 |
| Православие и современность | Василина Орлова | 27.12.2007 |
-Василина, ты родилась в далеком поселке Дунай Приморского края. С чем было связано твое детство?
-Я родилась в 1979 году, меня и моих сверстников готовили — и в школе, и в семье — к жизни, тогда уже не существовавшей. В букваре была картинка — светловолосый мальчик держит за руку негра и, кажется, вьетнамца. Дружба народов. Фонтан на ВДНХ в Москве — золотые девушки, каждая из которых символизировала одну из республик, чей нерушимый союз навеки сплотила великая Русь. У меня была металлическая красная звездочка на черном фартуке школьной формы. Мне хотелось пластмассовую. Нет, мои представления о взрослой жизни совершенно не соответствовали реальности…
Детство в поселке-базе подводных лодок связано с сигналами ночной тревоги, которая поднимала отца, с маминой каштановой длинной косой, с красным ковром, большими божьими коровками, трехколесным велосипедом, с ребятами во дворе пятиэтажки, криками чаек, холодным морем.
-А как ты решила стать… философом?
-Вообще-то я намеревалась стать природоведом. Заполняла коробки образцами найденных повсеместно минералов, а также ловила жуков. Впрочем, философия вовсе не отменяет этих занятий, напротив.
Я стояла перед дверью в летнюю приемную комиссию университета — в комнате было распахнуто окно, — и вдруг увидела, что в нынешнем году на философском факультете открыт набор студентов на отделение религиоведения. Я подала туда документы отчасти в надежде, что эта экзотическая наука мало кого заинтересует. Потом оказалось, что конкурс туда, напротив, был больше.
-Занятия философией сильно повлияли на тебя?
-Роль образования трудно преувеличить в деле формирования личности, это заложено в самом слове — «образование». Университет — особая среда. Кажется, там сам воздух имеет другой вкус. Мне много дал наш вольный семинар с поэтом Денисом Карасёвым и другими нашими друзьями — после занятий мы пили скверное красное вино в заросшей беседке у университетской обсерватории, где все было засыпано желтыми листьями…
-Вероятно, у тебя тяга к творчеству, художественному осмыслению жизни ведет к совмещению различных практик: ты одновременно прозаик, поэт, эссеист, критик, журналист. И противоречий нет?
-Нет, оно отменяется ради окончательной цели. Вообще, я больше озабочена чем-то конкретным, что просится быть сказанным, нежели тем, чем это окажется по форме. Просто что-то я могу нарисовать гуашью на клетчатом листочке, а для другого мне, скорее всего, потребуется фотоаппарат.
-Василина — строгая девушка? Многим так кажется… Серьезная девушка-философ не может быть веселой?
-Я довольно охотно смеюсь, как мне кажется. Часто над разными пустяками. В пересказе они покажутся несмешными. Ирония и особенно самоирония — вещь, конечно, приятная. Но я очень уважаю серьезных людей, у которых как будто бы нет чувства юмора. Это довольно редко встречается, но бывает.
-А могут ли серьезные девушки ошибаться, например, использовать слова-паразиты в своей речи?
-Иногда я и впрямь слишком часто использую оборот «собственно говоря». Но я не очень-то стремлюсь от него избавляться. Заминки в речи вроде таких слов — это порой просто тайм-аут.
-Василина, не могу не спросить у тебя про роман «Пустыня», на данный момент — самый популярный твой роман. Его основой стали факты из личной биографии. Насколько в прозу можно «впускать» элементы реальности, собственной жизни?
-По большому счету, «элементы реальности» и конструируют прозу. Но собственная жизнь и так слишком сказывается на прозе, чтобы ее специально туда тащить. «Пустыня» — это, может быть, самая известная моя вещь, но она далеко не популярна. Эта книга никогда не будет иметь широкого успеха. Пустыня — место очень правильное, чтобы жить, но, к сожалению, жить там невозможно. Во всяком случае, у меня не получается.
-Слово «пустыня» в романе ассоциативно связывается с «пустотой». Как ты сама борешься с внутренней, душевной пустотой? Что это для тебя?
-Может быть, это чувство покинутости, одинокости, сиротства? Но человек никогда не бывает один. Может быть, чувство пустоты еще возникает от того, что жизнь насыщена событиями, в которых не просматривается смысла? Или душевная пустота — это уныние? У меня как-то не сложилось завершенного представления о том, что такое душевная пустота. Бывают разные состояния.
-Василина, нужны ли молодые писатели нашей стране, заинтересована ли она в них или пока нет?
-Мне кажется, стоит уменьшить масштаб — я не могу говорить за молодых писателей или за страну. Судя по происходящему, есть некий призыв. Но я бы на месте пишущего человека остереглась этого призыва.
-А что надо знать в литературе, для того, чтобы не прослыть несведущим в наше время? Будь я молодым человеком 20 лет, ничего не понимающим в литературе, но очень стремящимся читать стоящие книги, на что бы мне следовало обратить свое внимание прежде всего и почему?
-Если бы ты спросила моего совета, то я бы рискнула назвать прежде всего Библию. Псалтирь, Евангелие, Книга Иова, Книга Екклесиаста. Это величайшие книги в истории человечества. Однако, как бы ни была важна в культуре и для вас лично религиозная литература, ограничиваться ею образованный человек не имеет возможности.
Стоит уделить внимание, как мне думается, прозе и стихам Александра Сергеевича Пушкина, художественным вещам Николая Васильевича Гоголя, особенно «Мертвым душам», Федору Михайловичу Достоевскому. Достоевского, как мне кажется, стоит читать как можно более полно, включая дневники, письма. В целом, нужно знать русскую классику. Зачем и почему? Затем и потому, для начала, что, если этот минимум миниморум вам не известен, то в обществе нормальных людей вы будете идиотом, и только в обществе идиотов — нормальным человеком.
-В какой-то момент мне показалось, что сфера твоих интересов — это только письмо, и шире — литература, беллетристика. Хочется найти пределы этих интересов — рисование? Политика?
-Пожалуй, чтение. Затем фотографирование, но я не уверена, что это «вне сферы письма». Мне кажется, фотография — это не вполне самодостаточное явление. Фотография очень зависит от сопровождающего ее текста.
Нужно по возможности трезво смотреть на вещи: совсем молодой человек вряд ли может что-то сделать в политике. Даже для того, чтобы заявить осмысленный протест против чего бы то ни было, у молодого человека, как правило, не хватает изворотливости.
-Василина, прости за личный вопрос, но я не могу не спросить тебя о вере. Творческий человек иначе по сравнению с обычными людьми воспринимает мир, он видит его детальнее, замечает те штрихи и подробности, что ускользают от внимания большинства из нас — соответственно, и отношение к вере у него априори другое.
-Мне кажется, это очень внутренний и важный вопрос для каждого. Могу сказать, что настоящее «это перевернуло мою жизнь» происходит, мне кажется, при самых минимальных внешних изменениях. Вера составляет значительную часть наших представлений о мире. Есть некоторые вещи, которые мы не подвергаем сомнению. Они обладают как бы презумпцией реальности. Мы верим, как минимум, в существование окружающего мира и нас в нем. Это знаменитый картезианский принцип. В этом смысле человек вовсе не приходил к вере, а родился и воспитывался в ней. В любой жизни есть религиозные практики, например, покупка — это тоже ритуал. И есть воззрения, похожие на религиозные. Они неизбежны. Но если человек «пришел» к религии, то, конечно, страдание было здесь, где-то внутри, а сам он, скорее всего, ищет путь избавления от страданий. Страдание — обыкновенное состояние человека. Не исключено, что момент прихода к вере может быть больше похож на солнечное озарение. Но в этом случае это всего лишь момент. Прежде всего, стоило бы как следует понять — во что же именно ты веришь? Даже выяснение такого простого вопроса требует значительных усилий. Вера не избавляет нас от необходимости ее постигнуть. В противном случае, вера — это заблуждение, которое усиливает страдание.
-А в чем заключается смысл жизни, именно твоей жизни? В чем заключается твоя главная цель, какой аспект этой жизни оказывается важнее всего на данный момент — творчество, работа, что-то другое?
-Я не всегда хочу различать и говорить: вот это — работа, а это — что-то другое. При слове «творчество» мне делается неловко. Главная реализация, мне кажется, возможна в далекой перспективе — не в смысле «в будущем», а в смысле «на всем протяжении жизни». Но, конечно, жизнь реальна лишь в один момент времени. Прямо сейчас.
«Пустыня»: прорыв сквозь душевную пустоту
Роман Василины Орловой «Пустыня» вышел в 2006 году в издательстве «Зебра» в серии «Наша альтернатива». Повествование в нем ведется не линейно: внутри текста оно разбито на главы, а внутри глав еще на подглавки. Это история, которую читателю нужно собирать самому, подобно мозаике. А иначе и быть не может — внутренний посыл облекается в подходящую для романа форму, чья суть заключается в поиске другого и себя в пустыне жизни, желание убежать от боли, которая рядом, внутри и не оставляет, не может уйти.Текст обращен к единственному адресату — «тебе» утраченному, «тебе» потерянному, это обыгрывается даже на обложке книги, где в названии выделены жирным шрифтом две буквы, образующие слово «ты». Весь роман — это отсроченный разговор с тем, кто ушел, кто не рядом, с кем невозможно поделиться всеми эмоциями и событиями, которые происходят с нами каждый день. В повседневности мы говорим об этом близкому, советуемся и размышляем вместе. Что делать, когда этого человека, того, кому могут быть адресованы все твои слова и мысли, нет рядом?
Переживание одиночества связывается с чувством бездомности, ведь домом и духовно близким человеком для тебя становится любимый или любимая. И внутреннее ощущение пустоты уходит, когда он или она говорит тебе: «Я — твой дом». «В рюкзаке ноутбук, в ноутбуке текст, а в тексте — в общем говоря, монолог, устремленный к тебе, разговор с тобой заочным, одно большое письмо, послание в никуда. Кащеева игла» — именно в этом «послании в бутылке» заключается суть внутреннего сюжета романа, движение души героини.
Орлова расцвечивает художественную действительность, дополняя ее живыми элементами, словами, красками. Ассоциативные ряды (воспоминания, неожиданные сопоставительные связи) наполняют книгу деталями, элементами реальности, подобно тому, как фотография становится насыщеннее и ярче в руках опытного фотографа. Сюжет отступает перед этим напором реальности, жизнь со всеми своими красками проходит мимо героини, оставляя ей самой решать, куда идти и с какой скоростью.
Движение в книге имеет очень большое значение. С одной стороны, оно воплощается как движение жизни — скорое, безотносительное к человеку, существующее изначально само по себе, с другой — как внутреннее движение души героини. По сюжету она совершает какие-то перемещения, но все это — лишь элементы внешнего сюжета. Интереснее всего — метаморфозы сюжета внутреннего: в нем движение отсутствует, героиня стоит на месте, это огромная пауза, тянущаяся на протяжении всего романа. Пауза перед поступком, пауза перед серьезным решением. Сочетание скорости и остановки, желание прорваться сквозь то, что душевно невозможно преодолеть, выйти из внутреннего тупика — вот что создает неровную ткань текста.
Простой сюжет, который полностью характеризуют две фразы: «Дмитрий оставил меня. Надо было справляться», не ограничивается контекстом, он расширяется на максимально возможное пространство. Так как в каждой детали, в каждой мелочи — напоминание о самом главном, о том, что, казалось бы, должно уже отболеть и уйти, но возвращается в тысяче мелочей, из которых состоит наша жизнь…
Марта Антоничева
Берег. Пространство души. N 5, 2007
http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=4527&Itemid=115
