 |
| Вера-Эском | Людмила Верещагина | 15.01.2008 |
Большой художник
 |
| Художница Людмила Верещагина |
Сегодня самое трудное для мастериц позади. В их магазине, расписанном художником Виктором Харловым, часто бывает тесно от ценителей, покупателей. Дымке — четыреста лет. Её слава растёт. Последние полтора десятилетия добавили ей нечто новое. Впервые в истории промысла начали появляться фигурки священников, монахов, с любовью вылепливаются храмы. При этом работа Людмилы Верещагиной «Преображенский монастырь» стала событием не только в истории дымки, но и какой-то новой, умягчающей сердце страницей русского православного искусства.
174 фигурки композиции расположены на трёх уровнях. Внизу миряне гуляют с детьми, извозчик везёт людей через мостик, послушницы трудятся на птичнике, коровка стоит, смешно расписанная, с красным пятном на боку. На втором уровне запомнилась радуга в форме беседки — этот знак примирения человека с Богом. Под радугой монахиня пьёт чай с гостьей, здесь же играют дети. Рядом сад и пруд, украшавшие некогда обитель. На третьем уровне — церковки, священники, монахини и мирянки идут крестным ходом. Разумеется, я могу описать общими штрихами только малую часть увиденного. «Преображенский монастырь» Верещагиной можно рассматривать долго, всё время обнаруживая что-то новое.
Добавлю, что есть во всём этом обстоятельстве особенно волнующее. На сегодня только часть обители передана монахиням, а те здания, которые беспощадно эксплуатируются светскими учреждениями, находятся в плачевном состоянии. Лишь в произведении Верещагиной монастырь по-прежнему прекрасен. Но это не только воспоминание о прошлом — это тот образ, следуя которому, обитель предстоит возродить. Посмотри на него, вятский человек, вот идеал, воплощая который, ты наполнишь красотой, воскресишь и собственную душу.
Мы встретились с Людмилой Верещагиной на православной выставке в Вятке. Собеседница она не слишком словоохотливая, привыкла выражать свои чувства руками, а не голосом. Но всё-таки немного разговорилась. В память об этой встрече я увёз в подарок жене и детям свистульку, увенчанную девочкой с петушком. Перебирая дырочки на игрушке, на ней можно играть, как на флейте, восполняя недосказанное.
«Яблони уже цветут»
— Людмила, как вы пришли к этой идее — вылепить Преображенскую обитель?— Я к ней не приходила. Однажды в доме, где мы — мастерицы — работаем, появилась настоятельница монастыря игуменья София (Розанова). Сказала, что готовится выставка, посвящённая истории обители, и попросила её украсить. Благословил меня отец Сергий Гомаюнов, потом отец Андрей Дудин посмотрел, что там у меня выходит, и тоже одобрил. Это меня укрепило. Постепенно рождались мысли слепить крестный ход, яблоневый сад. Когда я начинала работу, на том месте, где он рос, был пустырь. Но вскоре сад действительно появился, плодов ещё нет, но яблони прошлой весной уже цвели.
— То есть сначала сад появился у вас, потом в монастыре?
- Матушка София мечтала о нём с самого начала. А радугу я слепила в память о беседке, описания которой сохранились.
— Она тоже восстановлена?
- Пока ещё нет, но, думаю, появится. Так, помаленьку, по молитвам матушки всё и происходило. Она давала советы, наставляла меня.
— Вы свои фигурки лепили с конкретных монахинь?
- Нет, придавать игрушкам портретное сходство нельзя — это противоречит дымковским канонам. Тем более нельзя изображать монахинь, это святая, сокровенная жизнь, трогать её нельзя. Что было важно — пропитаться духом обители. Я начала ходить на монастырские службы, это помогало. Очень важно, с каким настроением лепишь. Игрушка впитывает его, сохраняет. Всегда можно определить по цвету, по выражению лиц, что чувствовала мастерица, когда работала, — всё проявляется. Посмотрите на индюка, которого я сегодня выставила на продажу. Мне уже несколько раз сказали, что у него вид недобрый.
— В плохом настроении делали?
- В плохом. Прежде я пыталась слепить мужской Трифонов монастырь. В память об этой работе остались только храмы, остальное размотала, продала, когда очень нуждалась. Но жалеть не о чем, всё равно пришлось бы переделывать работу, за которую я взялась, будучи далёким от Церкви человеком.
— Что было не так, окна, что ли, кривые вышли?
- Храмы вышли громадные, а по традиции игрушка должна стоять на руке. Макетность не приветствуется.
— Вы их тоже продали?
- Я храмы не продаю. Это противно совести. Разошлись только фигурки, которые я делала, обращаясь не столько к жизни, сколько к сказкам Пушкина. Воплощая его персонажей, хотела создать сказочную Вятку. Она такой и была когда-то. Город стоит на семи холмах, на каждом были церкви, по реке плыли кораблики, которые ветер подгонял, стояли дома, похожие на терема. Всё это хорошо, но образ Трифоновой обители не вышел. А «Преображенский монастырь» я закончила, имея уже совсем другое, духовное видение.
Очень много дало общение с монахинями. Удивительна их доброта. Из мира злого придёшь, но увидишь добрые улыбки сестёр, и от сердца отлегает. Без дела они не сидят, всё трудятся, утешают людей. Для каждого находят приветливое слово. Пока лепила «Преображенский монастырь», училась молиться. Без этого ничего бы не вышло. Потом поняла: без молитвы вообще ничего хорошего выйти не может.
Приближение к дымке
— Какие-то светлые впечатления детства помогают вам в работе?— Светлые впечатления? Запомнилось, как отец сделал мне деревянную лошадку. Большую. На ней можно было даже сидеть. Он был столяр. Я тоже лошадок люблю делать. Отец вернулся с войны израненный и всё время болел. Мать работала в ночные смены, поэтому в детский сад меня отдавали почти на всю неделю, только на воскресенье забирали. Общественным ребёнком росла, но ничего, это тоже полезно.
— Вятка менялась на ваших глазах. Что запомнилось из прошлого?
- Помню булыжную мостовую, жили мы возле Горьковского парка — прежде это было красивое место. Потом кинотеатры посносили, пустыню сделали, в мяч на ней стали играть. В пору моего детства домов строилось мало, но город становился чище, его всё время прихорашивали. А потом начали застраивать, половину старой Вятки разрушили, понаставили коробок. Но я не очень обращала внимание, что с городом происходит. У меня сестра была архитектором, она печалилась, а я больше дома сидела, рисовала, лепила.
— Игрушки в детстве мастерили?
- Только этим и занималась. До десятого класса ходила в школу с пупсиком, привезённым сестрой из Ленинграда. Игрушки были для меня всем, вырезала фигурки сначала из мыла, потом из мягких губок, бумаги. Мама работала швеёй, и, бывая у неё в цеху, я собирала всякие тряпочки — они, конечно, сразу шли в дело. Была счастлива, когда мне покупали пластилин. Радовалась, когда земля размокала, просто купалась в глине, что-то лепила. Отец для них, моих кукол, сделал мебель, и стала я обустраивать игрушечную жизнь, шить наряды. Насколько погрузилась в этот мир фантазий, что начались трудности с учёбой. Тогда отец с матерью, конечно, рассердились: «Хватит с куклами возиться!» Меня не хотели принимать в пионеры за то, что на линейки не ходила, опаздывала на уроки, не интересовалась математикой и историей. То есть древняя история нравилась, а ту, где говорилось о революции и партии, — не принимала.
— А после школы вы кукол не делали?
- После школы нет, но потом родилась дочь и я стала мастерить для неё из папье-маше и любого материала, который попадался под руку.
«Солнышко вызываем на землю»
— Они вам снятся? То есть приходили образы фигурок во сне?- В дымковском промысле я с 1972-го и поначалу относилась к работе очень страстно, неспокойно. Тогда и снились мне какие-то идеи, подсказки, как лепить. Но вообще я сны вижу редко, не верю им и боюсь их.
— Как вы решили дымкой заняться?
- Девочки из художественного училища, где я отучилась, сказали, что идёт набор учениц. Я после выпуска учительницей работала, но это мне по душе не пришлось — всё время на людях быть. А лепить игрушки — это было моё. Когда пришла проситься, чтобы меня взяли в промысел, оказалось, что уже поздно, приём закончился. Но я не отступила, полгода ходила в мастерскую, подглядывала, что и как делается, сама начала делать фигурки — птичек, козликов, лошадок, людей, зайчиков, петушков. Всё, что на Вятке живёт, то и лепила. Здесь важно не что, а как. А мне нравилось работать. Потом отнесла то, что получилось, на худсовет — и меня сразу приняли мастером. Так и не пришлось официально в ученицах походить.
— Что вам больше всего нравилось лепить?
- Птичек. Так до сих пор и нравится.
* * *
— А как глину готовите?— Это земля. Когда трогаешь землю и она тёплая, руки сами начинают что-то мастерить. Глину нужно чувствовать, когда она готова принять форму, как намесить, чтобы послушная была. Весной она отходит, летом просыхает, осенью отмокает, тогда и нужно заготавливать. Продолжают её отмачивать уже в бочках. Неделю. Потом глину перемалывают и сушат на гипсовых пластинах.
— Где её берут?
- В прежние времена из карьеров кирово-чепецких. В трудные времена дорого стало покупать, стала искать сама, в Порошино за Вятку ездила, где и печники её берут. Глина там хорошая, жирная. Сама отмачивала, размалывала, месила руками, чтобы камушки выбрать. Когда глина становится похожа на ощупь на пластилин, лепится шарик, примазывается к конусу — с этого начинается игрушка. Когда она готова, два-три дня сушишь и кладёшь белый фон, а поверх — краски. По белому она весело ложится, игрушка радостной выходит. Как покрасишь, отдаёшь на обжиг. Происходит он в муфельных печах. Раньше бабки на дровах берёзовых обжигали, я пробовала, но ничего не вышло, чернели игрушки, ведь дрова положить тоже искусство.
— А в духовке можно обжигать?
- Нет, температура маленькая. Игрушка должна прокалиться и как колокольчик звенеть, а из духовки сырой выходит. В муфельных печах, правда, своя опасность. Пережечь можно, и тогда игрушка раскрошится, изогнётся.
— А краски откуда?
- Раньше земляные пигменты покупали на рынке — специально люди собирали минералы и растирали их с добавлением яичек. Бабушки покупали, везли краски в Дымковскую слободу. Всю зиму лепили игрушки, а весной продавали их на ярмарке.
* * *
— В начале 90-х многие мастерицы ушли из промысла?— Половина ушла на вольные хлеба. На стороне сейчас работают. А мы пояски подтянули, перетерпели и выжили, поднялись вместе. Работа наша индивидуальная, но и коллективная тоже. Искусствоведы помогают, худсовет, когда нужно, убережёт от ошибок. То, что уцелели в страшные времена, — заслуга Светланы Георгиевны Жилтухиной, большущего ревнителя нашего промысла.
— Что значит душу в игрушку вкладывать?
- Полюбить. Иной раз так хочется слепить, чтобы душу захватывало. Слепишь и думаешь: вот я тебя вынянчу, высушу, обожгу, побелю, красочку нужную положу, и ты будешь людей радовать. В северных условиях живём, своими красками солнышко вызываем на землю. Поэтому там много красных, жёлтых — солнечных тонов. Сейчас игрушки модно иметь, а раньше в окошко специально ставили, чтобы дурной глаз отводить. Это, наверное, с языческих времён шло: считалось, что если человек с нехорошим взглядом захочет заглянуть, что в комнате делается, то игрушка — цветная, яркая — отвлечёт его внимание. Она за стража была, только не силой охраняла, а красотой.
— Это было её главное предназначение?
- Нет. Игрушка — это игрушка, деткам радость. Поэтому она должна быть уютной, маленькой.
«Кто-то бережёт»
— Воцерковились вы, когда работали над «Преображенским ходом». А когда к вере пришли?— С малолетства ощущала: Кто-то бережёт нас, вразумляет, помогает. Но вплоть до 18−19 лет не могла понять, Кто. Когда в училище поступила, начала умные книжки читать, да и вокруг всё чаще слышала разговоры о вере. Тогда же купила в Москве, в подземном переходе, Библию — двухтомную, с иллюстрациями Дюрера. Продавалась она подпольно, на меня поглядели-поглядели и предложили, хотя ничем не выделялась. Шёл 1968 год. Стала читать. Поначалу ничего не понимала, почитаю, скучно станет, отложу. Потом одно за другим, стало что-то доходить.
— Что вас, 18-летнюю, в Библии больше всего поразило?
- Ветхий Завет меня испугал тогда. Много крови. В Новом — там милосердие, любовь, в Ветхом это тоже есть, но труднее разглядеть. А исповедалась первый раз в 1998-м.
— Тридцать лет понадобилось, чтобы прочесть Священное Писание?
- Я и сейчас его читаю, не всё прошла, есть очень трудные места. Хотелось бы дочитать. Кроме Библии, влияло то, что в художественном училище нам давали задания рисовать храмы. Особенно тянуло меня в Преображенский монастырь, частенько туда бегала фрески разглядывать.
— А родители у вас были верующими?
- Не знаю. Стоило на такие темы заговорить, как они останавливали: «Тише, услышат!» Но ругать веру тоже не давали — теми же словами останавливали. После того как в 90-е начала посещать церкви, что-то в жизни стало меняться. Чудеса начали происходить, например, едва возникнет какой вопрос, как в руки приходит книга с ответом. Бог новоначальным это даёт. Но много было искушений, наказаний, по силам — Господь всегда выручал, всё оборачивалось на пользу.
— А как ваша сестра относилась к Церкви?
- Она не была открыто верующей, но ходила в храм. В записях сестры после её смерти я нашла указания на это. Всё время ругала меня, что «Отче наш» не знаю. Это было в безбожные времена, когда она работала главным архитектором Кирова. А перед тем ездила по области, ставила церкви под охрану государства. Помню, один раз взяла меня в Яранский район, где мы все храмы обмеряли. От неё зависело, каким будет окончательное решение — памятник это архитектуры или нет. А сестра говорила: «Если в городе есть храм, значит, город жив». Таким было её отношение. Болела перед смертью совсем немного, сердце не выдержало. Ей-то я и посвятила «Преображенский ход», написав: «Светлой памяти моей сестры. Охапкиной Галине Дмитриевне, главному архитектору г. Кирова (Вятки), сохранившему от разрушения многие исторические и культурные памятники земли Вятской посвящаю это произведение».
Владимир ГРИГОРЯН
http://www.rusvera.mrezha.ru/555/5.htm
