Человечная история

Субъективные размышления о пьесе Альбера Камю «Калигула»

Самое ужасное, что может произойти с человеком (и обязательно происходит), — это осознание им своей смертности. Это же, наверное, и самое прекрасное — смотря как посмотреть, уж простите за тавтологию. Момент осознания конечности жизни становится пресловутым «моментом истины» и определяет все дальнейшее мировоззрение. Особенно, если этот момент наступает неожиданно и проступает в сознании, еще не замутненном общепринятыми идеями и представлениями, а потому не совсем готовом к такого рода откровениям… Все, прописные истины закончились — потому что существует только одна-единственная истина, «простая и ясная, немного нелепая» и «ее трудно открывать для себя и тяжело выносить»: «Люди умирают и они несчастны». И перед этой истиной меркнет любая другая правда.

Вы скажете: «Что за пафос?» — и будете правы. Вы — взрослые, я — взрослая, все мы смертны, никакой трагедии. Однако представьте трехлетнего ребенка, которому вдруг в ночи, в темноте, внезапно впервые открылась во всей своей простоте и нелепости эта истина. Я умру. И все будет: дерево за окном будет, другие дети будут, а МЕНЯ НЕ БУДЕТ. И холодный бескрайний ужас от неотвратимости этого «не будет». И бессмысленность всего остального, что пока еще есть. Откуда мне было знать, что происходящее со мной некие умные дяди давным-давно назвали экзистенциальным кризисом и сочинили кучу инструкций по его преодолению? Умных философов со мной рядом не оказалось, зато была бабушка, интуитивно нашедшая единственно правильный способ купировать мое горе. Узнав причину вопля, она спросила: «Ну и что ты так орешь? Я умру раньше тебя — я же не плачу».

Истерика прекратилась сразу же. Ужас не исчез, но он утратил тот самый «пафос». Ужас стал обыденным и простым, как и сама недавно открытая истина. Как и сама жизнь. Позже в ней, в моей жизни, появились вера, религия, идеалы, но и они до конца не вытеснили остаток того холодного ужаса, который поселился во мне той ночью. Основная же часть его со временем переросла в некую обиду на факт неотвратимости смерти (необходимое пояснение: даже будучи верующей, я уверена, что смерть — трагедия ввиду того, что она так или иначе означает потерю индивидуальности. В возрасте трех лет верующей я еще не была, но это не столь важно: религиозное воспитание все равно не способно оградить человека от мировоззренческих кризисов).

В 16 лет мне в руки попалась книга, удивительно точно отражавшая и мой прошлый ужас, и настоящую обиду, — пьеса «Калигула» Альбера Камю в переводе Юлии Гинзбург (если решите прочесть, выбирайте только этот перевод: другие на порядок хуже). Об этой пьесе в критике много упоминаний, но мало работ, ей посвященных. А пьеса стоит отдельного исследования (проводить которое в рамках этой статьи, конечно, не представляется возможным). Поэтому — вкратце о главном. Лучше, чем автор, я не скажу, потому — цитата: «„Калигула“ — это история верховного самоубийства. История, которая в высшей степени трагична и человечна. Из верности самому себе, неверный по отношению к ближним, Калигула соглашается умереть, поняв, что никто не может спастись в одиночку и что нельзя быть свободным против других людей» (А. Камю, из предисловия к американскому изданию сборника пьес в 1958 г.).

Совет тем, кто еще не знаком с пьесой, но что-то где-то читал о римском императоре Гае Калигуле или смотрел фильм Тинто Брасса: забудьте это все. При чтении текста Камю вам это никак не пригодится — наоборот, может помешать. Как помешало зрителям первой постановки в послевоенной Франции (Калигулу играл Жерар Филипп): тогда «трагичную и человечную историю» восприняли как сугубо тираноборческое, даже антифашистское произведение. Пьеса Камю — не о Калигуле-историческом персонаже. Она о каждом, кто рано или поздно открывает ту самую «простую и ясную истину» (это цитата из текста Камю), и для кого затем открывается то, что я назвала «холодным обыденным ужасом», а экзистенциалисты называют абсурдом. Абсурд и бунт — два основополагающих понятия экзистенциализма Камю-философа. Они же на самом деле — основные движущие силы пьесы. У мертвого тела любимой романтичный, религиозный (!) юноша-император «открывает для себя» «простую и немного нелепую истину» о смертности и страдании человека, об абсурдности его бытия. И он начинает бунтовать против этой абсурдности, как умеет: убивая и насилуя подданных и в буквальном смысле требуя Луну с неба. Убийства «оправданы» собственной готовностью умереть, но предварительно познакомить окружающих как можно ближе со все той же проклятой, единственно верной истиной. Луна, добытая с небес, будет означать конец абсурда (заменить Луну Калигуле также могли бы счастье или бессмертие). Разумеется, экзистенциальный бунт провалится, абсурд побежден не будет, но и мириться с ним Калигула не захочет, а потому, прогнав друзей и убив жену, он даже с некоторым облегчением бросится навстречу мечам заговорщиков.

Отдельно хотелось бы сказать о действующих лицах пьесы (обычно исследователи обходят их вниманием). Всего их 24, из них пятеро — главные персонажи. При внимательном же прочтении оказывается, что все они — грани одной и той же личности: человека, осознавшего абсурдность своего бытия и ищущего выход из последовавшего за этим экзистенциального кризиса. И все они показывают нам возможные варианты выхода. Так, поэт Сципион, сам подчеркивающий родство душ с Калигулой, при такой интерпретации оказывается как бы недо-Калигулой: столкнувшись с абсурдом, он покидает сцену, чтобы «искать объяснения всему этому». Геликон, верный друг Гая, давно примирился с абсурдом и старается «ни во что не вмешиваться». Херея, единственный антагонист Калигулы, однажды признается, что просто «заставил в себе замолчать все, что могло быть на него похоже». Цезония, старая жена-любовница, растворившись в муже — философствующем убийце, нашла самый, так сказать, оптимистичный выход из ситуации абсурда — «просто любить и быть счастливой». И наконец, Гай, совершающий свое «верховное самоубийство» на протяжении всех 4-х действий и гибнущий в финале, тоже показывает пример преодоления абсурда, только его вариант — самый худший. Он и сам это осознает, только поздно: «Я пошел не той дорогой. Она никуда не ведет. Моя свобода — ложная».

Таким образом, атеист Камю ведет своего героя от религии, которая, по мысли экзистенциалистов, лишь маскирует абсурд, — если не к гуманизму, то к отрицанию эгоизма и мизантропии. С тезисами экзистенциалистов можно не соглашаться, можно не принимать эту философию, но трудно не согласиться с главной мыслью пьесы о том, что «никто не может спастись в одиночку и что нельзя быть свободным против других людей».

Берег. Пространство души. N3, 2007

http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=4539&Itemid=118