Доктрина «обращения» игумена Петра (Мещеринова)

Заметным явлением в церковной мысли последних лет стали высказывания по проблемам катехизации иг. Петра (Мещеринова). Я недооценивал их, по своей профессиональной узости относя озвучиваемые о. Петром идеи и образы к разряду публицистических, но после более подробного знакомства изменил свое мнение. Доктрина катехизации о. Петра — это довольно целостный психологический, в первую очередь, продукт, задающий новые принципы отношения к церковной действительности. Доктрина умело взаимодействует с характерными чертами современного культурно-психического типа. Сам же о. Петр, что важно, не останавливается на теории, но проявляет себя как неутомимый пропагандист и организатор.

Единого систематизированного изложения нет — о. Петр книг не пишет, а предпочитает облегченный, разговорный жанр, формат газетно-журнальной статьи или сообщения на конференции. Но и из отдельных публикаций можно составить представление о его проекте оживления церковной действительности. Направлений несколько.

1. Возврат к Евангелию.

2. Прочтение христианства в контексте личной нравственности.

3. Освобождение от бремени преходящих исторических форм, идеологий, обычаев, обрядов.

4. Реализм, относящий христианина к злобе настоящего дня.

5. Просвещение церковной среды посредством наиболее совершенных образцов мировой культуры.

Есть еще ряд производных заданий, например, организация на основе евангелизации и личного пробуждения новой общинности. Но для простоты мы будем рассматривать их в ряду основных 5-ти пунктов.

Отмечу сразу, что считаю описанную программу о. Петра во многих отношениях бесспорной. Упомянутое так же верно, как-то, что делать человеку, ищущему клад. Как что делать? Брать в руки лопату, заступ и идти копать в нужном месте! Где бы оно ни было, «нужное место», «брать», «идти» и «копать» однозначно придется. Нельзя сомневаться также, что церковное возрождение, если таковому суждено произойти, произойдет в точности по обозначенным пунктам. Мимо этого пройти не удастся: многие стороны жизни Церкви в самом деле нуждаются в участии и усилении; Евангелие же, нравственная жизнь, просветительство и миссионерство являются естественными составляющими такой работы. Спорить в этом с иг. Петром (Мещериновым) не представляется возможным и целесообразным.

Наконец, если программу иг. Петра оттранслировать в критическую плоскость, она, я считаю, неплохо расставит акценты в оценке текущего положения или, говоря попросту, в «постановке диагноза». Большие препятствия на пути к возрождению православной духовности, в самом деле, представляют:

1. недостаточное отображение евангельских принципов и образов в церковном обиходе;

2. неумение конкретного христианина сверять жизнь с евангельской истиной и извлекать из нее практические нравственные указания;

3. сведение христианства к обрядовым, политическим, фольклорным формам и мнениям;

4. отсутствие в христианине силы противостоять секулярному натиску, побеждать, предпринимать, пробовать, свидетельствовать веру — словом, справляться с задачами дня;

5. приостановленность в интеллектуальном, культурном развитии; распространение внутри церковной среды разного рода успокоительных или же панических воззрений, восприятие веры как составляющей личного комфорта, уход от серьезной работы над собой.

Таковы наши болезни и язвы, наличие которых наверняка не станет отрицать даже самый лояльный из лоялистов и самый яростный из противников деятельности иг. Петра. Обобщая кратко, можно сказать, что единым предметом поиска иг. Петра является: «Во Христе ли мы?», — ответ на вопрос, в некотором роде универсальный и эталонный для христианина.

Нелицеприятные анализ и критика делаются доступными для многих, по причине чего, вероятно, тезисы иг. Петра (Мещеринова) привлекают все большее внимания. Совпадает это некоторым образом и с темой моих изысканий. Ваш покорный слуга также обращался к проблемам воцерковления. Работа под названием «Православие и православность» написанная в 2002 г. и вошедшая после заглавной в известный читательской аудитории сборник «Наш современник в Церкви и в мире», — одна из первых попыток рассматривать воцерковление в культурно-психологическом аспекте.

Известно, однако, как много нареканий подчас вызывают выступления о. Петра в аудиториях и в печати. Звучат упреки в либерализме и намерении модернизировать Церковь, некоторые идут дальше и обвиняют о. Петра в ереси и уклонении к позиции, напоминающих протестантскую. Я, честно сказать, мало что понимаю в этом. Высокое богословие и тем более богословие сравнительное — удел избранных. Творчество любого автора, пишущего на животрепещущие темы, в т. ч. и о. Петра, наверняка обнаружит неясности. Буду говорить о том, что ясно мне как человеку, занятому педагогикой и психологией: почему с позиции этих дисциплин идеи иг. Петра представляются слабо продуманными и ведущими во многом к противоположному результату.

Я задаюсь вопросом: чем обеспечивается проникновение в Евангелие? Континуальность — вот свойство систем, состоящее в непрерывности действия и перетекании одного его этапа в последующий. Мало обосновать необходимость чего-то. Важно показать это «в процессе», в конкретной дидактике. Лопата и заступ взяты, мы вышли из дома. Далее становится вопрос о копании в нужном месте.

Известно ли «нужное место»? В документах Центра Духовного развития молодежи (ЦДРМ) христоцентризм обозначен одним из основных, если не главным принципом деятельности. Немало проникновенных слов о Евангелии говорится о. Петром. Например эти (да простит мне читатель длинную цитату, она нам еще понадобится): «Под евангельскими ценностями я понимаю следующее. Есть Ценность, которой оживляется и одухотворяется любое земное существование. Это — единственная Ценность, способная изменить жизнь человека, дать ей смысл и удовлетворение. Мало того, это вообще единственная Ценность в мире. Это Бог, воплотившийся ради нашего спасения. Всё, что вне Христа, вообще не может называться ценностью. На земле ценно то, и только то, что непосредственно или опосредованно восходит ко Христу Спасителю. Всё на свете поверяется этою Ценностью; ею и ради неё живёт мир. Приобщаемся мы Христу на путях евангельской жизни, исполняя святые Его заповеди — в том числе заповедь о крещении, покаянии, причащении Его Тела и Крови. Реализация этих заповедей, вместе с опытом нравственной евангельской жизни и правым догматическим учением, составляет суть Церкви. Евангельские ценности не могут не привлекать людей. Облик Христа, Его дела, Его слова неотразимо действуют на человеческую душу, а люди и общественные и культурные явления, через которые выявляется Христос, не могут не покорять сердца».

В общем наставительном плане всё так. Прекрасно, когда христианин мыслит Евангелие дорогим и близким себе. Тертуллиан например считал святой каждую букву Нового Завета. Евангельские ценности в самом деле привлекают людей, они «неотразимо» действуют на человеческую душу и «покоряют» сердца. «Один взор на священные книги уже возбуждает к благочестивой жизни» (св. Епифаний Кипрский). «Чтение Писания очищает совесть, изгоняет страсти, насаждает добродетель, возвышает помыслы, переселяет на самое Небо, освобождает душу от уз тела… все хорошее, чтобы кто ни назвал, оно способно вселить в души слушателей» (св. Иоанн Златоуст). В свернутом виде Писание заключает в себя возможность мыслить обо всем на свете, интерпретировать явления культурного, общественного, исторического круга. В некотором смысле содержание Писания прототипно по отношению ко всему, что мы наблюдаем вокруг себя.

Такова потенция, перспектива возможного, но не наличность. Как в культуре, науке, политике, обществе с трудом узнаются исходные евангельские основания, так же ни многократное чтение Нового Завета с начала и до конца, ни разбор его по отдельным сюжетам, предложениям, словам или буквам не доставляет душе гарантированного возвышения и освящения. Экзегеза, разъяснение Евангелия, на протяжении двадцати веков истории считается труднейшей задачей. Нельзя, поднатужившись, через «не хочу» захотеть и проникнуть в реальность Христа. Понимание слов и понимание сути — разные вещи.

В педагогическом отношении Писание напоминает прогулки на свежем воздухе. Помните перипатетиков, древнегреческую школу, основателей знаменитого Ликея? Нахождение вне стен помещения они называли существенным условием для философии, отсюда и получили название: peripates — открытый навес, продуваемая галерея с видом на сад или парк. Говорят, Аристотель особенно любил преподавать философию ученикам в течение пеших прогулок. Итак, контрольный вопрос: хорошо ли дышать свежим воздухом? Ответили. А если на свежий воздух идут покурить или «выяснить отношения»?

Параллель вполне ясная. Тогда при каких условиях благовестие «срабатывает»? Что это за состояние, факт — христоцентризм; Христос, вставший в центр? Когда читаешь о. Петра, кажется, что, как добросовестный исследователь и пастырь, он вот-вот начнет исподволь и тонко подводить к этим вопросам. Вопросов, однако, не возникает… Зато линия рассуждений следует далее, так, словно бы с Евангелием всё уже ясно, и можно решать следующие вопросы. «Евангельское» оказывается отправной точкой для критики «церковного». «А есть ценности церковные. Церковь — явление двусоставное, одновременно небесное и земное… Совершенно очевидно, что евангельские ценности первичны, ибо они суть Дух и жизнь, а церковные вторичны; ценность в них наличествует только тогда, когда через них выявляется евангельское содержание. Малейшее забвение этого, выставление церковности самой по себе на первое место, на место не слуги Евангелия Христова, а чего-то самостоятельно ценного, приводит к тому, что из внешних церковных ценностей уходит дух и жизнь; а так как происходят эти ценности из взаимодействия с падшим миром, то, не будучи постоянно поддерживаемы и контролируемы Евангелием, они проникаются его стихиями и начинают служить не Христу, а себе, и в итоге — миру сему и его князю. Церковные ценности сами по себе если и могут на первых порах привлечь, то не могут удержать, напитать и поддержать, потому что, неодушевляемые Евангелием, они оказываются для души столь же утомительными, как и любое явление падшей земной действительности». Опять положительный пафос, но… через неизвестное о. Петр пытается переопределить более известное. В сказках про это говорят: «битый небитого везёт».

Нет, я не о богодухновенном Священном Писании («битый-небитый»), а о его отражении, рефлексии в конкретном сознании. Равно как свежий воздух, такая рефлексия бывает не всегда хороша и полезна. Говоря строго, предпочесть ценностям Церкви о. Петр предлагает не Евангелие, а его субъективное прочтение. Отказываясь от значительного более сложного труда — заботы о качестве прочтения, автор идет по компромиссному для себя пути: трафит самолюбию аудитории и предлагает ей самой, на основании своего личного представления, «разобраться» с затопляющими Церковь «явлениями падшей земной действительности».

Следует сказать, что любая нормальная психолого-педагогическая система первоначально исходит из анализа воспитуемой наличности. Кто перед нами — от этого сильно зависит система убеждения. Что, например, скажем о человеке современности, не привыкшем к ограничениям и сложным проверкам истинности своих суждений? В таком восприятии почти всё равно, что сказать: «ату, фас!» или «отрицай то, что не согласуется с твоим пониманием Евангелия». Поскольку понимание «моё», не суть важно, чего таковое касается. Важен сам факт эмансипации из-под внешних условий и требований. Кроме того, характерно: «церковные ценности утомительны». Педагог или психолог с ходу узнаёт в этом спекуляцию на понижение. Вычленяя фактическую дидактику «мессиджа», его «сухой остаток», получаем приблизительно следующее, обращенное в массы: «Поскольку церковное наверняка вас утомляет, знайте, что впредь вы можете отказаться от него, как от не отвечающего в вашем представлении евангельскому».

Не думаю, чтоб анархические настроения и аномия были ориентирами для о. Петра и его помощников. Но намерения намерениями, а содержание сообщения остается таким, какое оно есть! И его эффект, можно быть тоже твердо уверенным, на 99% будет определяться этим. Любая система, будучи сырой, недостаточно продуманной, не защищенной против возможных поломок и отклонений, работает вразнос и приносит совсем не те результаты. Ни о каком «возврате» и «евангельском ренессансе» в данном случае речь всерьез не идет. Налицо крайне относительные постановка дела и понимание итогов работы.

Возврат к Евангелию в доктрине о. Петра рассматривается осевым контрапунктом. Это, как и указание на христоцентризм можно считать актуальным и необходимым. Ссылки на оба принципа играют определенную роль, помогая разграничить то, о чем о. Петр собирается сообщить, от других критикуемых позиций — обрядоцентризма, в частности. Но все же, я нигде не заметил, посредством чего и как о. Петр намерен взращивать христоцентризм и понимание сути Евангелия в других людях?

Нет ни «процесса», ни первоначального знания того, к кому обращаешься, ни даже непротиворечивой личной дидактической позиции. Может быть, как объяснение, систематическим и кропотливым участием обеспечены участники программ ЦДРМ, и, говоря о возрождении евангельских ценностей, о. Петр говорит об этом? Тоже нет… Тематика публичных выступлений о. Петра все дальше выходит за рамки собственно ЦДРМ-овской. Проповедник предстает как печальник за непорядки в масштабе всей Церкви. Адресатами же «мессиджа» должны выступать самые разные люди, как известные ему, так и неизвестные.

Стрельба по площадям. Да не обидится на меня о. Петр, ближе всего это стоит к стилю дурного воспитателя, который, стараясь снискать авторитет и занять положение неформального лидера в среде воспитанников, обыгрывает тему свободы от запретов и противоречия их с другими взрослыми. Если я ошибаюсь, меня поправят, но пока впечатление такое, что слова «неотразимо действует» и «покоряет сердца», относимые к Евангелию, составляют единственное положительное упование и опору для всей системы. Доселе бывшее в забвении, Евангелие само совершит большую часть работы, стоит только о. Петру чаще напоминать о нем.

Между тем терзания библеистики слишком известны, чтобы придерживаться подобного мнения. 500 последних лет, с Реформации крупнейшие европейские богословские умы вообще не занимаются ничем, как только тщательным, подробнейшим всматриванием в Писание с привлечением сюда всего аппарата исторических исследований, философии, филологии, древних языков и даже математического и компьютерного анализа. Библейские разбор и критика имеют громадное значение, они придают мощный толчок к развитию гуманитарных наук и философской мысли. Размышляя над текстами Писания, человечество обучается искусству мыслить и судить о себе самом. Но методологический тупик, называемый иначе еще герменевтической петлею, остается. Чтобы понимать и толковать (греч. hermenevo — разъясняю, истолковываю) Писание, нужно, чтобы его смыслы были прежде уже поняты и истолкованы. Толкование без имманентного понимания, напротив, рассыпает евангельский массив в бисер. Возникает, если говорить словами Поля Рикера, «конфликт интерпретаций». То, как я понимаю Евангелие, не похоже на то, как понимаешь его ты. Из погружения в вопрос не только не истекает надежной скрепы и основания веры для многих. Сообщество верующих дробится и раздирается противоречиями как раз на основании разницы в восприятии исходных евангельских посылок. Христианство Запада «деноминируется», т. е. разделяется на всё большее число подвидов и форм, в частности, из-за этого.

По неизвестным для нас причинам из выступлений иг. Петра ни о каких таких затруднениях узнать невозможно. Конфликт преодолен? Проповеднику не известно о «противоречии интерпретаций» и ставшем уже во многом классическим опыте? Маловероятно. В моем понимании, силы уходят на первое и начальное: доказательство того, что православная жизнь ушла-таки от Евангелия с эксплуатированием противоположного тезиса по поводу «возврата». Дивиденды, получаемые от критики, перевешивают.

Позволим себе небольшой экскурс и расскажем, каким образом в истории библеистика пыталась решать проблему интерпретации. Делалось это так: конфликт списывался, во-первых, на текстуальные неточности. Учение Христа и апостолов не удается должным образом уяснить, из-за того что… «Из-за того что» не тот перевод, путаница с авторством, ошибки и дописи при последующем воспроизведении рукописи, игра смыслов в использовании древних наречий и пр. До настоящего, подлинного текста следовательно нужно еще рациональным образом доискаться. Начало поискам полагает сам Лютер, родоначальник Реформации, назвавший соломенным послание Иакова, которое, по его мнению, находится в противоречии с прочими. Новозаветные тексты препарируют, разбирают и собирают на разный манер, наподобие конструктора, разве только не просвечивают рентгеном. Методическое и фактологическое оснащение растет не по дням, а по часам, чему способствуют развитие языкознания, открытия древних архивов и библейская археология. Прорыва в евангелизации не происходит. Напротив, известный исследовательский цинизм, критическое направление берут верх, выветривая остатки благоговейной архаики. Как максимум, в средине ХХ в. Рудольф Бультман применяет к Новому завету разработанный им «форм-анализ», который показывает исследователю… наличие только отдельных, весьма незначительных вкраплений исходных фрагментов, относящихся ко Христу. Остальное стало быть изменено и переработано: еврейская первохристианская община активно трудилась над текстом и преобразовывала учение для своего употребления. Из Евангелий мы в результате можем узнать об Иисусе крайне мало. Все четыре текста писались около 65−100 года, тогда как проповедь и крестная смерть Иисуса относятся к 30-м годам. Этого, считает Бультман, более чем достаточно, чтобы религиозные и социальные реалии жизни первых христиан наложили на повествование свой отпечаток, изменили его до неузнаваемости.

В традиционном православном восприятии, напомню, Христово в плане учения тождественно апостольскому и первохристианскому; апостольское же в свою очередь тождественно святоотеческому, являющемуся по сути «равноапостольным» и конкретным историческим продолжением его. Это рождает свои сложности с интерпретацией наследия святых отцов, на что часто указывает о. Петр. Однако, той глубины негативизма, к которой приходит библейская интерпретации у Бультмана, не пожелаешь в кошмарном сне.

По мнению иг. Петра (Мещеринова), святоотеческое не вполне отвечает евангельскому, а входит во второй круг, «церковное», образованное в результате сплава с обрядовым, дисциплинарным и в конечном итоге с мирским. Об интерпретации святоотеческого мы еще будем говорить ниже, пока же заметим, что разъединение «евангельского» с «церковным» как раз символизирует захлестывание пресловутой «петли». Чем обеспечить единство и правильность трактовки, если Евангелию каждый предстоит один на один и не связан с другими в общем церковном прочтении? Если допущение верно, и смыслы Евангелия не до конца правильно интерпретированы корпусом Предания, маховик, perpetuum mobile критики начинает вращаться бесконтрольно. Сам о. Петр может удерживаться от крайностей и признавать ценность, хотя и ограниченную, за святоотеческими примером и словом. Но, как известно, все промежуточные остановки в движении — временные. «Конфликт интерпретаций» неизбежно склонит положение к тому, что в треугольнике «Евангелие-Предание-"я»" одна из сторон, обозначающая «поиск мною Евангельского Христа» будет непропорционально расти, увеличиваться, вторая же, символизирующая связь и преемство христианина церковной традиции убывать.

К досаде, мы увлекаемся. Все чаще и резче «традиционное» в освещении иг. Петра подается в виде бесформенного, случайного нагромождения мнений, смешения с обыденным, т. е. по существу отступления. Я не собираюсь преуменьшать кривизну стихийной, обрядовой веры, сопутствуемой вымыслами и суевериями. Где грань между бытовой магией, сектантством и некоторыми церковными ритуалами, например, освящения четверговой соли или конкретными практикуемыми «отчитками»? Определить сложно. Наверняка имеется еще пятнадцать сороков злоупотреблений и глупостей, про которые даже о. Петром еще ничего не сказано. Однако, церковное больше этого. Оно не бессмысленно, а осмысленно, почему и входит как необходимые фермент и система в синтез индивидуальной веры.

На «казусе Бультмана» мы останавливаемся особо, поскольку он показателен и до абсурда доводит процесс «поисков истинного Христа». Сам немецкий лингвист, как пример, признавал историческим фактом только Крестную смерть, но не Воскресение. И даже апостольское христианство не вызывало у Бультмана доверия. Кстати сказать, именно ему принадлежит термин «керигма» (греч. kerigma — возвещение), ставший в последнее время расхожим в т. ч. в православной среде. Под к. ученым подразумевалось учение Христа, которое, нагородив «мифов», дальше испортили апостолы и прочие… последователи.

В библеистике кроме того обнаруживается вот еще что: человек не мыслит и не познает вещи строго рационально, как думалось прежде. Уже Кант критикует наивный рационализм и пробует очертить критерии проверки и исправления «практического разума». Последующая эпоха идет дальше. Психоанализ открывает обширный мир подсознания. «Язык говорит нами», — вслед сообщает Соссюр. Язык определяет мышление, речь различается с языком. Хайдеггер после этого провозглашает главенство «пред-понимания» в познании. Бультман же вновь на высоте и подбивает итог: беспредпосылочная интерпретация невозможна по сути.

Система библейского знания на этом фактически рушится. Евангелие как объективное учение недоступно; разница интерпретаций предрешена, поскольку жизнь конкретного человека, его опыт и природные склонности управляют пониманием. Каждый имеет перед собой только видимость единого текста Писания, на самом же деле воспринимает его как мета-текст с наложенным поверх субъективистскими фильтрами. Если добавить символизм, аллегорический подтекст библейских книг, а также исторический разрыв и общий сверхъестественный характер откровения, становится ясно, что в экзегетическом уравнении число неизвестных выходит за все допустимые пределы. Исследователь разделен с евангельским содержанием пропастью; он говорит и мыслит по сути в разных знаковых системах.

Что происходит, когда мы не понимаем предмета, о котором идет речь? Допустим, нам предлагают один за другим десятки эпитетов и аллегорий: «кругловатый», «неровный», «глянцевый», «мягкий», «как кулак», «пахнет» и пр. До тех пор, пока не понятно, что речь идет о яблоке, весь описательный аппарат, любые размышления над неизвестным для нас предметом, остаются подвешены в воздухе. Герой чеховского «Гриши» не знал например, что такое собаки, и описал их так: «большие кошки с задранными вверх хвостами и высунутыми языками». В принципе, понять можно, с усилием. Но по существу конечно не верно и притом забавно. Или еще курьезное утверждение: «Рак — это маленькая красная рыба, которая ходит задом наперед». Тоже смешно, но ничего удивительного. Когда наблюдаешь явление внешне, в ограниченном спектре проявлений (раки лежат сваренные на столе), прочие же способы познания недоступны (человек не бывает на природе и никогда не видал раков живыми), натяжки и произвольные ассоциации неизбежны. Неизбежны также слухи и домыслы («рак ходит задом наперед»).

Напрасно пытаться исправить всё через образованность с эрудицией. И то, и другое имеет значение. Но общий накопленный объем информации неподъёмен. Он специализирован, разделен по отраслям, так что компетентность в одних отраслях соседствует с полной и даже вопиющей некомпетентностью в других. Связи между отдельными фрагментами произвольны. Как показывает социология, на практике мы очень слабо понимаем, как работает физический мир. В мировоззрении конкретного человека, даже образованного, велика доля т. н. фольклорных теорий и объяснений действительности. Конкретное мировоззрение — всегда сплав твердого и предположительного, знания и веры, интуиции и предпосылочности. Все вместе образует т. н. «житейский смысл», у разных людей существенно отличающийся. Замечательный ученый Дж. Лакофф отмечает наличие даже не одного мировоззрения в человеке, а сразу нескольких, определяемых предикатами: «строго говоря» и «говоря вообще», «строго говоря» и «говоря технически». В конечном итоге, картина мира, называемая научной, сама остается далекой от целостности. Наука остро переживает ту же драму потери критериев объективности. Современная гносеология мало чем напоминает рационализм XVIII в., где автономный субъект, действуя в позитивистском ключе, «объективно познавал вещи» — безразлично, относящиеся ли к материальному миру или к нематериальному.

«Раки, ходящие задом наперед» — это ирония (впрочем, не уверен, чтобы абсолютно все знали, что это не так). Однако в ней можно отчетливо наблюдать, каким образом наше мышление может «сбоить». ХХ век наряду с глобализацией приносит сильнейшее размежевание, локализацию миров и жизней. Из-за этого даже придумали промежуточный термин «глокализация». Условно говоря, раки проживают в своем мире, а человек урбанистической среды в своем, и их миры могут не пересекаться. Мало что связывает даже отдельные сообщества внутри урбанистического целого. Конечно, это «глокализует» сознание, рождает принципиально различные мировосприятия, десятки и сотни систем понятий и ценностей, главное свойство и сходство которых — это погруженность в себя, замкнутость на себе. Фраза, в качестве примера: «В Третьяковке — новая коллекция итальянцев». Представителям страт она расскажет об абсолютно несходных вещах: одним — что привезена новая художественная выставка, другим — что пора поспешить за обновками в находящийся неподалеку ряд широко известных в узких кругах бутиков haute couture.

Еще примеры нахождения в разных смысловых пластах. Диалог в прямом эфире.

Ведущий Ларри Кинг:

- Так что же все-таки случилось с вашей подводной лодкой?

Президент Путин:

- Она утонула.

Сценка с иностранцем в поезде, которую с формальной стороны легко, что называется, разложить по полочкам, но которая в конкретной жизненной канве приводит к непониманию и обрыву:

- Простите, вы могли бы подвинуться?

- Мог бы, — не двигаясь с места.

Как видите, даже находясь рядом и думая на одинаковую (внешне) тему, на самом деле можно видеть и думать разное.

Какое всё это имеет значение для нашей темы обращения к Евангелию и для катехизации вообще? Дело в том, что, коль скоро, по о. Петру, к Евангелию и Христу проблематично обращаться посредством традиции, умение интерпретировать решает всё. Находит ли о. Петр такое умение в себе? Похоже что да, отчего и предлагает попробовать всем окружающим. Достаточна ли данная интерпретация и защищена ли она против сомнений, которые с неизбежностью встают дальше? Уверен ли о. Петр, что в массе последователей «индивидуальные понимания» окажутся качественней и лучше интерпретации традиционной, церковной? На эти вопросы хотелось бы знать ответы.

Типовая и главная препона — Писание предполагает иное, открытое сознание, когда человек ощущает себя под Богом, живущим посреди большого мира-космоса. Он входит в последний органической частью через разного рода связи, сакральные и бытовые, понимает себя через них и находит таким образом оправдание своему существованию. Т. е., в первую очередь, кто он? Он — сын, отец, муж, житель своих мест, представитель своего народа, приверженец своей веры. Философски это называется «универсализм».

Индивидуально-массовая капсула «глокализации» представляет вещи совсем не так. Мир принципиально «я"-центричен. Ценность явлений его убывает по мере радиального отдаления и утери утилитарного значения для «я». Человечество, окружающие люди — это не общее целое, а тоже шесть миллиардов «я», самостоятельных центров-существований, со своими отчасти совпадающими, большей же частью противоречащими интересами. Ценность «я» абсолютна для каждого «я» и в доказательствах не нуждается. Из соприкосновения и столкновения множества «я», броуновского их движения, рождается конкретная событийность.

Об идее Бога и особенностях «религиозности новой волны» я рассчитываю еще поговорить позже. Пока же признаем: по отношению к прежнему (универсалистскому) данный тип — это другой мир, другие понятия, другая психосемантика… Попытаемся представить, как Евангелие прочитывается из этой позиции, человеком, не мыслящим себя «от чего-л.» и не имеющим обыкновения искать оправдания своему существованию в связи какой-либо общностью. Каков окажется этот взгляд: взгляд не-отцов, не-детей, не-супругов, индивидов без родословной и постоянного места жительства, без определенных занятий и профессиональной принадлежности? На всяком месте тотчас возникает огромное число «белых пятен», обрывов в коммуникации. Что подразумевается под Богом Отцом? У меня не было отца, а если б и был, неизвестно, лучше это или хуже. «Все вы — братья»? Да чтоб я… с таким братом. В чем смысл притчи о блудном сыне? А жертвоприношения Исаака? Чем объяснить высоту и совершенство Божией Матери? И как это: люби ближнего, как самого себя? Имущему дастся, а у неимущего отнимется… Хм, непорядочек… По воздуху Филипп перенесся в Азот? Ну-ну, расскажите кому-то другому…

Библия сплошь испещрена, пронизана этим.

Конечно, это люди. Разумеется, у каждого душа. Человек никогда не потеряет своеобразия и ценности. Мы сейчас о другом. Какой будет интерпретация евангельского? Собираемся ли мы в типично демократическом духе заявлять равноценность подобной «экзегезы» с той, что предлагается традицией? Подчеркиваем: символика, смыслы, язык написанного и читающего почти инопланетны друг другу.

Вообразите на минуту, что вы ничего не знаете о кошках и людях, как и об устройстве земного мира. Вам говорят: «кошки не похожи на людей», и: «люди смертны». Что показывает простейшая линейная дедукция? Правильно: «кошки бессмертны». Далее, вы не в курсе, что такое река, и тем более, что такое река Волга, и находите публикацию под названием: «Биогеоценозы пойм нижней Волги». Вы наверняка узнаете из нее массу подробностей. Но поскольку отсутствует главное — объяснение реки — вас что-то томит и никак не удается уловить общего смысла. Можно не знать или не замечать значения конкретного слова и из-за этого не улавливать настоящего смысла информации. Это называется импликацией. Например берется отдельная выхваченная фраза: «За окном пошел дождь, но я этому не верю». Абсурд? Как можно не верить тому, что идет дождь? Оказывается, можно, если «не верю» говорится по поводу окончания затяжного периода засухи. Можно легко пойти по пути «рассуждений на основе типичного»: типичная птица летает; пингвин — птица; значит, пингвин летает. В ряде случаев срабатывают метонимические модели, опознавание через отнесение к идеальному образцу. Упоминается «работающая мать». Это кто? Мать, которая принялась за работу? Да, возможно. А может быть, смотря по контексту, мать опознается «работающей» в контрасте с более частым явлением матери-домохозяйки.

Семиотикой предлагаются сотни подобных шарад, по которым хорошо видно: пока живой связи нет, интерпретация исследуемой реальности по тексту останется произвольной. «Живая связь» в нашем случае — это и есть традиция, которую, несмотря на все недостатки и сложности, упадок последних поколений мы на интуитивном уровне, фибрами души продолжаем чувствовать. Куда лучше чувствовать во всяком случае, чем бультмановскую «керигму» или обстоятельства на двухтысячелетней исторической дистанции.

Теперь, если читатель еще не устал, от пингвинов и кошек переместимся к собственно катехизационным реалиям. В статье «Православие и православность» я приводил типовой перевертыш. Любимое протестантами: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них». Попробуем посмотреть на вопрос строго формально. Есть такое речение в Новом Завете? Есть. Сказано? Сказано. Дополнительных условий не ставится? По крайней мере, буквально, тут же — нет. Извольте, Господь Бог, явиться туда, где мы собираемся трое!

Та же схема далее везде. Хочешь подчеркнуть правоту, значимость — заглядываешь в Библию, находишь подходящее место, с гордостью демонстрируя его окружающим: видите, Бог думает так же, как я! Об остальном, неудобных для себя нюансах, естественно, умалчиваете. «Ну, кто на меня с Лёвой?»

А вот о другой, трепетно-православной теме: брак и семья. Учение о христианских основах супружества сегодня востребовано. Иг. Петр (Мещеринов), в частности, много старается о подобном учении. Формируется специальное богословие брака, из Библии и патристических трактатов подбираются указания на возможное наилучшее устройство семьи. Что же выходит, когда мы начинаем говорить, что у Адама и Евы в раю тоже были «брачные отношения» и «семья»? А ничто иное, как перенос на первородителей и райское бытие стереотипов и ассоциаций с нашим эмпирическим браком. Конечно, мы не доходим до того уровня, на котором Адам делает Еве официальное предложение и Ева начинает готовить Адаму обед. Но по крайней мере, не кажется странным допытываться, были ли у первой четы отношения иерархии и сексуальности. Святые отцы иногда, правда, тоже высказывались на сей счет. Однако, у них это не интерес к голому факту, исходя из которого выстраивается та или иная система самооправданий. Их интерес входит в более общую систему созерцания мира (конкретные суждения выносятся, кстати, диаметрально противоположные, смотря по контексту).

Что же до нашего случая, анализ «полового вопроса» и равенство-неравенство в раю преследуют нас неотвязно. Понятно, какова цель: апология собственного сексуального влечения и выдержанной в дурном вкусе эмансипации. Логическим завершением этого становятся смехотворные «богословские заключения» о свободе и равенстве как о характерных свойствах семьи прародителей или об оргазме, прости Господи, как о воспоминании райского блаженства.

Никакое учение, даже самое развитое, само по себе еще ничего не значит. Существует дистанция между восприятием катехизической информации и собственно «восстановлением семейности». Всякое соотнесение учения с эмпирической практикой неизбежно ведет к аберрации смысла. Климент Александрийский в одном месте говорит: «Брак имеет ввиду целость вселенной». Следует ли из этого, что вступающие в брак православные N и M вступают в него с тою мыслью, чтоб сделать вселенную более цельной? Нет, по всей вероятности они решили сыграть свадьбу из других соображений. Даже если упомянутые N и M — православные богословы и высказывание Климента прекрасно известно обоим, составляет предмет их интеллектуального пафоса, даже и в этом случае «целость вселенной» не будет в решении о женитьбе и последующей совместной жизни иметь решающего значения, а разве значение общей романтической установки.

Почему так? Да потому, что и N, и M в своей практике вообще редко имеют ввиду «целость вселенной». Они, как и я, как и вы, одинаково плохо понимаем, в чем это выражается, как это выглядит… Ее, целость вселенной, может быть, сознавал для себя актуальной Климент, но он, насколько известно, по обычаю философов и богословов разного времени оставался сам неженат.

На данном месте повисает пауза… Наиболее стойкие собираются с духом и начинают добросовестно мистифицировать. Супружество — Таинство, мистический акт. Так? Следовательно, в некоей непостижимой глубине таковой не зависит от брачующихся. Таинство брака само по себе реализует целость вселенной и точка. Хотя, справедливости ради, какое «единство вселенной» там, где отсутствует «целость дома», «целость рода» или даже «целость одного ума и поступков»!

Кстати, этим же способом из «герменевтической петли» выскакивают западные теологи-библеисты. До гениального просто: когда верующий читает Писание, ему помогает Бог. Душа — христианка, и понимание Христова учения в ней присутствует изначально. Тем самым обеспечивается имманентное понимание-толкование. Чувствуете? В обыкновенном обиходе рациональные мужи не признают мифов-чудес. А вот тут признают. Повсюду христианину приходится с усилием прорываться к Божественному, а вот тут, в чтении Библии, причем всяким желающим, Божественное лежит у тебя в кармане, в виде бесплатного приложения!

Рассматриваемая нами доктрина «обращения к Евангелию» объективно не может быть много сложней этого. На память приходит цитата в начале: «Есть Ценность, которой оживляется и одухотворяется любое земное существование. Это — единственная Ценность, способная изменить жизнь человека, дать ей смысл и удовлетворение… Приобщаемся мы Христу на путях евангельской жизни, исполняя святые Его заповеди — в том числе заповедь о крещении, покаянии, причащении Его Тела и Крови». Если совлечь одежды художественности, начав говорить предельно прямо, концепция иг. Петра выразит приблизительно следующее упование: «Если причащаешься, можно не волноваться — от Православия не отпадешь». От себя добавлю: и можешь делать, что заблагорассудится…

Поскольку, сознаемся, даже самым бескомпромиссным критикам церковности приятно думать, что святость Церкви компенсирует человеческие недостатки и по крайней мере сакральные явления, как Св. Причастие, венчание, вообще Таинства, превозмогают, делают не в такой степени обязательным наличие твердого исповедания в нас.

Вся высоко поднятая волна обличения анти-евангелизма современной церковной действительности, весь пафос «возврата к единственной ценности — Христу» таким образом оказывается изобретением безыскусным и на поверку мало что имеющим за душой. Идеи еще не всё, и самое простое — изыскивать недостатки. Что ответит система о. Мещеринова на вышеизложенное? Как собирается решать проблему изъятого из контекста, отвлеченного прочтения богословского и катехизического материала?

В четвертый, последний раз. Существует. Большая. Опасность. Что подлинные Иисус Христос, апостолы и святые. События евангельской и церковной истории. В конкретном сознании. Окажутся приватизированы. Субъективно заменены. На образы Христа, апостолов и святых. Которые мыслят и действуют на характерных для нас основаниях.

Если формулировать психолого-педагогический аналог этого, то общий вид будет таков: перед человеком, который только становится на путь спасения, предстоит не столько Христос, сколько то, что он под Христом понимает. Очистить ум для восприятия Христа, по-настоящему последовать за Христом, прорваться к реальности богообщения — задача, которую не решишь никакими программами демифологизации и личной нравственностью. Нужны инструменты покрепче. Другого же педагогического инструментария, объемлющего и равного по силе со святоотеческим учением, у нас не было и нет.

Трудно вообразить себе ту глубину, на которой необходимо и в рамках традиции совершается просвещение человека. Даже обряды и дисциплина освещены в Церкви во многом «умными» целями. Самый «научный» и «психологичный» святой Феофан Затворник например пишет: «Самое действенное средство к воспитанию истинного вкуса в сердце есть церковность. Церковь, духовное пение, иконы — первые изящнейшие предметы по содержанию и по силе. Стихии, питающие жизнь духовную, это — Таинства. Церковь, церковность и святые Тайны — как скиния для души…» То, что сопутствует преобразованию души в христианскую, не охватишь никаким рациональным дискурсом!

Всего больше это напоминает… нет, даже не процесс перевода с языка на язык, а то, как ребенка изначально учат пониманию и говорению слов. Согласитесь, сложнейшая и деликтанейшая тема! Ф. де Соссюр называл это «совокуплением мысли со звучащей материей» и ставил в подобие творению мира. Исподволь lingua mentalis ребенка трансформируется в lingua materialis, настраивается на конкретный национальный язык. Главенствующую роль играет то, что в психологии определяется словом «гештальт»: целостные, нерасчлененные образы мира («фреймы»), в которых много интуитивного, архетипа, космизма… Ребенок просвещается словом, «оязычивается», отчасти с неохотою оставляя свой слитный мир, отказываясь от прото-картины и изо всех сил вникая в положение, перевоплощаясь в другого. Он начинает с местоимений, артиклей, наречий — каркаса коммуникации, «строительных лесов» языка, и постепенно наращивает на них плоть. Так «гештальтные фреймы» оказываются вербализованы, сам же ученик вырастает в носителя конкретного языка. Дальнейшее развитие его мышления встает уже на другие рельсы и будет находиться в теснейшей связи со словом и речью.

Он еще подрастет и освоит абстракции и обобщения, без которых невозможно понимать многое, например, время. Маленькие дети, как и некоторые архаические народности, различают лишь 3 измерения и обитают всегда в настоящем. «Прошлое», даже «вчера», а тем более «будущее», «завтра» остается вне рамок их представлений.

Духовное развитие, восприятие евангельских реалий сродни этому. В психическом плане оно так же опирается на прото-картину, начавшую складываться в нас еще до рождения. Где-то здесь, на неведомых дорожках произошла Встреча. Изредка, как у митр. Антония Сурожского, эта Встреча носит характер встречи личной, по большинству будучи связана с моментальным, пронизывающим душу насквозь осенением. В последнем приоткрывается образ общения, язык Бога Слова, как способ человеку быть понятым в мире духовном.

При том, что «точка обращения» или «точки обращения» не всегда даже ясно прослеживаются конкретным сознанием, они остаются точками максимальной совестной восприимчивости. В память врезается всё, что здесь было, до мельчайших подробностей. Как порой запах прелых осенних листьев, особенный свет или тактильность возьмут и воскресят ни с того, ни с сего… не воспоминание даже, но целостное состояние («гештальт»), с этим связанное. Отныне мы опытно знаем, где Бог. Он — в «точке касания». И можно даже, закрыв глаза, перенестись в нее и посмотреть, чем с нашей стороны данное касание было вызвано. По своей воле, впрочем, Встречи не вызвать. Можно лишь шестым чувством, особенным вкусом угадывать нарастание в себе и кругом, в обстоятельствах жизни неуловимого оттенка напряжения, сигнализирующего: Бог приближается, Он здесь. Таковы бывают ситуации, требующие какого-нибудь важного поступка или решения.

Шутить впоследствии можно будет над всем, но не над этим. Отступать будет «можно», но только до рубежа, означающего переход рубикона вспять, в состояние, когда еще не было Встречи. Дальнейшее отступление означает сожжение совести. Уловив образ высшего языка, человек дальше осваивается в Церкви и просвещается словом, но словом особым, действующим не в 4-х, как у нас, а в большем числе измерений. Значение здесь получают индивидуальные рассудок и воля, но больше их — неразложимые элементы и категории. У Мартина Хайдеггера это экзистенциалы — особые, как он пишет, «кристаллизации фундаментального опыта присутствия», Dasein. Необходимые черты земного существования, данности, согласно философу, описывает ряд: люди (das Man), бытие-в, расположение, понимание, речь, забота, смерть, совесть, время. Для духовного существования ряд по-видимому должен быть следующим: «память смертная», «созерцание страстей Господних», «сокрушение о грехах», «радость о Воскресении», «благодарение за благодеяния Божии», «непрестанная молитва», «трезвение» и другие понятия, знакомые нам по святоотеческому учению. Именно дорефлективным смысло-эмоциональным содержанием задается несущая конструкция Православия и его Традиции. Отдельную роль в просвещении играет прототип. В становлении ребенка это прототипы родителей, материнского и отцовского. Для христианина — прототипы духовного: лица и отблески в них Вечности, не увидев которых хотя бы однажды, не можешь, согласно Традиции, прийти ко спасению.

В мире, лишенном Традиции, царствуют иные традиции. Хайдеггера прямо пугает это. В начале «Бытия и Времени» он замечает: «Традиция принимает то, что обрушивается на нас и освещает это самоочевидностью». Борьба против традиций становится уделом для всякого развитого «я», его борьбой за себя. Традиция с большой буквы видоизменяет и переплавляет «я». Спаиваясь с врожденной, «природной» душой, она производит metanoia, очищая и просвещая нрав, приближая его к евангельскому, Христову, и становится для человека в итоге его новой, «второй натурой».

Конечно, мы далеки, и Традиция с большой буквы сама представляет для нас сложную криптограмму. Но никакой «евангелизации» вне этого мы не получим! Без посторонней помощи, благой педагогической условности, до поры смягчающей, как у ребенка, кризис несостоятельности, получаемое в результате поверхностно-активистской евангелизации оказывается «маслом масляным» — волюнтаризмом и отвлеченностью. И небезобидными, должен сказать, поскольку полученное в субъективистской селекции «личное христианство» весьма скоро начнет продвигаться вперед всею силою самореализующегося «я».

Не хитро даже то, чтобы раз или два или три вникнуть в евангельское содержание. Потом нужно еще поддержать тонус. Педагогике и психологии хорошо известен этот эффект энтропии, «затухания колебаний». «Душа, вчера еще объятая религиозным горением, сегодня на том же месте испытывает как бы какое-то охлаждение, завтра же начнет откровенно скучать», — пишет Семен Франк. Известна также и ограниченность убеждения со стороны. Только вначале рассуждения на нравственные темы, экзегеза, расширение религиозного мировоззрения двигают христианина вперед. Скоро оказывается, что, сколько бы мы не говорили на евангельские темы и о любви Христа к нам, мы толчемся на месте. Или того хуже: вынуждены повышать и повышать эмоциональный градус, двигаясь в направлении оргиастического исступления т. н. «харизматиков».

Вся мудрость и педагогичность, с которыми святоотеческое Православие подходит к жизни и исправлению человека, в том, что оно знает не только силу порыва и внутреннего воодушевления, но и их кратковременность, непредсказуемость, слабость, которые не дают постоянной энергии и не представляют основы для жизни духовной.

Пора наконец перестать витать в эмпиреях прекраснодушия, а констатировать очевидное:

- существуют конкретные содержание и смысл Евангелия;

- существует традиционное, православное, святоотеческое их раскрытие;

- существуют те, кто по разным причинам не вмещает духовное слово, и мыслят Евангелие и веру по-своему;

- не требуя ни от кого ничего, мы содействуем и желаем привести каждого в согласие со святыми отцами и не колеблемся сами.

Понятно, что это же самое значит на общецерковном плане. Поиск Традиции и возвращение к ней с собиранием и прояснением в свете её содержания прочих традиций — обрядов, обычаев, идеологий — осколков и отголосков большого.

http://www.pravaya.ru/look/14 778