 |
| Храм Рождества Иоанна Предтечи на Пресне | Владимир Воропаев | 21.12.2007 |
Архимандрит Феодор стремился связать «Выбранные места…» со всем творчеством Гоголя, и в первую очередь с «Мертвыми душами», главную идею которых видел в воскресении души падшего человека. «Помнится, — писал он в позднейшем примечании, — когда кое-что прочитал я Гоголю из моего разбора „Мертвых душ“, желая только познакомить его с моим способом рассмотрения этой поэмы, то и его прямо спросил, чем именно должна кончиться эта поэма. Он, задумавшись, выразил свое затруднение высказать это с обстоятельностью. Я возразил, что мне только нужно знать, оживет ли как следует Павел Иванович? Гоголь как будто с радостью подтвердил, что это непременно будет и оживлению его послужит прямым участием сам Царь, и первым вздохом Чичикова для истинной прочной жизни должна кончиться поэма».
На вопрос, воскреснут ли другие герои первого тома, Гоголь отвечал с улыбкой: «Если захотят», и «потом стал говорить, как необходимо далее привести ему своих героев в столкновение с истинно хорошими людьми…»
Архимандрит Феодор был едва ли не единственным, кто пытался рассмотреть содержание «Выбранных мест…». По его словам, мысли Гоголя, «как они по внешнему виду ни разбросаны и ни рассеяны в письмах, имеют строгую внутреннюю связь и последовательность, а потому представляют стройное целое». И все-таки книга отца Феодора, несмотря на содержащиеся в ней отдельные глубокие суждения, не стала новым словом о Гоголе и прошла почти незамеченной. В немалой степени этому способствовал усложненный стиль автора с постоянными обращениями к Священному Писанию и многословным пересказом гоголевских произведений. Знавшие Бухарева люди отмечали, что насколько ярки и доступны были его устные беседы, настолько трудны были его писания.
Отец Феодор читал Гоголю отрывки из своей книги. «Из его речей, — свидетельствует он, — мне можно было с грустью видеть, что не мешало бы сказаться и благоприятному о его „Переписке“ голосу: мне виделся в нем уже мученик нравственного одиночества…»
* * *
История сохранила сведения о встрече Гоголя с двумя выпускниками Московской Духовной академии — Михаилом Германовым, будущим кафедральным протоиереем в Томске, и Василием Нечаевым, ставшим впоследствии настоятелем московского храма Святителя Николая в Толмачах, а потом епископом Костромским и Галичским Виссарионом (владыка известен как духовный писатель и один из основателей журнала «Душеполезное Чтение»).Василий Нечаев в 1844 году окончил Тульскую Духовную семинарию и как один из лучших воспитанников был направлен в Московскую Духовную академию, которую окончил в 1848 году. Его магистерское сочинение — «Святый Дмитрий, митрополит Ростовский» — было написано на тему, предложенную профессором, а затем ректором Академии протоиереем Александром Васильевичем Горским, и опубликовано отдельной книгой в 1849 году.
20 ноября 1848 года Горский обратился к историку Михаилу Петровичу Погодину, у которого было известное собрание русских древностей, с письмом, рекомендуя ему двух студентов, — Нечаева и Германова (также окончившего курс со степенью магистра и направленного в Воронежскую Духовную семинарию). «Один из них, — писал Горский, — имеет до вас особенную нужду; другой желает воспользоваться кратким временем пребывания в Москве, чтобы вместе с товарищем познакомиться с вашим богатым музеем. Оба посвятили свои последние труды в Академии русской церковной истории. Оба из лучших наших воспитанников, ныне окончивших курс, и оба, как еще школьники, не смелы. Имеющий до вас покорнейшую просьбу г. Нечаев занимался в последнее время обозрением жизни и трудов святителя Димитрия Ростовского. Сочинение его приготовлено к печати. Между тем мы узнали, что между бумагами, переданными вам И. М. Снегиревым (известным собирателем и знатоком церковных древностей. — В. В.), есть перечень слов святителя, находящийся между рукописями Новгородской Софийской библиотеки и не изданный в свет. (Об этом сказывал мне сам Иван Михайлович.) Сделайте милость, позвольте нам списать этот перечень…»
Погодин, хорошо знавший профессора Горского, исполнил его просьбу и принял молодых людей через два дня. В своем дневнике за 22 ноября 1848 года он отметил: «Студенты из семинарии. О семинарии. Показывал Гоголя». О встрече с Гоголем рассказывает и сам Нечаев в письме к Горскому от того же 22 ноября: «Высокоуважаемый мой наставник Александр Васильевич! Благодаря вашему письму был я с Михаилом Антоновичем (Германовым. — В. В.) у М. П. Погодина. Он был так снисходителен, что показал нам все свои археологические и исторические редкости с объяснениями и замечаниями, в числе редкостей показал нам также Н. В. Гоголя, который промолвил при нас пару слов и в ту же минуту скрылся в свой кабинет писать свои „Мертвые души“».
* * *
Осенью 1851 года по возвращении из Оптиной Пустыни в Москву Гоголь решил ехать на Покров в Свято-Троицкую Сергиеву лавру, чтобы помолиться о своей матери в день ее именин. 30 сентября он зашел к Степану Петровичу Шевыреву, но не застав его дома, оставил ему записку: «Я еду к Троице с тем, чтобы там помолиться о здоровье моей матушки, которая завтра именинница».В тот же день вечером Гоголь приехал в подмосковное Абрамцево, где его неожиданное появление всех изумило и обрадовало. На следующий день Гоголь отправился к обедне в лавру, находящуюся в тринадцати верстах от Абрамцева. Там он вместе с отцом Феодором (Бухаревым) посетил студентов Московской Духовной академии. В предисловии к своей книге «Три письма к Н. В. Гоголю…», вышедшей в 1860 году, архимандрит Феодор так рассказывает об этом: «Студенты приняли его с восторгом. И когда при этом высказано было Гоголю, что особенно живое сочувствие возбуждает он к себе тою благородною открытостью, с которой он держится в своем деле Христа и Его истины, то покойный заметил на это просто: „Что ж? Мы все работаем у одного Хозяина“».
Несмотря на краткость сказанных Гоголем слов, он все же выразил перед будущими пастырями очень важную мысль о том, что чувствует свою общность с ними в служении Христу.
Об этой встрече вспоминает также Василий Крестовоздвиженский, бывший в ту пору студентом Академии. Его рассказ был напечатан в газете «Московские Ведомости» за 26 мая 1860 года. Впоследствии фрагменты из него не раз перепечатывались с искажениями и неточностями. Приведем его с возможно большей полнотой.
«Не знаем, как теперь, — пишет В. Крестовоздвиженский, — но в пятидесятых годах (1848−1852) студенты Московской Духовной академии с особенной любовью читали и перечитывали сочинения Гоголя; многие выдержки из его повестей, особенно из „Мертвых Душ“, учили наизусть; а „Ревизора“ и „Женитьбу“ несколько раз даже играли в своих комнатах, хотя без всякой почти сценической обстановки, но зато без помощи суфлера. Словом, произведения Гоголя были в то время постоянным предметом суждений и занятий воспитанников. При таком настроении, при этом дружном увлечении Гоголем, весьма естественно в каждом из воспитанников проявлялось желание видеть Николая Васильевича лицом к лицу. Что если бы он встретился где-нибудь? Что если бы вошел сюда? и так далее. Зная, что Николай Васильевич нередко бывает в Лавре, студенты в встречавшихся лицах, напоминающих какими-нибудь чертами портрет Гоголя, воображали, что видят самый оригинал. Как бы то ни было, но счастье видеть Николая Васильевича казалось несбыточным, хотя Троицкая лавра не слишком далеко отстоит от Москвы, куда уже возвратился Гоголь. Но судьба ли сжалилась над бедными студентами, или, как говорят, сердце сердцу весть подало, только настал и для студентов счастливый день, в который они увидели наконец желанного Гоголя. Это было 1-го октября 1851 года. В послеобеденное время, часа в четыре или в пять, студенты пользовались по-своему свободным от учебных занятий временем; одни гуляли по посаду, другие, оставшиеся в комнатах, или читали, или ходили… Один, помнится, играл на скрипке. Вошедший в это время в комнаты старших студентов профессорский слуга, по физиономии и приемам лучший тип гоголевского Петрушки, объявил, что сейчас придет отец Феодор с Голицыным.
— „Так что ж?“ — спрашивают студенты. — „Только-с! так приказано сказать“, — и с этими словами он вышел из студенческих комнат, где в ожидании гостя порядок нисколько не изменился. Через несколько минут показался в дверях почтенный наставник студентов в сопровождении псевдо-Голицына. Студенты встали. Некоторые, видя в незнакомом посетителе знакомые черты, заметили вполголоса: „Это Гоголь!“ Отец Феодор, подойдя к группе студентов, сказал: „Вы, господа, просили меня (полновесное спасибо тому товарищу, который передал почтенному наставнику единодушное желание студентов) представить вас Николаю Васильевичу Гоголю — я исполняю ваше желание“. Обращаясь потом к дорогому гостю, он прибавил: „Они любят вас и ваши произведения“».
«Не берусь, да и мудрено слишком передать, — замечает далее мемуарист, — что чувствовали в это время воспитанники, смотревшие прямо в лицо Гоголю, которым грезил каждый из них, как грезят пансионерки черными усами и эполетами. Очень естественно, что при такой неожиданности студенты не сказали ни слова. Молчал и Николай Васильевич. Он казался нам скучным и задумчивым. Это обоюдное молчание продолжалось несколько минут. Наконец один из студентов, собравшись с мыслями, сказал за всех: „Нам очень приятно видеть вас, Николай Васильевич, мы любим и глубоко уважаем ваши произведения“. Николай Васильевич, сколько можем припомнить, так отвечал приветствовавшим его духовным воспитанникам: „Благодарю вас, господа, за расположение ваше. Мы с вами делаем общее дело, имеем одну цель, служим одному Хозяину… У нас один Хозяин“. Начав говорить несколько потупившись, Николай Васильевич произнес последние слова устремив глаза к небу. Заметно в нем было какое-то смущение; он хотел сказать еще что-то, но как будто не нашелся и вслед за тем навсегда раскланялся со студентами, произнеся последнее „прощайте!“ Только теперь очнулись воспитанники от тупого чувства, в которое повергла их неожиданность появления Николая Васильевича, и он вышел из дверей академических комнат при дружном, но отрывистом рукоплескании студентов».
Об интересе к Гоголю в стенах Московской Духовной академии сохранилось еще одно свидетельство ее бывшего студента — митрофорного протоиерея церкви Священномученика Ермолая на Козьем болоте (на Садовой) в Москве отца Сергия Модестова. По его словам, многие выдержки и типичные выражения из «Мертвых душ» некоторые из студентов знали наизусть. «Помню, — рассказывает он, — наш товарищ из Тверской семинарии Владимир Николаевич Ретивцев, впоследствии монах и епископ (Нижегородский. — В. В.) Хрисанф, один из даровитейших, особенно любил декламировать эти выдержки. О Гоголе даже на классе Священного Писания читал лекции известный о. архимандрит Феодор Бухарев, причислявший Гоголя чуть ли не к пророкам-обличителям вроде Иеремии, плакавшим о пороках людских».
Близость взглядов своего профессора и Гоголя отмечали и казанские ученики архимандрита Феодора. Так, Валериан Лаврский, впоследствии протоиерей, записал в своем студенческом дневнике за 1856 год: «А замечательное сходство между идеями о. Феодора и идеями Гоголя; ныне мы читали его переписку с друзьями: при этом старшие студенты беспрестанно поражались удивительным сходством между идеями и даже выражением того и другого. Известно, что они были коротко знакомы; но кто из них у кого заимствовал этот дух и взгляд? — Невероятно было бы думать, что духовный от светского». И тем не менее совершенно очевидно, что в данном случае Гоголь повлиял на архимандрита Феодора.
Судьба отца Феодора в некотором смысле противоположна судьбе Гоголя. Оба стремились внести христианские начала во все сферы человеческой жизни — личную, семейную, общественную. Но направление их в следовании по этому пути было противоположным. Отец Феодор впоследствии подал прошение о снятии с себя сана и выходе из монастыря (хотя был, по его словам, «монахом не фальшивым, а по совести»), оправдывая свой поступок тем, что собирался проповедовать христианство в миру, — он стал литературным критиком и церковным публицистом[1]. Гоголь, напротив, тянулся к монашеству из мира, который не мог вполне его удовлетворить.
На обратном пути из Свято-Троицкой Сергиевой лавры Гоголь в коляске, присланной из Абрамцева, заехал в Хотьковский Покровский женский монастырь за Ольгой Семеновной Аксаковой и сам заходил за ней к игуменье Магдалине. В монастыре, в храме Покрова, покоятся мощи святых родителей преподобного Сергия схимонаха Кирилла и схимонахини Марии, возле которых читалась неусыпаемая Псалтирь и в то время служились панихиды. Отсюда Гоголь вместе с Ольгой Семеновной приехал в Абрамцево, отстоящее в трех верстах от монастыря. «За обедом Гоголь поразвеселился, — вспоминал Сергей Тимофеевич Аксаков, — а вечером был очень весел. Пелись малороссийские песни, и Гоголь сам пел очень забавно. Это было его последнее посещение Абрамцева и последнее свидание со мною».
3 октября Гоголь возвратился в Москву. На этот день была назначена свадьба его сестры Елизаветы Васильевны с саперным офицером Владимиром Ивановичем Быковым. Вечером того же дня Гоголь пишет письмо матери и сестрам Анне и Елизавете: «Не удалось мне с вами повидаться, добрейшая моя матушка и мои милые сестры, нынешней осенью. Видно, уж так следует и угодно Богу, чтобы эту зиму я остался в Москве… Бог, иде же хощет, побеждает естества чин. А потому верю, что если вы будете обо мне усердно молиться, то и здесь соберутся во мне силы и я буду здоров и годен для труда и работы».
В приписке Гоголь сообщал: «В день ваших именин, матушка, молился я у мощей св. Сергия о вас и о всех нас. Здоровье ваше с новобрачными было пито мной за обедом у Аксаковых, которые все вас поздравляют». А сестру Ольгу, которая лечила крестьян в Васильевке, извещал в записке, что посылает ей десять рублей серебром на бедных и лекарства. Больше Гоголь Москвы не покидал.
