«Церковь — это живой опыт Троичного Бога»

Интервью с митрополитом Диоклийским Каллистом (Уэром)

Каллист (Уэр), митрополит Диоклийский

— Ваше Высокопреосвященство, каковы, на Ваш взгляд, главные духовные проблемы, с которыми сталкивается современный европеец?

— Самая серьезная духовная проблема современного европейца — потеря смысла и цели существования. Сегодня уровень материального благосостояния большинства жителей Западной Европы, естественно, намного выше, чем это было в прошлом. Но, как сказал Господь: «Не хлебом одним будет жить человек» (Мф. 4: 4). Современный человек не видит смысла существования, у него нет никакой цели в жизни, нет стремлений, причем это происходит не только с теми, кто потерял веру. Большинство христиан ощущает то же самое. До определенной степени данное явление связано с большей, чем когда-либо, деструктуризацией общества. В прошлом в Западной Европе, как это все еще имеет место в других частях света, люди рождались в живом обществе, в расширенной семье, они попадали в систему разнообразных связей внутри деревни или города и чувствовали, что занимают какое-то свое место в этой системе. Сегодня современный европеец ощущает себя одиноким, и даже если двое и сочетаются браком, то чаще всего мы можем говорить о двух отдельных личностях. Не существует больше расширенной семьи с дядями, тетями, кузенами, друзьями, которые могли бы поддержать.

— На смену расширенной семье пришла нуклеарная?

— Вот именно, нуклеарная[1] семья. Я думаю, что сложившаяся ситуация оказывает на брак серьезное давление. Кроме того, в современном обществе на Западе распространено явление, до какой-то степени неизвестное в прошлом. Есть люди, не связанные узами брака, хотя, возможно, и имевшие случайные связи, то есть непостоянные в смысле принятия на себя долговременных обязательств.

А сколько вокруг нас распавшихся браков! Я часто здесь, в Оксфорде, задумываюсь над тем, у скольких из прихожан нет настоящей семьи. Естественно есть и те, у кого все сложилось иначе: они познали радость материнства, отцовства, у них есть семьи, дети. Но сколько все же одиноких!

Когда я исповедую их, то понимаю, что эти люди обычно не совершают страшных грехов. Однако если прислушаться не к тому, о чем они говорят, а к тому, о чем молчат, то их подлинное признание на исповеди звучит так: «Я не нахожу смысла в своей жизни». Вот поэтому одна из самых первых задач духовного отца сегодня совсем не порицание людей за их грехи или сокрушение их гордыни. Ведь очень часто у таких людей недостаточно развито чувство собственного достоинства и значимости. И мы должны пытаться помочь таким людям почувствовать, что Бог их любит, что любой человек уникален, что для каждого из нас у Бога есть особая цель и что мы не просто пешки на шахматной доске, которые можно переставлять. Каждая человеческая личность — это сокровище, второго подобного которому не существует. Однако, по-моему, в этом как раз и состоит серьезная духовная проблема. Вспоминается, как некто признался мне несколько недель назад: «Если бы завтра я умер, то об этом никто бы и не узнал». Нужно бороться с подобным ощущением одиночества и изоляции, которое часто может быть одним из видов отчаяния.

Важно вот еще что. Согласно православному учению о личности, мы сотворены по образу Божию, что означает, в первую очередь, по образу Христа, но подразумевает, что и по образу Святой Троицы. Зададимся же вопросом: что есть Троица? Понятно, речь идет о том, что Бог есть любовь, но не просто любовь сама по себе. Бог — это любовь взаимная. Любовь Бога — это не просто обращенная внутрь себя любовь одного, а соединяющая и соучаствующая любовь трех: Отца и Сына и Святого Духа, то, что греческие отцы называют перихорисис (взаимопроникновение). Так что если мы, люди, сотворены по образу Троичного Бога, то это означает, что мы созданы, чтобы любить друг друга, и что невозможно быть полностью людьми, если мы изолированы, если мы одни. Только в силу наших отношений с другими людьми мы становимся целостными личностями.

— В противном случае мы так и останемся просто плотскими…

— Верно, и здесь я соглашусь с французским писателем Бернаносом[2], который сказал, что «ад — это когда ты уже больше не в состоянии любить». В этом как раз и состоит проблема современного общества. У людей неутолимая жажда — жажда любви. Возможно, они это еще не поняли, возможно, считают несчастьем. И необходимо найти способ утолить эту жажду в нашем современном обществе, чтобы люди стали по-настоящему образом Троицы.

— Ответы на тревожащие общество вопросы и сегодня можно найти у святых отцов, хотя они творили в первые века христианства. Насколько сейчас актуально, с Вашей точки зрения, святоотеческое слово?

— Еще до того, как более пятидесяти лет назад я присоединился к Православной Церкви, меня особенно вдохновил один православный богослов — отец Георгий Флоровский. На меня огромное впечатление произвела его программа «неопатристического синтеза». Именно труды отца Георгия способствовали тому, что у меня появилось желание посвятить свою жизнь изучению святых отцов и их богословия.

Ваш вопрос правомерен и необходим. Действительно, отцы жили тысячу пятьсот — две тысячи лет назад в совершенно ином культурном окружении. Что они могут сказать нам сегодня? Прежде всего, отец Георгий Флоровский настаивал на том, что мы не должны изучать святых отцов с позиций археологии, как какие-то голоса из далекого прошлого. Мы должны видеть в святых отцах наших современников, а потому задаваться вопросом: а что бы они сказали о современных проблемах, если бы жили в наше время. Далее речь шла о попытке осторожного истолкования. Сохраняя верность святоотеческому духу, дать живое толкование — актуализовать святоотеческое слово. Мне хорошо запомнилась фраза отца Георгия, который говорил о стяжании отеческого «ума». Я полагаю, что по-гречески слово «ум» лучше всего передается словом фронима, то есть образ мыслей. Недостаточно простого повторения сказанного святыми отцами. Мы должны проникнуть во внутренний дух их слов. В отношении же отеческого образа мыслей я думаю так. Для святых отцов не существует различия между богословием и молитвой, между догматом и духовностью. В современном же академическом богословии мы подобные различия проводим. У нас есть и систематическое богословие, и пастырское, и нравственное, и гомилетика и прочее. Однако все эти термины не святоотеческого происхождения. Если мы хотим понять святых отцов, то должны признать, что их подход был единым и целостным. И это действительно так, ибо богословие и молитва по сути едины. Отцы-пустынники обычно говорили: «Кто богослов, тот истинно молится, и кто истинно молится, тот богослов». Таким образом, если мы хотим изучать святых отцов, говорит нам отец Георгий Флоровский — и полагаю, что он прав, — то мы должны спрашивать у них как у своих современников и одновременно понимать, что вне связи с молитвой подлинного богословия не существует.

Думаю, что если мы применим эти критерии к изучению святых отцов, то сможем иметь живое отеческое богословие, которое даст осмысленный ответ современному миру. Это не должно быть просто археологическое или академическое богословие, но богословие именно живое. Также мы должны принимать во внимание, что святые отцы черпали свою мысль из современной им философии и науки. Так что и мы, как православные, если хотим быть богословами в отеческом смысле этого слова, должны быть открыты взглядам современной науки, а равно и течениям современной западной философии. Именно таким образом в свое время богословствовали святые отцы и, следовательно, идея нового патристического синтеза предполагает открытость по отношению к современной мысли.

У святых отцов можно найти и направляющие, которые помогут нам в диалоге с современным миром. И, прежде всего, необходимо начать с Троицы и христологического догмата: что говорит нам троичный догмат о природе человека и политической жизни, что мы заимствуем из догмата о природах во Христе, богочеловеческого единства в лице Спасителя. Все это может служить для нас руководством в современном мире.

— Насколько Ваш опыт как православного человека оказал влияние на Вашу личность, и что бы вы посоветовали молодежи, желающей ближе узнать православное христианское учение?

— Начну с рассказа о собственном опыте. Когда мне было семнадцать лет, я первый раз переступил порог православного храма. Это была русская церковь в Лондоне. Я пришел туда как-то вечером в субботу.

— В Найтсбридже?

— Нет, эта церковь находилась рядом со станцией «Виктория».

— Не там, где служил тогда иеромонах Антоний (Блюм), будущий митрополит?

— Нет, храма этого сейчас нет, он снесен. А чуть позже я стал также посещать греческий кафедральный собор в Лондоне, что было для меня все-таки легче, поскольку с одиннадцати лет я изучал древнегреческий язык, а потому и следить за службой было нетрудно. Так я впервые соприкоснулся с Православием, но не с помощью книг или отвлеченного его изучения и не через общение с верующими или личные контакты. То был некий третий способ знакомства с Православием — через богослужение, и уже после этого я стал читать книги и встречаться с отдельными верующими. Но без первоначального опыта богослужения, думаю, я и не почувствовал бы такого сильного интереса к Православию.

— Вы ведь принадлежали к Высокой Церкви?

— Да, я был членом Англиканской Высокой Церкви[3], христианином по происхождению. Что же меня привело в Православие? Прежде всего, это было ощущение тайны и священного страха, которые я испытал, когда ходил в русский храм, а позднее на греческие службы. Я ощущал близость Царствия Небесного, единство неба и земли. Много лет спустя я прочел комментарии на Божественную литургию святителя Германа, патриарха Константинопольского. Первая глава начинается так: «Церковь — это небо на земле, где Бог пребывает и действует». Вот это я как раз и чувствовал во время службы, и именно это ощущение непосредственности общения со святыми меня и привлекло в Православии. Конечно, это, быть может, был только мой личный путь, но когда ко мне приходят и говорят, что хотят познакомиться с Православной Церковью, я отвечаю: «Первое, что вы должны сделать, это приобрести опыт богослужения, поскольку Церковь — это не какая-то идеология, философская теория или свод правил. Церковь есть живой опыт Троичного Бога, который нам передается в молитве. Если вы хотите познакомиться с Православием, ступайте и приобретите опыт православного богослужения». А когда именно англичанин пожелает присоединиться к Православной Церкви, я ему говорю: «Первое, что ты должен сделать, это как можно чаще посещать Божественную литургию. Божественная евхаристия — это источник жизни, от него проистекает все остальное». Естественно, я объясняю им, что они не могут причащаться, но могут участвовать в молитве и в живом опыте православного богослужения.

Во-вторых, глубочайшим образом на меня подействовало предание трезвенного богословия. Я узнал о нем позже, но сначала стал читать о практике Иисусовой молитвы и досконально изучать некоторые тексты из «Добротолюбия». В 1950 году уже существовал частичный перевод «Добротолюбия» святых Никодима и Макария. Кроме литургического богатства Православия, меня также привлекало в Православной Церкви ощущение внутренней молитвы. Поэтому, если бы мне пришлось разговаривать с православными молодыми людьми, которые были крещены в юном возрасте, но впоследствии от Церкви отошли, то я посоветовал бы им, прежде всего, обновить этот опыт Божественной литургии. Я бы сказал сначала об этом, пытаясь помочь им почувствовать что-то из того, что неожиданно почувствовал сам, когда пришел в православный храм.

— В семнадцатилетнем возрасте…

— Да. И еще, я бы поддержал всех тех православных молодых людей, которые ничего не знают, но хотят узнать о традициях умной молитвы, могущей усилить их участие в таинствах. Так что если бы я имел дело с молодыми людьми, то не стал бы, естественно, говорить с ними о таинствах по той причине, что тема эта очень трудна для восприятия, за исключением, конечно, того случая, если бы они сами не проявили заинтересованность. Тем не менее, я бы поставил себе цель — попытаться разбудить в них некое удивление и священный страх, который ощутил сам при первом посещении православного храма.

Когда я читал лекции в университете, то преподавал не столько историю литургики, сколько в основном патрологию, триадологию и христологию по учению греческих отцов III—V вв.еков. При этом я всегда пытался дать понять своим студентам, что для святых отцов все эти вещи были вопросами жизни и смерти, и споры велись отнюдь не о тонкостях философии. Как преподаватель, в разговоре со студентами я всегда пытался помочь им увидеть живые вопросы, оказавшие влияние на святых отцов: по какой причине святые отцы заняли ту или иную позицию и какие вопросы их волновали. Также я использовал и следующий подход: помогал им увидеть, какие из тогдашних вопросов продолжают оставаться актуальными и для нас.

— Есть ли у христианства, окруженного множеством иных культур и религий, будущее, или уже можно говорить о постхристианской Европе?

— Прежде всего, когда мы говорим о Европе, то речь идет не просто о какой-то географической области, но об идее или идеале — о Европе, подразумеваемой в глубоком духовном смысле. И основное в этой идее — христианская традиция. Тем не менее, мы сталкиваемся со странным явлением. Сегодня в большинстве стран Западной Европы количество христиан, активно участвующих в церковной жизни, весьма мало и постоянно уменьшается. Люди говорят, что верят в Бога, однако в большинстве своем они не ходят в Церковь и, возможно, даже и не крещены. Следовательно, что такое нынешняя и будущая Европа?

Мы сказали, что Европа представляет собой духовный идеал, в основе которого лежит христианство, но, несмотря на это, во многих частях Европы христианство уже на периферии. Одновременно мы, живущие в Западной Европе — в Британии, Франции, Германии, Италии или Испании, никак не можем себе представить, что мы еще не вся Европа и что есть в ней и другие части, а именно — бывшие коммунистические страны Восточной Европы, где в последние пятнадцать лет наблюдается заметное оживление сознательного христианства. Мы все хорошо знаем, насколько сильна Римско-Католическая Церковь в Польше, но у нас есть также пример такой страны, как Румыния или бывший Советский Союз. В 1988 году на территории России и Украины было всего шестнадцать действующих монастырей, сейчас — более семисот. И они переполнены молодежью, в них много послушников.

Следовательно, если посмотреть на Европу в целом, если принять во внимание страны, которые стали членами Евросоюза лишь недавно, то мы не можем сказать, что вера в Европе полностью умерла, нужно смотреть шире.

Конечно, мне не позволительно говорить греческому читателю о Греции. Но скажу, что приезжать в Грецию я начал с 1954 года и вижу множество изменений в сторону большей материальной обеспеченности. После Второй мировой и гражданской войн народ в Греции был очень беден, но сейчас стал намного более состоятельным. Однако я бы со скорбью отметил, что последние 50 лет Церковь не занимает в жизни народа того места, какое обычно занимала ранее. Но, тем не менее, я вижу достаточно ободряющие признаки. Думаю, что во многих местах Греции молодые люди сейчас активней участвуют в приходской жизни, чем это было 30 лет назад. Таково мое впечатление. Там, где есть преданный Церкви харизматический священник, он соберет вокруг себя людей любых возрастов. Среди его паствы будет много и молодежи. Так что, хоть нам и известно, насколько далеко зашло в Греции обмирщение, картина эта ни в коем случае не является полной.

Возможно, страны Восточной Европы смогут обновить духовный облик Европы, что затронет и нас на Западе. Не верю, что это произойдет легко и быстро, но когда мы говорим о Европе, следует говорить о полной картине, имеющей место в Европе. Не может быть возврата к прошлому, нехорошо предаваться воспоминаниям о том христианстве, которого уже не существует. Однако же, с другой стороны, я не верю, что и термин «постхристианский» полностью соответствует сегодняшнему состоянию. Поэтому я бы сказал так, что я пессимист в отношении ближайшего будущего, но оптимист в отношении отдаленного.

Беседовал иерей Георгий Канакис
Перевел с греческого Анатолий Чуряков
Журнал «Тольми». 2007. Октябрь. N 78