимопонимание с самым близким человеком: он видел только внешние изменения, а внутренних — все не было. И это фарисейство его раздражало. Я с пеной у рта пыталась отстаивать свое право на новую жизнь, и этим только отталкивала его от всего, что стало для меня так дорого. А тем временем сама, оправдывая себя попыткой найти компромисс, переставала посещать богослужения, оставляла молитвенное правило и… дальше даже продолжать не хочется. Все это только вызывало его насмешки: «Говоришь, православная? А сама…». Приходилось выслушивать упреки и от воцерковленных знакомых, которые на все мои расспросы отвечали: «Что с тобой разговаривать! Ты же в храм не ходишь!».

Со временем для меня очевидной стала необходимость поиска духовного руководителя, не просто кого-то, гораздо более умудренного в духовной жизни, но священника, который бы мог, опираясь на свой опыт и учение святых отцов, дать совет, как поступить в той или иной ситуации, чтобы выйти, наконец, из тупика. В темном тоннеле очень нужен человек с фонариком, идущий рядом.

До сих пор помню необъяснимое чувство невесомости после первой исповеди, как будто легкое перышко прикасалось к саднившим внутри меня язвам, и боль утихала. А ночь накануне первого в сознательной жизни Причастия! Тогда я сразу вычитала все положенные каноны, последование ко Святому Причащению, а заодно и благодарственные молитвы, и так и не смогла уснуть, боясь не успеть к ранней литургии. Не забыть и чувство огромной радости после свершения Таинства, когда кажется, что любишь весь мир и можешь свернуть горы…

Но изменить сразу все невозможно. И хотя помощь духовного наставника была весьма ощутимой, одно дело — услышать от него, как следует поступить, и другое — потрудиться над собой и применить услышанное к тому духовному состоянию, в котором пребываешь. Нет, прожить мою жизнь вместо меня никто не может, и только от меня самой зависит, по какому пути мне идти.

Иногда я думаю: если бы раньше я знала то, что открываю для себя только сейчас, скольких ошибок смогла бы избежать! Впрочем, тогда все было бы совсем по-другому, и наверняка моя жизнь сложилась бы иначе… Нет, все, что случилось, должно было произойти именно в той последовательности, в которой произошло. И пусть мое трудное церковное «детство» началось, когда я сама уже стала мамой, я благодарна за то, что оно все же наступило.

http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=4587&Itemid=4