Счастье быть художником

Одесса. Зима. Командировка. Куда лежит путь интеллигентных людей после того, как отзвучали гостеприимные приветствия организаторов их визита и совершена ознакомительная прогулка по улицам, переулкам и дворам центра промерзшей Одессы? Разумеется, туда, где процесс знакомства с культурным наследием жителей этого замечательного города можно продолжить уже в тепле и тишине. То есть в музей. Наш выбор пал на Одесский музей восточного и европейского искусства — один из лучших на Украине.

Дворец, в котором расположен музей, построен в 1856—1858 годах по проекту архитектора Л. Оттона, на сегодняшний день он утратил свой парадный облик — прежде богатый, но уже давно требующий ремонта декор — лепнина, резьба и позолота — свидетельствует о том, что искусство незалежной Украины переживает на сегодняшний день не самые лучшие свои времена. Каково же было наше удивление увидеть в стенах музея не только замечательные коллекции живописи и произведений декоративно-прикладного искусства мастеров прошлого, но и экспозиции современных одесских художников. Среди них особо привлекла наше внимание большая серия картин на библейские мотивы Народного Художника Украины Виталия Мликберова. Когда мы узнали о том, что мастер не только пишет картины, но и преподает в знаменитом Художественном училище им. М. Б. Грекова, появилось желание познакомиться с ним поближе, чтобы понять, кто они, современные одесские художники.

Интервью с Виталием Аликберовым

Виталий Мурсалович Аликберов, живописец, Народный Художник Украины, член Национального союза художников Украины, преподаватель Одесского художественного училища им. М. Б. Грекова. В 1994 г. начала работу российско-украинская культурно-просветительская программа «Живопись Виталия Аликберова». Работы Виталия Аликберова экспонировались в Москве, Санкт-Петербурге, Киеве, Одессе и Харькове. Произведения Виталия Аликберова находятся в государственных и частных коллекциях 17 стран мира, среди них коллекция экс-президента России Бориса Ельцина, экс-президента США Билла Клинтона, президента Республики Греция господина Константилопулоса, экс-президента Молдавии Петра Лучинского, президента Украины Виктора Ющенко, митрополита Киевского и всея Украины Владимира и патриарха Московского и всея Руси Алексия II.

Если тебе есть что сказать, ты научишься это выражать

— Расскажите, пожалуйста, о своей мастерской и студентах.

— Я шел сюда с одной целью — просто работать. Тут натура есть, живое общение с людьми. Я никогда не чувствую усталости здесь. И мои студенты не чувствуют ее. Они могут прийти утром и рисовать до вечера. Получилась у нас такая мастерская, из которой в этом году хлопец поступил в Москву, а другой — в Питер. В Киев все поступили, кто поехал. Я никого никогда не ругал, никому ни разу замечания не сделал. Все шуткой, все смехом. Но где-то полгода надо, чтобы ребята раскрепостились после мастерских. Они же в разных мастерских были. На экзамене ниже тройки не поставлю. Кто хочет больше — должен прийти, нарисовать по памяти то, что я его попрошу. Двоек не ставлю, потому что люди разные. Для кого-то рисунок — это специальность, а для кого-то общеобразовательный предмет. Зачем я буду их угнетать? Просто ставлю «три». А пятерку получает тот, кто знает, что может добросовестно рисовать все, что я скажу, без натуры, по памяти. Сначала скелет нарисуй, потом мышцы. Это практическая работа, за нее ставится высшая оценка. Она ставится за то, что студент рисует сознательно, за пространственное видение. Основная проблема во всех институтских изобразительных предметах — они забивают голову таким тупым вопросом: сначала вы учитесь, а потом вы занимаетесь творчеством. Это чушь собачья! Самое глупое высказывание! Творчеством нельзя заниматься. «Я уже перешел на творческую работу…» — это на что? Помните, есть притча об электроутюге, который сказал: выдерните эту розетку, я перехожу на творческую работу! Ну, выдернули. И что из него осталось? Ничего.

Надо воссоединиться с миром, и процесс будет идти как творческий. Если есть что тебе сказать, ты учишься это выражать. И тогда в академической учебе ты сам видишь, чего тебе не хватает — умения, мастерства, красок, что не получается. А если человеку нечего сказать, то он уже начинает заниматься не творчеством, а изобретательством, не так, как тот, не так, как этот. А сколько есть искусств в мире? Делай, как ни у кого, скажи свое. Ты будешь как никто. Голос ведь у всех при рождении разный. Даже размер ботинок разный. Как мы узнаём человека? Он что, старается быть непохожим на других? Он уже родился непохожий! Если он начинает стараться быть непохожим на других, он становится как другие. Становится массой. Массой, старающейся быть непохожей на других. Поэтому я не знаю как… Чем меньше художник «парится» этим процессом, чем он больше видит, — «созерцая видимое, познаём сокровенное». Мы не изобретатели, мы не собираемся никого развлекать и играть в эти игры: «Оооо! Эта картина продалась за миллион, давайте все так делать!» Это же не базар, где один вынес картошку, а все — яблоки. И картошка очень дорогая. Назавтра — все вытащили картошку. И она лежит. Этот массовый западный вариант, рыночный подход к искусству. А какие могут быть рыночные отношения в искусстве? Какая может быть рыночная любовь? Да это же чушь. Дай Бог тебе любить так, как ты сам любишь. Вот такая вот концепция наша, негласная.

— А как человеку услышать свой голос?

— Говорить им. Если человек чувствует, что он должен высказать так, как он понимает, в голос. Сказать, чтобы он сам услышал фальшь. Это как учить иностранные языки — самому себе кажется, что хорошо владеет, а как заговорит, то сразу видно, что брешет. Если он четко мог сказать, выразить свою мысль, значит, у него есть четкое мышление, значит, он мыслит. Кто как может. Это невозможно высказать, нельзя, потому что придумка выйдет. И человек подумает: вот, я такой! Нет, он должен это почувствовать. И тогда ему будет наплевать на все первоисточники, на все образцы. Вот когда он почувствует, что все образцы — это прошлое, или, как говорится, не учитесь у трупов, потому что они давно умерли. Чему можно научиться у трупов? У нас как говорят? «Посмотрите, как работал великий мастер!» Да он для нас, что ли, работал? Он в свое время делал свое дело и никого не спрашивал. Ну, а чего мы должны смотреть, как он работал?

Художник подобен создателю. Когда он проводит линию, никто не может сказать ему, правильно он это сделал или неправильно. Потому что никто не знает, зачем он ее провел. Откуда кто знает? Вот он провел — он неправильно сделал? Откуда они знают? Я, может, вот ЭТО хочу сделать. Поэтому трудно сказать. Это — в нем. В его молчании. И тогда все остальное исчезает. Но зато он приближается к какой-то сфере, которая начинает ему помогать. Она дает ему силу для этого, она дает ему направление, она уберегает его от таких вещей, как наплывы модных побрякушек всяких, он выплевывает жвачку сразу, снимает с ушей вот эти наушники-дебилизаторы, забывает весь тупизм этот. И начинает слышать, видеть, потому что самое главное — родился человек с глазами, ушами не для того, чтобы вставить в них вот эти штуки. Если он вставил вот эти штуки, на глаза еще надел какие-то штуки, на ноги еще какие-то, так он через 10 лет исчезнет вообще. Без этих штук останется такая дрыглистая масса… И вот так пройдет вся жизнь…

— Вы говорили еще о том, что человеку важно иметь ресурс, который бы его поддерживал…

— А он ему дается, если человек идет туда, куда ему предназначено. Ему дается этот ресурс, если он идет той дорогой, которая не противоречит ему, не выдуманной. Если он взял карандаш, то это нормально, взял и идет. А если он взял еще холодильник с собой, это уже есть определенный груз, который тяжел для него, потому что нужен ли холодильник, когда надо идти в путешествие пешком? Еще телевизор можно взять с собой. И далеко ли пойдешь? Берется самое легкое, то, что можно взять в карманы.

Музыка звучит между нотами

— Как зарождается произведение?

— Этого никто не знает. Человек чувствует, что это надо сделать ЭТО — сразу ясно что. Если он может, если у него хватает мастерства, то это происходит сразу, быстро, потому что завтра ему новая тема будет — и он будет разрываться между этой и другой, поэтому он должен уметь безотлагательно воплощать сегодняшнюю тему в произведение. Если что-то вокруг тебя или в тебе приходит, то это надо или выразить, или хотя бы осознать. Еще есть одна крайне необъяснимая вещь — иногда то, что приходит с автором произведения, нужнее зрителю, чем самому художнику. И когда он выставляет эту работу, то сам не знает, как ее замысел доходит до зрителя, ведь он может трогать людей совершенно неожиданным образом. Поэтому я говорил и всегда говорю: для того чтобы увидеть любую картину (особенно картину, которая вроде непонятна), не надо напрягаться. Никогда. Надо просто идти смотреть, она сама заговорит. Если не напрягаться, то возможен резонанс — произведение сразу зазвенит, и ты увидишь в нем что-то значимое для тебя. А с виду картина может вообще ничто из себя, казалось бы, не представлять, но для тебя она может быть чем-то гораздо большим, чем изображенный на ней сюжет. Это трудно объяснить. Нет какой-то явной точки, показывающей, как зарождается произведение. Вот можно идти по улице, увидеть трещину на стенке, прийти домой и написать что-то совершенно другое — никакой трещины, никакой стенки. Напишется совершенно другое… Вызывается какая-то ассоциация, может быть, но трудно называть это и ассоциацией. Ассоциация — это что? Это мгновенное пробуждение совокупности разных воспоминаний. Картины зарождаются обычно у тех живописцев, которые «творят». Вот они берут тему, разрабатывают ее (сейчас многие пишут концепции), сидят в своих прожектах, топчутся, думают, изобретают, мучаются. И вот они пишет здоровенные трактаты, чтобы как-то понять, даже не что бы что-то нарисовать, а для того, чтобы доказать, что их картины чего-то стоят. Но стоит ли они того? Стоит ли придумывать новые буквы, чтобы написать слово «велосипед»? Стоит ли писать такими буквами? Если самого тебя за этим словом нет, то какие буквы ни придумывай, до зрителя не доберешься. Потому что это всего лишь изобразительная часть. Это как в музыке — музыка звучит между нотами. Не ноты, а расстояние между нотами создает музыку. Мозг делает музыку. Сам. Так и здесь то же самое. Если изображено, то это не значит, что это самое главное. Вот то, что там прозвучало, оттуда, вот то — главное. Мне так кажется.

— С чего началась вот эта ваша библейская серия?

— А у меня нет библейской серии. Просто все так думают. Я не возвращаюсь к ней и не ухожу от нее. У меня нет больших и маленьких тем. Оно просто возникает — вот шел по улице, увидел толпу людей и вдруг увидел фигуру человека. И все. Я увидел в прямом смысле слова. Там толпились люди, около этой искусственной плащаницы, а никто не побачил, когда вон там мелькнула фигура. Люди не могли увидеть его, потому что человек, который идет на базар, идет за картошкой или за колбаской. И не автор я этой работе. Я просто ее сделал. Человек, который это записал.

— А когда очередная работа подходит к концу, что для вас важным в ней становится? Что она для вас?

— Ничего. Мои работы надо просто смотреть, они для людей. Так же, как просто мне надо это сделать. Надо, чтобы это люди смотрели. И не больше. А вся проблема нынешнего изобразительного искусства — догнать Европу, упасть в ноги Европе, Америке, выдумать что-то такое, чего никто не видел. Выдумать определенную форму, чтобы удивить толпу. Чтобы какой-то нувориш взял это и сказал: «Оооо, вот это я покупаю! Миллион!» И завтра все, как один, выстроились и стали повторять эту работу. Но ведь вы же человеки! Никогда груша не становится сливой, независимо от того, что модно продавать в этом году. И собака никогда не станет воробьем, хотя воробьи котируются сейчас в Европе. Так собака искреннее человека оказывается, дерево искреннее человека, всё искреннее человека. И выходит, что человек превращает себя в самое беспомощное создание, в поддающееся вот этой социальной дрессуре существо. Научишь его лаять — он будет лаять. Научишь кукарекать — будет кукарекать. И летать будет. Вот потому с него самая большая ответственность, потому что он только тогда человек, когда учится. Но что он творит? Ружье удлинил дальше, чтобы убить ближнего, бомбу придумал — убить ближнего, еще что-то придумал, чтобы забрать больше. Это не человек. Это самый примитивный животный организм, первобытная сущность. Вот сейчас мы возвращаемся к первобытной сущности человека, чтобы захватить больше. Территорию захватить — раньше для пастбищ было, сейчас для нефти. Муть, короче говоря.

Продолжение следует…

Александр Болмасов

http://www.taday.ru/text/87 544.html