 |
| Радонеж | Александр Богатырев | 24.12.2007 |
То, что мир создал Бог, а не дедушка Ленин, в отличие, от многих моих сверстников, я знал с детства. Но в школьные и университетские годы о Боге заставили забыть.
До школы моя бабушка иногда водила меня в храм по воскресеньям, и даже время от времени я причащался.
Я был уверен, что Бог находится за алтарной перегородкой. Когда из окна в алтарь падал широкий луч солнечного света, мне казалось, что я видел в клубах кадильного дыма какие-то светлые существа, похожие на бабочек, кружившихся вокруг невидимого Бога.
Бога я боялся, и, совершая всякие проказы, просил не наказывать меня. Глядя на икону архангела Михаила с огненным мечем в руке, я думал, что Бог очень строг, если у него такие грозные слуги.
Помню, с каким ужасом я ждал наказания за раздавленного мною кузнечика. Потом, даже совершая смертные грехи, я уже не испытывал и сотой доли того горячего раскаяния и жалости.
После бурных студенческих лет я стал все чаще задумываться о смысле дарованной мне жизни.
О Боге в моей среде говорили больше из протеста — уж больно тоскливо и бессмысленно жили мои сверстники, уверовавшие в коммунистическую идею. Для меня «светлое будущее», призванное освещать «темное настоящее», всегда казалось мрачным и пошлым бредом — еще более бездарным, чем фальшивая действительность, в которую мы были погружены. Из нее нельзя было выбраться. Можно было лишь выпрыгнуть, устремившись душою вверх.
В семидесятые годы в Петербурге появились христианские кружки. Я знал о них, но ни разу не посетил их. Религиозное дессиденство не привлекало. В то время я и квартирные посиделки не жаловал, и в храм не ходил. Разве что на Пасхальное богослужение. Но со временем «захаживать» в храм стал все чаще. И к концу семидесятых почувствовал, что без воскресной литургии не могу жить.
Укреплению религиозного чувства способствовало знакомство с одним замечательным человеком из Тбилиси. Он был большим интеллектуалом, гомеопатом, гностиком и антропософом. Лечил бесплатно пол-Тбилиси, вел бесконечные споры и с друзьями, и с недругами о христианстве, об оккультизме, коммунизме и прочих «измах».
В его доме часто бывал известный ныне архимандрит Рафаил Карелин. Он деликатно пытались отвратить нашего друга от антропософии. Но у антропософа был убедительный аргумент — идеи Штайнера работали: и в медицине, и в сельском хозяйстве. Лекарства, изготовленные по Штайнеру, лечили, а овощи, выращенные по его методике, давали огромные урожаи и не травили землю-матушку.
Но, поскольку отец Рафаил был и образован, и деликатен, и в то же время тверд в отстаивании правды Христовой, наш друг довольно скоро увидел неправду антропософии и стал христианином. Но сдаться полностью он не мог в силу невероятного упрямства и постоянной привычке быть в оппозиции. Поэтому христианство он выбрал себе «по вкусу», став католиком.
Эти споры дали мне очень много. Тбилиси мне казался оазисом интеллектуальной и духовной свободы. Отец Рафаил ходил по городу в старом подряснике, никогда его не снимая. Видел я и других батюшек, не боявшихся ходить по городу в подрясниках и с наперсным крестом. В ту пору в Петербурге или Москве такое увидеть было немыслимо. Мои знакомые священники и монахи после службы переодевались в «гражданское», а если и оставались в подрясниках, то заправляли их полы за пояс, чтобы не видно было из-под пальто.
А в Грузии многие бравировали открытым приветствием того, что запрещалось властями. Правда, в те годы запрещения там были вялы и формальны.
Однажды мы поехали с моей приятельницей Дуданой в монастырь Шиомгвиме.
По дороге заехали к одному священнику, служившему в одном из сел неподалеку от монастыря. Он со смехом поведал нам о том, как накануне был разбужен среди ночи громкими сигналами. Выйдя во двор, он увидел за воротами черную «Волгу» с цековскими номерами. Стоявший за воротами человек властно приказал ему быстро отворить ворота. Батюшка мысленно стал прощаться с семьей, стараясь вспомнить, чем прогневил коммунистическое начальство. Он отодвинул засов, открыл ворота и чуть не был сбит с ног — огромный баран с жалостным блеянием метнулся ему под ноги. Взревел мотор. Человек, втолкнувший во двор барана, громко крикнул: «Покойника звали Гиви!»
Вот так в Грузии партийное начальство под покровом ночи подбрасывало на молитвенную память жертвенных животных. Днем они были верными слугами атеистического режима. А по ночам, на всякий случай, пытались замолить свои партийные грехи. С Богом они думали поладить так же, как и со своим вышестоящим начальством — при помощи взяток.
В Гелати я познакомился с отцом Торнике. Он был знаменит тем, что окрестил в Черном море весь пионерский лагерь. Об этом знали все. Начальство негодовало, но никаких репрессий не последовало. А родители были в основном рады, несмотря на клятву пионера «бороться с Богом изо всех молодых сил» и на то, что некоторые из детей были крещены во второй раз.
В те годы в Грузии стали открываться монастыри. Мне посчастливилось побывать в только что открывшемся монастыре Бетани. Один иеромонах, несколько послушников и мы с моим приятелем — вот и все молитвенники. Но той тихой радости, которую я испытал во время долгой ночной службы, мне никогда не забыть. Это была радость освобождения от сиротства, радость ощущения близости живого Бога.
И когда сейчас я слышу о политическом противостоянии властей Грузии и России, то вспоминаю искренних добрых людей, с которыми познал радость молитвенного единения с Господом.
Сегодня по обеим сторонам Большого Кавказского хребта православные люди молятся Господу нашему Иисусу Христу о ниспослании мира, любви, тихого жития во всяком благочестии и чистоте. А я прошу еще о даровании нам мудрости и духовного зрения, позволяющего отличить врага от друга для того, чтобы никакие политические баламуты не могли нас обмануть и вовлечь в междоусобную смуту.
