 |
| Правая.Ru | Яна Бражникова | 22.01.2008 |
Мы привыкли слышать, что «семья — это институт традиционного общества». Забота о сохранении этого «традиционного института», защита прав ребенка, пропаганда материнства всегда выступают как достойное алиби для политика любой ориентации — как правой, так и левой, как «консервативно», так и «социально» ориентированного. Даже либералы, публично выступающие за сохранение права на аборт, делают это из лучших чувств — для сохранения все тех же семейных «ценностей», неотъемлемой частью которых должно быть нечто совершенно «бесценное», а именно — свобода. Православные политики, либеральные правозащитники, последние могикане социализма и традиционализма — все решительно сходятся в вопросе о семье. Семья сегодня, пожалуй, — единственный политический субъект, единственная точка политии. Как английская королева, семья царствует, но не правит — ее сохраняют как рудимент традиции.
Нам нечасто приходится обращать внимание на то, что сам предмет политической заботы, социальных благодеяний и консервативного охранительства — ребенок, женщина, семья — находятся в состоянии отнюдь не «традиционном». По крайней мере, сами представления, в соответствии с которыми они идеализируются и «консервируются» — незаметно подменяют чем-то другим.
Несмотря на то, что год, официально объявленный президентом Путиным «годом семьи» еще только начался, ряд ключевых шагов, проясняющих, чем он может для семьи обернуться, уже был сделан. Еще 9 октября 2007-го года был подписан президентский Указ N 1351 «Об утверждении Концепции демографической политики Российской Федерации на период до 2025 года». Судя по этой Концепции, особых иллюзий по поводу реального «возрождения семьи» носители политического здравого смысла не питают. Чисто ритуальными оборотами и очевидно невыполнимыми задачами выглядят «укрепление института семьи, возрождение и сохранение духовно-нравственных традиций семейных отношений», «пропаганда семейных ценностей и здорового образа жизни», «создание позитивного образа семьи с несколькими детьми». Такого рода пропаганда и белыми нитками шитая социальная реклама стала заметна задолго до «года Семьи», но при этом существенно позже 2000-го года, когда, по статистике, в России уже начался медленный подъем рождаемости. Долгое время блекнувшая в московских метро цитата из Ф. Бекона «Любовь к Родине начинается с семьи» (почему-то располагавшаяся на фоне тусклых русских матрешек) выглядела скорее как прививка от подросткового патриотизма: мол, начни с любви к ближнему, а потом уже….
Не менее двусмысленно выглядели и плакаты «Информационной поддержки» с цифрами, отражающими число многодетных семей в Москве, России и т. д. Они прекрасно коррелировали бы с аналогичными фактами из «Красной книги». В январе 2008 сухую статистику сменяет чистая эйфория: семья представлена как результат и возможность выбора («Мы выбираем любовь!») В сфере массовой культуры (фильмы «Один дома», «Моя ужасная няня», телесериал «Папины дочки») многодетная семья выглядит как коллективный персонаж трагедии Дель Арте — что-то из области черного юмора, детских триллеров или телекомедий. Смех за кадром.
Между тем, наряду с упомянутыми выше чисто «поэтическими» планами расхода бюджетных средств, в Концепции демографической политики РФ обнаруживаются и сугубо политические: «Привлечение мигрантов в соответствии с потребностями демографического и социально-экономического развития, с учетом необходимости их социальной адаптации и интеграции», «привлечение квалифицированных иностранных специалистов, в том числе выпускников российских высших учебных заведений, на постоянное место жительства в Российскую Федерацию, привлечение молодежи из иностранных государств для обучения и стажировки в Российской Федерации с возможным предоставлением преимуществ в получении российского гражданства по окончании учебы», «создание условий для интеграции иммигрантов в российское общество и развития терпимости в отношениях между местным населением и выходцами из других стран в целях предотвращения этноконфессиональных конфликтов». Ясно, что реальной эффективностью обладает именно этот путь. «Возрождение семьи», в конце концов, не гарантирует поставки квалифицированных представителей сферы обслуживания, а также потребителей товаров и услуг. Поэтому до конца 2011-го года в реализации первого этапа программы планируется только «снизить смертность и обеспечить миграционный прирост», а потом уже заняться «пропагандой здоровья» и «семейными ценностями».
Примечательно и то, что принятая Концепция обещает продолжать «усиливать меры по предотвращению наступления нежелательной беременности» и тем самым, видимо, бороться за ответственное родительство и обязательное «планирование» семьи.
Между тем, еще до подписания упомянутой Концепции ряд СМИ обратил внимание на проникновение под благовидным предлогом идеи «планирования семьи» в готовящийся Федеральный закон «Об основах государственной поддержки семьи в Российской Федерации». Так, Статья 12 второй части этого законопроекта недвусмысленно указывает среди прочих «медицинских» мер на «развитие системы охраны репродуктивного здоровья семьи, укрепление службы планирования семьи». Это не говоря уже об «осуществлении санитарного просвещения, особенно подростков, по вопросам полового воспитания, безопасного материнства, профилактики заболеваний, передающихся половым путем» и «информировании населения о контрацептивных средствах и профилактике абортов».
За нейтральным словочетанием «планирование семьи», уже давно использующимся в фармацевтическом бизнесе, стоит вполне конкретная организация со специфическим прошлым и недвусмысленными целями — Международная федерация планирования семьи (МФПС). Эта организация активно продвигает программы ограничения рождаемости, используя законодательства различных государств. Известно, что эта структура, как и идеи «планирования семьи» восходит к исследованиям М. Загнер, основавшей в 1923-м году в США первую легальную клинику по контролю за рождаемостью, где был разработан оральный контрацептив. В Великобритании идеи Загнер по «выведению чистой расы» были воплощены М. Стоупс, полагавшей, что «стерилизация тех, кто совершенно не способен стать родителями, должна незамедлительно стать доступной, более того, обязательной». Она основала клинику, которая выросла в британскую Ассоциацию планирования семьи, ставшую одним из учредителей МФПС. В России эта организация представлена Российской ассоциацией «Планирование семьи» (РАПС).
Вопреки неоднократным заявлениям президента Путина, убежденного, что именно нестабильное экономическое положение многих российских семей препятствует росту рождаемости, Церковно-общественный Совет по биомедицинской этике при Московском Патриархате, выступил недавно с заявлением по поводу демографической ситуации в Российской Федерации, где утверждается, что «депопуляция обусловлена не столько экономическими причинами, которые не играют существенной роли в снижении народонаселения». При этом Совет справедливо выражает особую обеспокоенность «деятельностью в нашей стране иностранных организаций, при попустительстве государства и под лозунгами заботы о здоровье женщин, детей и подростков совершенно открыто осуществляющих проекты „демографической коррекции“ в сторону снижения рождаемости». Он призывает отстранить от участия в проведении демографической политики членов иностранных организаций и лиц, зависимых от них, и признать деятельность Российской ассоциации планирования семьи (РАПС) противоречащей национальным интересам России. Скорее всего, подобные требования и оценки будут игнорироваться Советом Федерации. Политические администраторы России охотно заимствуют общие формулы такого рода экспертных заявлений, однако не позволяют указывать себе на конкретных «агентов депопуляции», которых необходимо запретить.
Готовящийся к принятию Федеральный Закон предусматривает создание огромной сети (!) организаций, способствующих оздоровлению, адаптации, росту благостостояния и т. д. семьи. Проблема необходимых официальных запретов, предшествующих такого рода государственному проектированию, практически не поднимается. То есть наряду с запретом на распространение и печать порно-продукции вполне допускается реклама абортов и фетальной медицины и обязательное планирование семьи. Можно говорить о том, что предлагаемая стратегия также является политическим, точнее, государственно-административным планированием семьи — с нуля. Видимо с этим было связано странное решение о поддержке в рамках нацпроектов только тех семей, в которых рождается второй ребенок, в то время как остальным категориям остается довольствоваться «информационной поддержкой». Проектирование, планирование и использование приносит очевидные политические дивиденды; запрет же всегда порождает недовольство. Между тем, именно ряд запретов на государственном уровне, который повлек бы за собой «исправление имен» — изменение самого «дискурса», связанного с «семейным вопросом», мог бы стать политическим ходом в сложившейся ситуации. Все остальные касаются лишь перераспределения средств, но не представлений и ожиданий.
Как предмет государственного планирования, учета и стимуляции семья давно уже не является тем, чем она была в мире традиции. Сегодня семья пропагандируется в качестве предмета выбора, как совокупность практик потребления, как инструмент реализации и защиты прав и свобод. В этом смысле потсоветская семья неизбежно разделит судьбу европейской и превратится в условный «договор», фиксирующий некоторый правовой и экономический статус-кво, за которым скрывается нечто обратное: ценности гетеризма, который, в отличие от семьи, сегодня не нуждается в продвижении на рынке образов и ценностей, но, напротив, служит неисчерпаемым стимулом потребления и производства услуг.
Ж. Бодрияр однажды охарактеризовал современную Европу как цивилизацию победившего Маркса. Во всяком случае, о победе разоблачительной логики Энгельса, направленной против такой неустойчивой структуры, как «патриархальная моногамная семья», можно говорить без тени сомнения. Равно как и нельзя не согласиться с самим Энгельсом относительно того, что в западной цивилизации «не только терпимый, но и широко практикуемый… гетеризм» подвергается осуждению лишь на словах. В отличие от советсткого проекта «уничтожения семьи», обернувшегося ее укреплением вплоть до создания культа материнства, современный европейский мир с его «фамильными традициями», «семейными праздниками», стал пространством, где реализовалась левая утопия «группового брака… при котором целые группы мужчин и целые группы женщин взаимно принадлежат друг другу и которая оставляет очень мало места для ревности» (Энгельс «Происхождение семьи, частной собственности и государства»). Именно гетеризм, активно продвигаемый на уровне публичных «историй жизни», любимого жанра массовой прессы и всевозможных реалити-шоу, наилучшим способом сохраняет, по мысли Энгельса, авторитет женщины: «невозможность с уверенностью знать родного отца, означает высокое уважение к женщинам (выд. — Я.Б.), то есть к матерям». Энгельс, как европеец par excellence, замечает даже, что само создание моногамной семьи означает возвращение в животное состояние, для которого характерна строгая регламентация половой сферы. В то время как осознание ценности гетеризма, сохраняющего права и достоинство женщины, соответствует «переходу от животного состояния к человеческому».
Сегодня мы можем наблюдать, что в европейской семейной культуре сама процедура заключения брака давно уступила место «контракту на сожительство», который может длиться от 2-х до 92-х лет. Иногда такой «свободный союз» регистрируется как брак, что влечет за собой дополнительные налоги, поэтому удобнее отметить рождение правнуков, оставаясь «другом» и «подругой». Статус семьи в современной Европе свидетельствует о «бархатном» реванше феминизма. Гарантия социальной защиты, актуализации которой евроженщина в любой момент в праве потребовать от государства, позволяет ей в любом семейном союзе держать «фигу в кармане» и не слишком увлекаться далеко заводящими «чувствами». Право на отступление ей гарантировано законом. «Любовь холоднее смерти» — такой диагноз своей эпохе поставил в одноименном фильме конца 60-х годов немецкий режиссер Р.В. Фассбиндер.
Удивительно, что еще в начале XX-го столетия Василий Розанов оплакивает одиночество семьи (русской и европейской), победу «скопчества» над браком, аскетизма учеников Христовых (Церкви) над заповедью Спасителя «не препятствуйте детям приходить ко Мне». Розанов верит, что высвобождение брака от уз закона вернет семье, «первой Богу церкви на земле», ее онтологичность, ее плоть. Сегодня семья уничтожается своей безграничной свободой, своим фатальным «неодиночеством» — внешней социализованностью и даже правовой превентивностью, которая порой принимает угрожающие формы, отделяя мать, отца и ребенка друг от друга как носителей «потенциальной угрозы». Семья движется к стерильности — и если стерильное, контролируемое зачатие и вынашивание плода сегодня еще не позиционируется как «более безопасное», но лишь как вынужденное, то проблема «равноправия полов», борьба с семейной дискриминацией и всевозможная «правовая и психологическая помощь», которые окружают семью со всех сторон на законодательном уровне, свидетельствуют о том, что в общественном сознании «семья» выступает как нечто девиантное. Это источник скандалов, судебных разбирательств, некий специфический предмет общественной опеки. Как заметил тот же Бодрияр, в современной прессе все, что касается семьи, детей, беременных и новорожденных помещается обычно в раздел «Общество» — вместе с информацией о неблагонадежных элементах последнего — малолетних преступниках, социально необеспеченных, мигрантах и т. д.
То, что мы сегодня знаем в качестве «семьи», существует недавно. Она была лишь моментом в европейском проекте индивидуализации, ключевым продуктом которого сегодня выступают Индивид (Женщина) и Ребенок. Причем развитие индивидуализации шло рука об руку с развитием системы наказания (тюрьма), системой всеобщего обязательного образования (школа, университет) и клинической нормативности (клиника).
Семья нигде и никогда не противопоставлялась социальному целому и государству, нигде не рассматривалась в качестве особого «специфического случая». Более того, она не ассоциировалась с личным, «интимным», «приватным», так как и сами эти понятия имеют весьма позднее происхождение. Норберт Элиас приводит свидетельства, что еще в конце 16-го — нач. 17-го столетий в Европе брак был сугубо публичным действием, включавшим присутствие приглашенных на свадьбу во время первой брачной ночи супругов.
Детство и вовсе не имело статуса «особого мира, непохожего на мир взрослых». Как только ребенок пересекал условную границу ранней смертности, он вступал в мир взрослый, точнее, мир как таковой. Не было представления и о специфическом пространстве и времени воспитания; школа довольно долго оставалась частью постоянного и вездесущего обучения. Улица, соседи, рынок и широкий круг родных — были равно вовлечены в жизнь ребенка, которая не была схвачена границами «семьи». Представление о семье как частном пространстве возникло вместе с рождением «приватье» — частного лица. Одновременно средневековое жилище, в котором кровать располагалась в той же зале, где принимались гости и совершалась трапеза, уступает место «специализированному» пространству из множества помещений, каждое из которых несет определенную функцию. Антрополог детства, Ф. Арьес, замечает, что тогда же осознается необходимость отделения семьи от службы; семья священника, настоятеля учебного заведения, торговца до этого располагалась непосредственно при храме, школе, лавке. Интерьеры наполняются перегородками и ширмами. Вместе с тем происходит «открытие» внутреннего мира, сферы интимного, скрытого, сферы индивидуальных, «уникальных» переживаний. Формируется тот эротический миф, связывающий воедино Женщину, Прекрасное и приватное тело. Возникает представление о личности, противопоставленной миру, обществу, государству. Здесь-то и берет начало миф о семье как о результате индивидуального выбора, как о закрытом мире — пространстве морали и воспитания, но не политии. Если до этого семья была способом осуществления социального, то теперь она становится пространством его проектирования. Как ни странно, именно семья осуществила выработку «индивида», который, в свою очередь, положил конец Семье, вытеснив ее за границы нормативного — в сферу социальных рудиментов.
