 |
| Русский дом | Сергей Тюляков | 09.01.2008 |
Вероятно поэтому вопрос о сооружении памятника решился очень быстро, в кулуарах, без широкого обсуждения. Я не против установки на этом доме памятной доски в честь поэта, но я против сооружения памятника ему в исторической части города. Ведь он будет стоять напротив Иоанно-Предтеченского монастыря и храма Святого князя Владимира в Старых садах. В древности здесь находились летние резиденции Московских Великих князей и митрополитов. Намоленные места. А поэт в своих стихах и очерках о Москве, на мой взгляд, оскорбительно искажал быт и образ жизни русских москвичей. «Низкие душонки», «убогая славянщина» — такие определения даёт Осип Мандельштам жителям Замоскворечья.
Уроженец Варшавы, иудей, ставший лютеранином, петербургский студент и ценитель красот Армении, он не понимает или не хочет понять, что «убогий» — от слова «у Бога», и означает «почтительный, смиренный». Сомневаюсь, что многие современные литераторы знают об этом! Первоначальный смысл этого слова искажён, что делает его уничижительным, пренебрежительным. В настоящем смысле слова «убогая Москва» не находит в сердце поэта отклик, скорее, наоборот. Почитатели его творчества на постоянных приятельских посиделках и междусобойчиках, в том числе и на телевидении, уверяют, что «сор московский», который так часто пытается изобразить поэт, превращается у него в «чистое золото поэзии». Они доказывают, что поэт создал «свой образ Москвы, никем не увиденный, неповторимый». Пусть меня назовут невеждой, но для меня этот «сор» — самый настоящий сор. И не превращается он в золото!
Читаем главу «Москва» из очерка «Путешествие в Армению»: «Рядом со мною проживали суровые трудящиеся, Бог отказал этим людям в приветливости. Им не был чужд культ умерших, а также некоторое уважение к отсутствующим. Надеюсь, что эти люди со славянски пресными и жестокими лицами ели и пили в фотографической молельне». Мандельштам сомневается, что трудящиеся могли иметь фотографии своих предков. «И я благодарю своё рождение за то, что я лишь случайный гость Замоскворечья и в нём не проведу лучших своих лет. Нигде и никогда я не чувствовал с такой силой арбузную пустоту России… Кругом были не дай Бог какие весёленькие домики с низкими душонками и трусливо поставленными окнами». Поэт вправе сомневаться, но за «арбузную пустоту России», надеюсь, и сегодня получит достойный ответ. Когда он работал над этим очерком, в 1923 году, Третьяковская галерея не была закрыта для посещения, работали театры, проводились выставки. Культурная жизнь города бурлила и кипела. В тот год в Москве ещё не уничтожались храмы и памятники. В ней жили Сергей Есенин, Владимир Маяковский, другие знаменитые поэты и писатели. Разве может благородный человек выставлять на позор своё сокровенное, родное и близкое? Конечно, нет. А была ли родной для Мандельштама Москва, в отличие от Петербурга? Сомневаюсь. Поэт называл Первопрестольную — «буддистская Москва». О Замоскворечье восторженно писали русские классики-бытописатели. Они показывали нищету, изъяны общественной жизни и нравов горожан, но они любили этот город. Писатель Владимир Алексеевич Гиляровский — великий знаток столицы, оставил потомкам прекрасные воспоминания о старой Москве. Но нет в городе памятника этому замечательному патриоту-москвичу!
А какие воспоминания о Москве у Осипа Мандельштама? Читаем о Сухаревской башне: «Построил её Пётр с перепугу, после дурного сна». Там же, в главе «Сухаревка», читаем о посетителях и торговцах местного рынка (1923 год): «Это какая-то смесь хорька и человека, подлинно убогая „славянщина“. Эти хитрые глазки, эти маленькие уши, эти волчьи лбы, этот кустарный румянец. Дикое зрелище базара… Здесь могут разорвать человека за украденный пирог и будут швыряться им, как резиновой куклой». Интересна ли поэту история города? Нет, она ему не нужна и не интересна — «не ищу следов старины: разве свадьба проедет на четырёх извозчиках — жених мрачным именинником, невеста белым куколем, разве на середину пивной, где к трёхгорному пиву подают мочёный горох с солёной корочкой, выйдет запевала, как дюжий дьякон, — и запоёт вместе с хором чёрт знает какую обедню… Это в Москве смертная скука прикидывалась то просвещением, то оспопрививанием». Отвратительно сравнение церковной службы с трактирным балаганом.
А в Старосадском переулке и на соседних с ним улицах проводились в те годы весёлые ярмарки. НЭП оживил жизнь Москвы, приезжие торговцы-крестьяне вскладчину заказывали молебны, милиция справно несла службу и следила за порядком. Об этом напишут историки и краеведы, а не бывший эсер-инородец Мандельштам. Указанные откровения поэта о Москве и её жителях не нашли отражения в книге «Мандельштам» из серии ЖЗЛ (автор Олег Лекманов). Очень жаль! Полуправда хуже, чем ложь. Народ должен знать правду о тех, кому на государственные деньги воздвигаются памятники.
