Фома | Вера Жидкова | 21.01.2008 |
Вместо эпикурейца я обнаружила человека, который, казалось, растерялся от неожиданного внимания к своей персоне. Он то бросался вынимать из разных углов мастерской свои картины и устанавливать их на мольберт, то настолько трогательно просил отведать слив, грецких орехов и красной смородины, которые он припас к сему случаю, что отказаться было неловко. Я поедала «натюрморты» и вела с художником заготовленные «светские разговоры». Бочкарев от этого, казалось, еще больше застеснялся, в конце концов просто замолчал и сел на стул. Я растерялась и тоже замолчала. Пауза затянулась. Тогда художник открыл круглый, потертого вида чемоданчик и выудил оттуда бутылку кагора. Мы немного выпили «церковного» вина, рассмеялись и перестали друг друга бояться.
Я поняла, что Станислав Климентьевич Бочкарев не рафинированный эстет, он — другой породы. Похож на невысокое кряжистое дерево. Не любит «шуршать листьями» без веской на то причины. Художник рассказал, что он из простой рабочей семьи города Орск Оренбургской области. В 1980 году окончил Оренбургское художественное училище. «Думал, не примут, — вспоминает он, — я ведь был уже взрослый — 28 лет, но поступил, словно в последний вагон поезда судьбы запрыгнул». Он рассказывает, что вовсе не собирался быть художником, просто подражал своему брату, который неплохо рисовал, но брат потом избрал другой жизненный путь, а вот Станислав «попал» в живописцы. Теперь Бочкарев — член Союза художников России, имел несколько персональных выставок, его работы хранятся в музеях Перми, Екатеринбурга, города Люблина в Польше, в частных коллекциях Германии, Франции, попали и в художественный каталог «Русская галерея 21 век», выпускаемый в Великобритании.
Особенно знаменитым Станислав Климентьевич стал в последнее время, когда написал ряд работ на евангельские темы.
Вначале он внимательно перечитал Священное Писание, Деяния апостолов, а потом из-под его кисти появились «Буря на море Галилейском», «Танец Саломеи», «Архитекторы из Вавилона», «Обращение Савла», «Хождение по водам», «Пир Валтасара», «Ночь в Иерусалиме». В этих работах чувствуется влияние любимого Бочкаревым Питера Брейгеля-младшего. Все фигуры несколько гиперболизированы, некоторые по-настоящему гротескны, как, например, в «Ночи». Вот стоит несчастный заплаканный апостол Петр, он закрыл широкими рукавами лицо, его голова седая (!). Тетка базарного типа злобно тянет апостола за рукав, из кошелки у нее торчит только что прокукарекавший петух, а рядом римские воины, горожане, занятые происходящим событием постольку, поскольку оно приносит развлечение. Они карикатурны и от этого неприятны. Трагизм происходящего ощущается даже в таких тонких вещах, как падающий на Петра ослепляющий яркий свет луны, а сучки расположенного рядом дерева — словно вездесущие глаза, от которых не спрячешься никуда.
Или «Архитекторы из Вавилона» — седобородые гномы в остроконечных, колких, словно костяных колпаках, с серьезными, гордыми, уверенными в своей правоте лицами. Художник признается, что написал эту картину буквально за неделю, на одном дыхании. А вот эскизы делал очень долго. «Все эти сюжеты очень жизненные и очень соответствуют сегодняшней нашей действительности», — считает он.
— Бог помогает избранным, талантливым?
— Я не считаю себя избранным, — спокойно отвечает Бочкарев, — я даже не считаю себя порядочным христианином. Но ведь Бог помогает всем, если Его сильно о чем-то просят…
— Должен ли художник верить в Бога, нужна ли ему духовность?
— Каждый человек должен быть духовным, вне зависимости от профессии, — уверен Станислав Бочкарев. — Строитель ли он, бизнесмен… Каждый должен думать о высоком!
— Вам Бог помогает в работе?
— Бог помогает тому, кто работает! — основательно отвечает художник.
«Я крестился в конце восьмидесятых, казалось бы, за компанию с нашим художником Сашей Масловским, — рассказывает он, — но внутри души было большое желание приобщиться к православной вере». Он тут же смущается, что разоткровенничался, и строго пресекает себя: «Чем меньше болтаешь на эту тему, тем лучше, а то наболтаешь что попало… Греха не оберешься».
Для Бочкарева и в творчестве, и в вере главная тема — это любовь. Причем любовь особенная. Уже не первый год отправляется он летом в своеобразное художническое паломничество в Переяславль-Залесский вместе с другом-автомобилистом. «Там все зелено! — вспоминает он восхищенно. — Чувствуется, что июль на дворе. Трава по грудь, все цветет, пахнет! Такой там монастырь чудесный, священник очень добрый. Оставил нас на службу, исповедал, а потом причастил. Вечером мы ходили наблюдать за закатами. Я писал этот тихий свет».
Очень хороши его зарисовки с натуры Воскресенского монастыря, пруда в виде ковчега, полузатопленных лодок в озере, заросшем желтыми кувшинками. Но особенно Бочкарев любит рисовать яблоки. Они присутствуют у него во многих картинах, валяются перезревшие под ногами, так и слышишь их жалобный хруст. «Отчего у вас везде яблоки?» — спрашиваю. Бочкарев, словно ребенок, пожимает плечами: «Я не только яблоки люблю, но и цветы. Все, что сотворил Бог, — прекрасно. А художник пространство цвета структурирует, отсекает архаику, выделяет путем анализа и отбора суть. Ведь, когда смотришь на Божье творение, всегда хочешь узнать — а каков на этот счет Его замысел?»