Государство и Церковь должны договориться

— Меня напрасно называют пропагандистом идеи конкордата. «Конкордат» — термин иноземный, но есть и прекрасное русское слово — «согласие». Я не пропагандист, я горячий приверженец идеи согласия между Церковью и государством. Отношения между Церковью и государством должны быть разумны и взаимополезны.

По своим убеждениям я являюсь государственником. Я с любовью и почтением отношусь и к государству Российскому, и к Русской Церкви и считаю чрезвычайно важным найти согласие между двумя этими институтами.

Существует известная практика Католической Церкви: заключение соглашений с отдельным государством и даже отдельными землями, например в Германии. Договорная система — обычное дело, без договора устанавливать партнерские отношения затруднительно. Мне кажется, что мы к этому плавно движемся. Церковь заключает — и довольно давно — договоры с отдельными государственными организациями и институтами. Существуют договоры с Минобороны, с Минздравом. Заключаются соглашения между отдельной епархией и региональными институтами. Это явления современной жизни — прообразы того, о чем я впервые начал говорить 15 лет назад. Хотим мы этого или не хотим, но государство и Церковь должны договориться между собой — не о разделении сфер влияния, а наоборот, о совместных площадках, на которых они будут сотрудничать. Договориться о соработничестве. Одна из моих старых статей так и называется: «К симфонии через партнерство».

И у Церкви, и у государства один общий объект приложения сил — человек и гражданин. Государство занимается его обустройством в этой жизни, а Церковь заботится о спасении его души. Но поскольку видимая, земная часть Церкви тоже является социальным институтом, то она также занимается и социальными проблемами, и просвещением, и воспитанием.

Эти площадки совместной работы — они уже постепенно вырисовываются — в первую очередь, социальная поддержка населения и просвещение. Просвещение — в широком смысле, то есть не только образование, а в первую очередь нравственное воспитание. И здесь обе эти структуры должны быть заинтересованы во взаимодействии. Коль скоро это вещи очевидные, то нужно определить права и обязанности обеих договаривающихся сторон и зафиксировать их на бумаге. Таков и будет некий договор — или, если кому понятнее западный термин, — конкордат.

Мне совершенно непонятно, когда с обеих сторон я встречаю возражения. Ну предложите тогда свою систему взаимоотношений! А что можно противопоставить братским партнерским отношениям, согласию, взаимодействию? Только хаос, неразбериху, разлад и смуту. Хотя, разумеется, всегда найдутся люди, а также целые группы, заинтересованные в этом разладе. Таковыми могут быть и внешние силы, и внутренние. Всегда найдется кто-то, любящий хаос и не любящий свою родину.

Между прочим, до революции отношения между Церковью и государством были прописаны. Конечно, это не был конкордат, но какая-то проговоренная система — кто что финансирует, кто за что отвечает — существовала. В ту пору Церковь была обезглавлена Петром, и в диалоге Синод всегда уступал монарху. Нынче же все уравновешено. У государства есть глава — президент, а у Церкви есть глава — патриарх. Эти два лидера должны договориться между собой и подписать согласительный документ, в котором прописываются права и обязанности сторон. Разумеется, речи быть не может о возвращении к советской модели взаимоотношений государства и Церкви, когда Совет по делам религий просто диктовал Церкви, что ей делать. Хотя попытки подобного рода предпринимаются и сейчас. Могу привести пример: в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга существует зарегистрированная православная община, назначен настоятель, в общине в основном пожилая интеллигенция, блокадники. Но каждый раз, чтобы получить разрешение на литургию, они должны писать унизительное письмо либо в Смольный, либо директору Петропавловской крепости. Директор даже составил график богослужений, которые епархия может, по его разумению, совершать в соборе, где погребены останки русских императоров. Ситуация оскорбительная и фантастическая одновременно — некий городской чиновник регламентирует богослужебную практику Русской Православной Церкви. Сюжет для Лескова. Так вот, для того чтобы этой чуши в России не было, нужно заключить договор, где было бы все прописано.

— В 70-х годах вы пострадали за веру, были исключены из вуза с формулировкой «за поведение, несовместимое со званием советского студента». Вам знаком дух Церкви с тех лет до настоящего времени. Как вы думаете, насколько изменилось на протяжении этого огромного периода настроение церковного мира? Есть ли отличия, если сравнивать с периодом «поздней Империи» или, скажем, с первой половиной 90-х?

— Нужно понимать, что Церковь как мистическая субстанция не меняется никогда, начиная с момента ее установления Иисусом Христом. И в этом смысле Дух в ней всегда один — Христов. А внешняя часть Церкви, конечно, меняется с течением времени. И это естественный процесс: меняется музыка, меняется язык, архитектура. Меняется и то, что в обиходе мы называем духом Церкви, атмосферой, царящей в приходах.

Что касается конкретно 70-х годов, поры, когда я пришел в Церковь, то там был силен дух некоей подпольности и антисоветскости. Причем даже вполне респектабельные приходы и священники — все снизу доверху — относились к советской власти критически. Степень критичности отличалась, варьируя от тихого ворчания до открытого противостояния. Но тем не менее абсолютно все были настроены против советской власти. Причины понятны: репрессии, разграбленные храмы, глумление над иконами, над священными книгами. В любой момент со стороны Советского государства можно было ожидать подлого удара, и потому в Церкви существовал антиэтатистский дух — дух сопротивления, подпольности и постоянно риска.

Это был вековой трагический разрыв между Русской Церковью и русским государством, и он не преодолен до сих пор. Здесь прямая связь с предыдущим вашим вопросом. О каком соработничестве можно было говорить при советской власти, когда государство целенаправленно уничтожало Церковь?

В 90-е годы огромное количество непросвещенного народа оказалось вовлечено в орбиту Церкви. Конечно, это также не могло не отразиться на том духе Церкви, о котором мы говорим. Пришли и монархисты, и демократы, и либералы, и анархисты. А ведь структура Церкви была очень невелика. Ограниченное количество храмов, малое число духовенства. Как Церковь вообще выдержала этот приток новообращенных? Несколько сотен церквей на гигантскую территорию от Калининграда до Владивостока — и в один день туда пришли миллионы людей!

В то время патриарх Алексий принял очень важное организационное решение: в каждой области создать свою епархию. Раньше на несколько областей приходилась одна епархия, правящий архиерей был не в состоянии окормлять огромные территории. И тут же стали раздаваться голоса: Церковь подстраивается под государство, Церковь хочет, чтобы при каждом губернаторе был свой епископ, Церковь хочет стать государственным институтом! Да ничего подобного! Нужно было просто принимать какие-то административные решения, чтобы со всей этой вновь прибывшей огромной массой прихожан можно было как-то взаимодействовать. Одновременно начали требовать возвращения храмов. С трудом, не сразу было принято решение о возвращении церковного имущества. Затем — кадровая политика. Надо было рукополагать новое духовенство. За очень короткий срок нужно было подготовить большое количество священников. И в алтарь пришли новые люди, со своим опытом, со своими привычками, со своими представлениями. Среди них было много бывших военных, много музыкантов, актеров, людей искусства. Пришло и какое-то количество бывших партийных и комсомольских функционеров.

И вот это новое духовенство, не имевшее за спиной семейной традиции, — а русское духовенство в значительной мере существовало в рамках семейной традиции, — приступило к служению. И в XIX веке, и при советской власти существовали целые семейные кланы священников. О Пивоваровых, Гундяевых, Сорокиных, Соколовых и других священнических династиях можно целую книгу написать или снять увлекательнейшую киносагу.

И вот приходят совсем новые люди, имеющие дар веры, но не связанные с традицией. Не скрою, я поначалу чувствовал себя некомфортно. Я привык к одному стилю поведения, и вдруг он стал меняться. У меня было ощущение, что в мою Церковь пришли чужие, хотя умом я прекрасно понимал, что в Церкви не бывает чужих. Мне потребовалось некоторое усилие и время, чтобы понять это не только головой, но и сердцем.

Скоро уже 20 лет, как нет советской власти, и за эти годы Церковь медленно приняла в себя и новое духовенство, и новых прихожан. Эта новая волна уже адаптировалась в Церкви, а Церковь осталась неизменной величиной. А то, что из Церкви ушел дух подпольщины и противостояния государству, можно только приветствовать.

— Считаете ли вы, что современная Церковь способна оказать на российскую культуру облагораживающее воздействие? И если да, то в чем это может выразиться?

— Просто сказать: да, считаю — все равно что ничего не сказать. Не хотелось бы повторять общие места о том, что вся современная русская культура вышла из богослужебной практики, из богословской и житийной литературы, из Евангелия. Я считаю: Церковь, собственно, не должна вмешиваться в культурный процесс. Существует церковная культура, которая живет в Церкви, и есть светская культура, существующая в мире, и Церкви не стоит в нее вмешиваться. Пусть эта светская культура сама по себе свободно развивается.

Другой вопрос — имеет ли право Церковь давать оценки? Да, имеет. И более того, я считаю, что Церковь просто обязана это делать. Церковь не должна ничего запрещать, цензурировать, она должна давать оценки. Называть белое белым, а черное — черным. И если у нас под видом культуры, какого-то авангарда предлагается пошлость, скабрезность, просто неприличные вещи — то, конечно, Церковь должна об этом говорить вслух. Если в светской культуре появляются вещи, оскорбляющие достоинство Церкви, то Церковь, с одной стороны, должна это смиренно переносить, с другой стороны — должна указывать на это. Говорить, что ей это неприятно и оскорбительно. Облагораживающая функция Церкви заключается как раз в том, чтобы называть вещи своими именами. Не думаю, что деятели культуры сразу построятся и перевоспитаются, но это уже их жизнь, их судьба и их решения. А дело Церкви — об этом говорить, и говорить постоянно. Злу можно противостоять и ненасильственно. Самое главное — ему обязательно нужно противостоять.

— Каково ваше отношение к преподаванию «Основ православной культуры» в школе?

— В России живет один единый народ, который говорит на разных языках и исповедует несколько религий. Подчеркиваю: языки разные, народ — один. Этот народ, проживающий в России, имеет право передавать своим детям определенные знания по истории своего Отечества, культуры и основам тех религий, которые веками исповедует этот народ. Мы отдаем детей в государственные школы, которые мы оплачиваем своими налогами. Мы хотим, чтобы школы учили наших детей тем вещам, которые я перечислил. Мы их туда специально для этого и отдаем.

Говорят, что введение «Основ православной культуры» невозможно, потому что этому якобы препятствует Конституция. Я разговаривал с одним литовским дипломатом в неформальной обстановке и шутливо спросил его — как обстоят дела с введением в Литве ОПК? Он поначалу даже не понял меня. «Нормально, — говорит, — обстоят. Изучают ОПК. Но, конечно, только в русских школах. Во всех остальных школах изучают основы католической культуры» (название, конечно, другое, но смысл тот же). То есть в Литве Конституция не препятствует изучению основ православной культуры, а у нас почему-то препятствует. Я не правовед, но сдается мне, что Конституция тут ни при чем.

— Каким, по вашему мнению, должно быть главное направление приложения усилий христианских общественных организаций в социальной сфере? И где здесь можно указать те площадки для совместной работы государства и Церкви, о которых вы говорили выше? Что требует внимания Церкви в первую очередь?

— Общественные христианские организации могут прилагать свои усилия в любом направлении: от благотворительности до политики. Зарегистрированный приход, добивающийся у местных властей передачи храма, по факту занимается политикой, отстаивает конституционное право верующих на свободу совести, а попросту говоря — на совместную церковную молитву. Можно отстаивать интересы Церкви на федеральном уровне, как, допустим, в случае с ОПК. Прихожане могут пытаться провести своего кандидата в депутаты регионального парламента или в Госдуму. И так далее.

Другое важное направление деятельности — благотворительность. Помощь детям, больным, заключенным… Существуют группы православных врачей, которые ездят по деревням. Я знаком с кардиологом, который ездит по удаленным монастырям и лечит монахов. А заодно и сельских жителей прилегающих деревень.

Направлений деятельности очень много. Но направление главного удара, если можно так выразиться, это семья. Важнейшей задачей общественных христианских организаций является сохранение семьи, популяризация семейных ценностей. Надо сделать так, чтобы быть семейным стало престижным. Чтобы стало модным ходить с женой под руку и катить коляску. Чтобы стало модным ходить в театр и на «тусовки» с пожилыми родителями. Распад государства в начале XX века начался с распада семьи. Восстановление государства невозможно без восстановления семьи. И дело не столько в демографическом спаде, сколько в повреждении сознания, в повреждении психики, в нарушении нормальной работы нравственных механизмов внутри человека. Лечить это можно исключительно в семье — домашней церкви.

И тут мы снова возвращаемся к первому вашему вопросу о согласии Церкви и государства. Церковь и государство должны объединиться в спасении семьи. Государство уже сделало какие-то шаги в правильном направлении — материнский капитал, программа «Доступное жилье». Но нужно, чтобы Церковь и государство объединили свои усилия и не просто поддерживали бы друг друга, а создавали какие-то новые проекты по спасению семьи. Роль Церкви здесь очень важна. Церковь не строит квартиры, она указывает на пороки, очерчивает нравственные рамки, переход за которые для свободного человека возможен, но опасен.

Сегодня главным проводником порока стали СМИ, в первую очередь телевидение. Все, что противоречит традиционному религиозному мировоззрению, свойственному нашему народу, усиленно рекламируется на экране. Церковь должна называть вещи своими именами и говорить, что порок — это порок. Как только ты заговариваешь о засилье пошлости на нашем ТВ, тебе говорят: выключи телевизор и не смотри! Отвечаю: этот номер не пройдет, это моя страна, это мое телевидение, я не хочу, чтобы мне навязывали то, что мне противно. Я объявляю борьбу за целомудрие на российском телевидении. Телевидение не абстрактный монстр, а конкретные дяди и тети, зарабатывающие деньги на пропаганде порока. Загляните в Останкино — в воздухе висит сплошной мат и табачный дым. Я служил в армии, проработал 15 лет грузчиком, кочегаром, слесарем, но такого изощренного мата, как в Останкине, не слышал. Этот мат — не просто стиль современного телевидения, это его суть. И если говорить абсолютно откровенно и прямо, то эти прокуренные дяди и матерящиеся тети реально хотят забрать души моих детей! И я далеко не один, кто будет этому противостоять.

Нынче целомудрие считается чем-то глупым, почти стыдным. Целомудрие — целостное сознание, гармоническое сочетание физического, психического и духовного. Над этим словом смеются. Раз так, с него и начнем. Начнем борьбу за целомудрие на российском телевидении.

Беседовал Дмитрий ВОЛОДИХИН

СПРАВКА

Александр ЩИПКОВ — кандидат философских наук, известный христианский публицист. Он возглавляет Клуб православных журналистов, является редактором портала «Религия и СМИ» (religare.ru). Его перу принадлежат книги «Во что верит Россия», «Соборный двор», «Христианская демократия в России», множество статей.

http://www.politjournal.ru/index.php?action=Articles&dirid=56&tek=7768&issue=210