 |
| Фома | Алексей Чеботарев | 16.01.2008 |
Порой в личных разговорах работники называют интернат кораблем. Понять такое странное сравнение можно только после того, как увидишь изнутри жизнь этого маленького и уютного домашнего мира, где судьбы воспитанников и персонала плотно переплелись друг с другом.
Дело в том, что, даже просто с медицинской точки зрения, слепоглухонемому ребенку жизненно необходима семейная атмосфера с ее постоянным вниманием и заботой родителей. А потому работники интерната не только кормят, одевают и учат детей — они сумели на самом деле заменить своим подопечным семью, а казенное ведомство превратили в настоящий уютный дом.
Маленькая Вера громко рычит на своей кроватке. Спать хочет, а заснуть не может. Ей пять лет, но повадками она походит скорее на годовалого ребенка. Эта почти слепая и абсолютно глухая девочка страдает аутизмом и болезнью Дауна, но у нее сохранились ощущения света и цвета, а также остаточное зрение.
Воспитательница берет девочку на руки, та начинает урчать, как котенок.
— Она смеется, — объясняет сопровождающая нас методист интерната Елена Топоркова. — Ласковая стала, нравится, когда ее на руках держат, а когда она только у нас появилась, то не позволяла до себя дотронуться. Типичный госпитальный синдром…
Веру привезли из дома ребенка «в какой-то глубинке» (никто уже не помнит, откуда именно). Там ее кормили и следили за здоровьем — не более того. Девочка почти все время оставалась в полном одиночестве, с ней никто не играл, никто не общался. Отсюда и появились типичные признаки «госпитального синдрома»: недоразвитие и боязнь людей. Это опасно и в случае с физически здоровым человеком — отсутствие общения в первые месяцы может оставить свой след на всей дальнейшей жизни, повредив человеческую психику и здоровье. Что уж тогда говорить о слепоглухонемых детях? Даже те из них, кто не склонны к аутизму, быстро отдаляются от мира, если никто не стремится постоянно возвращать их обратно, не поддерживает с ними обычного человеческого общения. Собственно, потому таким детям и нужна жизнь в семье, а не просто надзор со стороны воспитателей…
В случае с Верой была и другая проблема: в доме ребенка ее кормили исключительно манной кашей, и попав в интернат она поначалу отказывалась есть другие блюда. Пришлось приучать ребенка к другой пище.
— Она у нас уже года четыре, — вспоминает Елена Николаевна, — из них года два ушло на то, чтобы она просто привыкла. Хотя в нашем случае трудно сказать точно, кто быстрее адаптируется — домашние дети или малыши из домов ребенка и больниц. У каждого свой, индивидуальный, срок. В среднем на это уходит от месяца до трех лет.
До 70-х годов интернат располагался в маленьком двухэтажном домике, затем переехал в новое здание, построенное специально для него. Дети живут здесь в небольших отсеках, каждый из которых включает в себя спальню, холл, две комнаты для занятий, душ и туалет. Только дошкольники живут в палатах на восемь человек, а так в каждом отсеке — от двух до четырех ребят. Это объясняется тем, что слепой человек некомфортно чувствует себя в больших помещениях, да и ориентироваться в них ему сложнее.
По той же причине занятия в интернате ведутся в достаточно маленьких группах, опять же не более чем из четырех человек — иначе преподаватель не будет успевать помогать всем, кто в этом нуждается. А за обедом можно увидеть, как одного ребенка кормят сразу двое взрослых.
Не удивительно, что на работников здесь ложится гораздо больше обязанностей, чем на их коллег из других интернатов и детских домов. Потому пойти сюда на работу само по себе означает совершить серьезный жизненный шаг.
Методист Елена Топоркова и директор Галина Епифанова — здешние старожилы. Они работают в интернате больше тридцати лет, а пришли сюда вместе, сразу же после школы.
— Началось с того, что, когда мы еще были десятиклассницами, в комсомольской организации нам сказали, что есть детский дом, где нужно принять детей в комсомол, — вспоминает Галина Константиновна. — Мы пришли сюда и после того единственного нашего визита сразу поняли, что будем здесь работать, как только окончим школу. Так и случилось.
У этих женщин свой взгляд на проблему появления в нашем мире детей-инвалидов, и этот взгляд очень прост: они относятся к своим подопечным как к людям, а не как к расходному материалу. Потому и стараются строить с детьми настоящие человеческие отношения, а не просто поддерживать их жизнь.
Любимый многими вопрос: «Может, лучше таким детям умереть или вовсе не родиться?» — вызывает здесь разве что шок. Не злость даже, а какую-то оторопь.
— Как это? А чем они от других отличаются? Ну, нам вот такие детки достались, и что? Мы все равно их любим, — растерянно говорит Елена Топоркова, когда я рассказываю ей о позиции сторонников «гуманного умерщвления». — Как же их не любить, ведь они есть, они Богом созданы! Они такие же, как мы! И я их люблю, всех наших ребят — и больших, и маленьких.
Кроме полутора сотен детей здесь живут и еще шестьдесят человек, которым уже исполнилось восемнадцать, и официально они должны были покинуть интернат. Но так вышло, что среди бывших воспитанников оказалось немало людей из стран бывшего СССР. Сами они получили в свое время российское гражданство и теперь даже юридически не имеют права возвращаться домой. Фактически, такие люди не нужны ни там, ни здесь. Никому, кроме своего родного интерната.
Самому старшему из здешних обитателей недавно исполнилось пятьдесят.
Так и живут. Кто-то, кто может, работает вместе с детьми в интернатских мастерских, которых здесь две: художественная и свечная. Занятия в них — важная часть методики воспитания в интернате, цель которой максимально подготовить инвалида к жизни в обществе. Поэтому для всех малолетних воспитанников занятия обязательны. Ребята занимаются лепкой скульптур, работают за гончарным кругом, занимаются в изостудии.
Рисование в интернате преподает его бывший воспитанник, глухой и слабовидящий художник Володя. Он живет рядом, в Сергиевом Посаде, вместе со старушкой-матерью, которую содержит на свою зарплату и доходы от продажи своих полотен. Недавно очередную его картину купили за семьсот долларов.
У Володи, автора гравюр, акварелей и картин маслом, недавно прошла персональная выставка. Но он предпочитает говорить не о своих работах, а о работах учеников.
Понять, что именно он рассказывает достаточно трудно: Володя оживленно жестикулирует и произносит какие-то непонятные слова. Приходится прибегать к помощи Елены Николаевны, которая прекрасно понимает своего бывшего воспитанника и выступает теперь в роли переводчика:
— Вот работы двух наших выпускников, учеников Володи, которые поступили в художественное училище в Павловске. Слабовидящие ребята, им сейчас чуть больше 20 лет каждому. А вот рисунки слепоглухонемой девочки — лес, солнце, трава, радуга… Вот это нарисовал маленький мальчик, который видит только частью одного глаза…
В фойе интерната мы видим ребят, которые как раз выходят на прогулку. Режим дня воспитанников интерната построен так, что свободное время у ребят остается только перед сном. Сперва шесть уроков, потом четыре часа занятий в мастерских. Прогулка между ними — тоже не просто детское развлечение: во время нее воспитатели «в игровой форме» учат слепых и слабовидящих ребят ориентироваться в пространстве.
К Елене Топорковой с радостным визгом бросается девочка лет семи, с расходящимися в разные стороны зрачками и яркими белками невидящих глаз, обнимает за талию.
— Ух ты, моя красавица! — целует девочку Елена Николаевна. — Как ты меня узнала? По голосу? Здорово! Как твои дела? — говорит Елена и, уже обращаясь ко мне, восторженно замечает: — Слышите, как она здорово говорит! Это Кристина, наша гордость и радость. Ей уже семь лет, но еще пять месяцев назад, когда ее к нам только привезли, она вообще не разговаривала…
* * *
Дочь Галины Епифановой пошла по стопам мамы и тоже стала специалистом-дефектологом, а потом, когда, будучи беременной, она внезапно заболела токсоплазмозом, сразу поняла, чем это может грозить — именно болезни будущих мам чаще всего становятся причиной врожденной глухоты, слепоты или умственной отсталости у детей.Но ни о каком аборте не было и речи.
— Когда родилась внучка, мы сразу начали с ней усиленно заниматься, — вспоминает Галина Епифанова. — Сейчас моя внучка уже в девятом классе — красавица и отличница. Но первые полгода ее жизни были по-настоящему страшным временем для нашей семьи. Я постоянно ходила в храм, молилась и плакала, потому что не могла сдерживать слезы… Знаете, я и до этого себя атеисткой не считала — рядом с Лаврой нельзя быть атеистом в полном смысле этого слова, мы всегда, пусть и тайно, ходили в церковь, хотя за это могли выгнать из комсомола. Но все-таки серьезно воцерковленными людьми мы тогда не были — так, заходили свечку поставить, а вот по-настоящему верить и молиться мы с Еленой Николаевной научились именно из-за моей внучки. И то, что все обошлось — громадный подарок для нас от Господа, услышавшего наши молитвы.
В самом интернате сегодня существует свой домовый храм — церковь святого Сергия Радонежского, расположенная в одной из комнат. Создали его еще при прошлом директоре, хотя тот крайне не одобрял все, что связано с религией.
Сперва думали приглашать священников из московского Симонова монастыря, где действует специальный приход для глухонемых. но потом в интернате решили, что удобнее будет, если в храме станет служить кто-то из священников Троице-Сергиевой Лавры.
Мы приходим в храм перед самым началом службы. Большая комната, отведенная под домовую церковь, постепенно наполняется взрослыми и детьми. Многих слепых малышей воспитатели облачают в стихари — кто-то из ребятишек действительно полезен на службе, кто-то нет, но главное, что всем радостно. Иконы здесь сделаны специально для слепых людей — изображение объемное, его можно ощущать пальцами.
Перед самой службой настоятель храма иеромонах Мелитон подводит ко мне восьмилетнего Владика, слепого и слабослышащего. Владик очень любит проводить время в церкви и много помогает священнику, а недавно сказал, что и сам мечтает стать монахом.
Теперь, в присутствии посторонних, он немного стесняется своих слов, но отец Мелитон не видит в них ничего странного.
— У слепого ребенка, тем более слепоглухого, ограниченное восприятие мира, — говорит священник. — Но ему дана возможность более тонко чувствовать свою внутреннюю духовную жизнь, а потому и путь к святости для него не так сложен. Вспомните, как много в истории Церкви было святых из числа людей с ограниченными возможностями, в том числе слепых монахов, и просто подвижников благочестия. Предрасположенность к святости есть у всех — это свободная воля, которая и делает нас, людей, образом Божим. Но у малышей из этого интерната на пути в рай гораздо меньше препятствий, нежели у обычного человека…
* * *
В этом году заявок на передачу детей в Сергиево-Посадский интернат особенно много: семьдесят пять против обычных тридцати. Благодаря своей особой атмосфере заведение становится все более известным, но вместить всех оно не может. Приходится брать только самых тяжелых, отказывая детям, у которых есть только слепота или только глухота и нет других сопутствующих заболеваний.Впрочем, в ближайшее время проблема должна начать разрешаться. Уже сегодня аналогичные интернаты создают в других регионах страны, в частности в Сибири: в Томске и Сургуте.
Остается надеяться, что и там воспитателям тоже удастся преодолеть главную проблему любого казенного ведомства и, кроме хорошего уровня содержания, дать детям еще и настоящую родительскую любовь. По крайней мере, сегодня уже существует пример того, что это возможно.
