 |
| Официальный сайт Нижегородской епархии | Анастасия Шохина | 26.01.2008 |
И не только потому, что они были молоды и учились во ВГИКе — одном из лучших столичных вузов, но и потому, что судьба подарила им незабываемые годы тесного общения с замечательным педагогом, искренне верующим (в советском-то атеистическом обществе!) человеком — Николаем Николаевичем Третьяковым. Его по праву называют одним из лучших отечественных искусствоведов. Уже тогда учитель начинал потихоньку сеять в своих учениках первые семена веры, открыто говорить о Боге. В то время этого еще не делал никто. Пусть через годы, десятилетия, но семена дали всходы!
Столичная стремнина
В эти годы Москва кипела бурной, многогранной жизнью, в которой было все: поиски смысла, столкновения мнений, взаимодействие самых полярных явлений и идей.Во ВГИКе показывали современные фильмы Феллини и Антониони, будоражили сознание образы Тарковского. Обсуждались книги Василия Белова и Виктора Астафьева, пронзительные стихи Николая Рубцова. В нашем распоряжении было все: классика в Третьяковке и Пушкинском, однодневные выставки в Доме художника на Кузнецком, манящие своей скандальностью и новизной…
— Нам, юным провинциалам из Нижнего Новгорода, попавшим в этот водоворот, было сложно не растеряться, не потеряться, определить собственную жизненную и художественную точку опоры, свою внутреннюю позицию. — Вспоминают супруги Трофимовы. — Мы жадно впитывали впечатления, пытаясь отделить пшеницу от плевел, но подчас это было непросто.
С одной стороны, привычные социалистические оценки, плохо применимые к явлениям искусства, не трогающие сердце грандиозные выставки к очередному съезду КПСС, с другой — агрессивное, броское формалистическое направление, очень скоро созревшее, но так же скоро надоевшее, нарочито подчеркнутое отрицание очевидных истин в искусстве и в жизни.
— Очередная попытка осознать этот крутящийся калейдоскоп и свое в нем место привела к мысли об абсолютной своей несостоятельности, — вспоминают художники. И это было тяжело.
Скорая помощь
В этот мучительный период сложных, порой отчаянных метаний и внутренней растерянности в жизни молодых людей появляется очень непохожий на других педагог: со скромной внешностью, негромким и спокойным голосом, доброжелательный и деликатный, внутренне собранный и доступный.— Николай Николаевич читал лекции у нас, во ВГИКе, параллельно преподавая в Глазуновской академии, Московском институте философии, литературы и искусства и в Суриковском институте. — Говорит Наталья Степановна. — Лекции были разные, не всегда строго по программе, скорее, по какой-то внутренней смысловой значимости событий и явлений. Разным предметам и темам он уделял разное внимание: о чем-то говорил более бегло, на каких-то авторах и периодах останавливался очень подробно. Как-то он принес в аудиторию только что изданную книгу: «Новгородские таблетки» (так назывались круглые иконы для Царских врат иконостаса, написанные не на доске, а на туго пролевкашенной ткани — паволоке) и все занятие рассказывал об этом уникальном издании и о новгородской иконе.
— Много лет спустя, — подхватывает Владимир Васильевич, — когда икона стала для нас основной целью творчества и предметом бесконечного познания и восхищения — эта книга оказала неоценимую помощь.
Если Николай Николаевич читал лекцию о Кипренском — можно было тут же ехать в Третьяковку и смотреть только Кипренского. Все было настоящее, подлинное. Студенты приучались иметь дело с первоисточником.
Нередко можно было слышать следующий диалог:
— Какой у вас экзамен?
— У Третьякова.
— Ну, если в Андрониковом монастыре не был, — не видать тебе пятерки!
— Так мы с подругой по принципу «надо — значит надо» поехали в этот монастырь, чтобы посетить музей Рублева, — вспоминает Наталья Степановна, — а там, в старом храме была представлена экспозиция Кирилло-Белозерских праздников (это уж я потом определила). Помню, смотрю я на праздничную икону, где Христос перед Понтием Пилатом стоит — и не понимаю: что за Понтий такой, что за суд? Тогда и вырвалось у меня из глубины души: «Господи, дай мне хоть когда-нибудь понять, что это все значит!» А когда вышли из монастыря — ливень пошел. Солнце и ливень — как благословение. И этот день, такой памятный, светлый, навсегда отметился в сознании.
Наверное, Николай Николаевич молился о своих учениках, потому что у многих, как они рассказывали, такое было — озарение. Древнерусские залы Третьяковской галереи становились все ближе и понятнее, большеглазые задумчивые святые смотрели с любовью и сочувствием, они как бы ласкали мятущуюся душу, звали в неведомую даль, несли радость и утешение, сочувствие и надежду.
— Все более проникаясь духом своего учителя, его отношением к действительности, ученики стали постепенно понимать, что вокруг них — еще не вся жизнь, что есть надо всем этим хаосом живая добрая Воля, Божественная любовь, высокая и неизменная, «едино на потребу», без чего все земное, в сущности, теряет смысл.
Первые шаги
Прошли годы учебы, но его связь с бывшими студентами не прерывалась.— Встречи в маленькой квартирке Николая Третьякова стали необходимой для нас, чуть ли не единственной живой нитью, связывающей нашу жизнь с кипучей художественной и духовной жизнью Москвы. — Вспоминают Трофимовы. — Николай Николаевич как верный компас ориентировал нас в море художественных явлений, коротко и точно характеризуя новые издания, авторов, выставки.
Исподволь, осторожно, он подводил своих учеников к мысли, что вершина искусства та, что ближе всего к Богу, то есть христианская. Она наиболее точно выражает сущность мира. Икона бесконечно глубже изображает действительность, и Николай Николаевич на самых разных примерах пытался ученикам это потихонечку прививать.
Иногда он указывал книги, которые просто невозможно было тогда достать. Например — «Флоренский. Иконостас. Издательство Тарту 1921». Как можно найти эту книжку в Москве в 73-ем году? Но каким-то чудом — находили! Где-то в самиздате, перепечатках. И тогда начинающие художники впервые выписывали в тетрадь такие, например, цитаты: «Икона изображает духовную сущность явления, личности», трудно представить, какой это был переворот в мозгах у молодых материалистов, которые до этого вообще даже слов таких никогда и не слышали?
Последний урок
— Грустное известие застало нас врасплох 2 февраля 2003 года. В этот же день мы поехали в Москву, в храм Николы в Кузнецах. Это был будний день: тихо пел хор, шла литургия, храм был почти пуст. Мы подошли поближе к солее и только здесь увидели стоящий перед Царскими вратами гроб. К сожалению, это была первая и единственная литургия в нашей жизни, на которой мы были вместе. Наш учитель и мы. Вскоре служба кончилась, и в тишине храма потянулись из дьяконских врат священники в облачениях: один, два, десять…Его отпевали 18 священников (!) — многие из которых — тоже его ученики.Я оглянулась назад и обомлела: пустой прежде храм был полон людей, полон как в большой церковный праздник. Люди заполнили оба придела, многие стояли на паперти. Среди них — монахи, священники, писатели, художники, режиссеры, искусствоведы — те, кто помнил и любил его. Они пришли проститься с близким и дорогим человеком. Подумалось: «Провожаем как архиерея». Конечно, он и есть у Господа чадо избранное, труженик и сеятель, посеявший и взрастивший столько доброго семени за свою непростую долгую и красивую жизнь. Торжественные и печальные минуты панихиды вдруг высветили особым светом всю его жизнь: его призвание, его беззаветное служение, его щедрую награду, наконец «зде и тамо». Вся череда событий его последних лет как бы завершила прекрасный орнамент его судьбы, в которой все было определено Божиим промыслом.
…А потом, вернувшись в Нижний Новгород, мы получили от него коротенькое письмо, отосланное за день до кончины, где он написал, что после сессии устал и едет в деревню «восстанавливаться». Это был последний знак его внимания, похожий на чудо.
Справка:
Николай Николаевич Третьяков родился в 1922 году в Москве в семье учителей. Его отец Николай Степанович (1873−1942) занимался педагогической работой и детскими художественным воспитанием совместно с В.Д.Поленовым, С.А.Рачинским, Н.В. Гиляровской. Унаследовав интерес к искусству и просветительству, Николай Николаевич поступил на искусствоведческое отделение МИФЛИ (Московский институт философии, литературы и искусства, впоследствии вошедший в Московский университет). В то время там преподавали известные ученые А.А.Губер, Н.К.Гудзий. Великая Отечественная война прервала учебу: в 1941 году Николай Николаевич уходит на фронт, участвовал в боях на Донском направлении во время подготовки Сталинградской битвы, был тяжело ранен. В 1948 году, после окончания МГУ, он стал аспирантом Третьяковской галереи. Тогда же произошла встреча с замечательным живописцем К.Ф.Юоном, творчеству которого Николай Николаевич посвятил свою кандидатскую диссертацию. Все это сказалось в дальнейшем на его интересах как педагога, всегда защищавшего традиции реализма. По его глубокому убеждению, в реализме осуществляется христианское утверждение красоты природы и человека, созданных Богом. Тема славословия, ведущая начало от истоков славянской народной культуры, воплотилась в образах иконописи и фресок преподобного Андрея Рублева и Дионисия, получила развитие в творчестве А.Г.Венецианова, А.К.Саврасова, В.И.Сурикова, М.В. Нестерова…Эти имена, часто упоминаемые в лекциях Третьякова, неразрывно связаны с судьбой Московской школы живописи. В 1952 году Николай Николаевич начал преподавать в Суриковском институте, под руководством академика М.В.Алпатова: читал полный курс истории русского искусства. Среди учеников Николая Николаевича было много известных художников, определяющих лицо современного русского искусства: Н.П.Федосов и А.А.Грицай, В.Н.Забелин и В.Н.Страхов, Е.Н.Максимов и С.А. Гавриляченко, скульпторы О.К.Комов и В.М. Клыков, А.И. Рукавишников и М.В. Переяславец. Во ВГИКе его лекции слушали В.М.Шукшин, А.А.Тарковский, В.И.Гуркаленко, С.В.Мирошниченко, операторы А.Д.Заболоцкий, А.П.Саранцев и многие другие.
