 |
| Русское Воскресение | Николай Коняев | 17.12.2007 |
Великий знаток русского языка, составитель «Толкового словаря», Владимир Иванович Даль печалился, что мы перестали понимать смысл народных пословиц, потому что сильные и краткие обороты речи оказались вытесненными из письменного языка, чтобы сблизить его, для большего удобства переводов, с языками западными.
«Со времен Ломоносова, — писал он, — с первой растяжки и натяжки языка нашего по римской и германской колодке, продолжают труд этот с насилием и все более удаляются от истинного духа языка».
Мысль Даля, что русский язык оказался более приспособленным для переводов с западных языков, чем для выражения собственных национальных мыслей, особенно актуальна в наши дни, когда объем невыраженных национальных мыслей достиг той критической массы, которая разрушает последние, нравственные ориентиры.
И это не просто филологические размышления. Это будничная реальность нашей жизни.
Обратите внимание, что при социальных катаклизмах общественного переустройства всегда осуществляется в русский язык настоящая интервенция мало понятных рядовому россиянину иностранных слов.
Так было и петровскую эпоху, так было и в 1917 году, так было и в 1991-м.
1.
Разумеется, на форуме, посвященном году русского языка в России, не хотелось бы касаться наскучивших всем политических и социальных вопросов, но бессмысленно рассматривать происходящие в современном русском языке явления, замыкаясь только в филологической проблематике.
Еще более нелепо, говоря о современном русском языке ограничивать филологией возможные последствия.
Нет ничего хорошего, когда личное обогащение становится главным смыслом жизни…
И все-таки когда капиталистическое обогащение происходит посредством личной предприимчивости, развивающейся в строго определенных рамках законов, оно сопровождается созданием новых материальных ценностей, новых рабочих мест и становится общественно оправданным…
Совсем другое — обогащение в постсоветском пространстве.
Капиталисты нынешнего российского разлива обогащались в основном за счет присвоения того, что было создано не ими, и присвоение это осуществлялось не в результате частных инициатив, а как целенаправленная, в государственном масштабе, деятельность наших реформаторов.
Бесстрастно анализируя ход реформ последнего десятилетия, мы видим, что эта приватизация и изменение законодательства в направлении, необходимом для такой приватизации, происходило одновременно, и именно это и определило тот чудовищный дисбаланс в распределении всенародного достояния, которое произошло в нашей стране, ту чудовищную трансформацию передовой и наукоемкой промышленности СССР в преимущественно сырьевую экономику колониальной страны.
И понятно, что для проведения такого реформирования экономики, такой чубайсовской приватизации в нашей стране помимо введения гибкого и податливого законодательства, необходимо было и соответствующее языковое обеспечение.
Едва ли нынешним олигархам и чиновникам, превратившимся в олигархов, удалось бы так лихо «кинуть» всю Россию, если бы не придумали они свои загадочные «ваучеры», если бы не переименовали знакомые и привычные русскому уху слова в маркетинги и консалтинги…
Если бы пороки, замаскированные льстиво звучащими американизмами, не скрыли свой омерзительный облик, не сумели притвориться респектабельным, хотя и непривычным для обывателей стилем жизни…
Действительно, слова «киллер» и «рэкетир» не так сильно резали слух, как «убийца» или «вымогатель"… И слова эти были необходимы тем реформам, которые проведены в нашей стране, так же, как слово «ваучер».
2.
Но я не собираюсь останавливаться на критике ельцинских реформ.
Не собираюсь говорить и о том, что у созданного в девяностые годы прошлого века назначенческого капитализма нет и не может быть никаких перспектив, и сколько бы наши капиталисты-назначенцы не изменяли конфигурацию своей отнятой у народа собственности, стать подлинными капиталистами они не смогут.
Гораздо важнее для нас сейчас осознать, что назначенский капитализм оказывал и будет оказывать крайнее негативное влияние на культуру нашей страны, на русский язык, на нравственность…
Вспомните, какой вой поднялся в средствах массовой информации, принадлежащих нашим капиталистам-назначенцам, когда в Государственной Думе позапрошлого созыва попытались принять Закон о защите русского языка.
И как всегда, все в этой критике было перевернуто с ног на голову.
Дескать, опять шишковские мокроступы вместо калош будут…
Как, спрашивали, с «Войной и миром» Толстого быть — там первые страницы — вообще на французском языке написаны…
Ну, что тут возразить?
Когда говорилось о необходимости Закона о защите русского языка, подразумевалось, что закон этот будет бороться не со словами «лазер», «компьютер» или «галоши», а с тем нравственным обманом, который протаскивают в нашу жизнь льстиво-звучащие синонимы, с попытками легализации порока в нашей жизни. Мы все надеялись, что Закон этот поможет вывести наш язык из того состояния шока, в которое он погружен…
Принять закон не удалось.
Вместо него был принят, как сказала сегодня советник Министра культуры Российской Федерации Тамара Михайловна Гудима, урезанный по всем статьям закон о средстве межнационального общения.
Но иначе и не могло быть…
Ведь на целенаправленном искажении языка, на этом заморачивании населения и строятся до сих пор все переводы на русский язык, призванные заменить собственные национальные мысли, переводы которые осуществлялись и продолжают осуществляться современным политтехнологами.
3.
Давно сказано, что о русском языке надо говорить, как о храме.
В фундаменте его — труд равноапостольных Кирилла и Мефодия. Созданный «первоучителями словенскими» литературный язык создавался, как средство выражения Богооткровенной истины,
Очень точно сформулировал ту же мысль еще в шестнадцатом веке Иоанн Вишенский, который писал, что «словенский язык… простым прилежным читанием… к Богу приводит… Он истинною правдою Божией основан, збудован и огорожен есть… а диавол словенский язык ненавидит…»
Целое тысячелетие, миновавшее с Крещения Руси, православное мировоззрение перетекало в наш, «истинною правдой Божией» основанный язык, формируя его лексику, синтаксис и орфографию, и в результате возник Храм, оказавшийся прочнее любого каменного строения.
Язык определил и характер русской литературы.
Все исследователи подчеркивают «учительность» ее, хотя, может быть, правильнее говорить о русском писательстве, как о некоем совершение литургии…
Никто не будет оспаривать, что русская литература тем и отличается от журналистики, что писатель всегда излагает в своем произведении больше того, что он знал, когда начинал писать. Само творчество — это постижение нового, а художественная литература — метод познания мира.
И происходит это когда писатель погружается в живую языковую стихию, которая являясь материалом художественного произведения, одновременно и содержит в себе художественные образы и идеи будущего произведения, еще неведомые самому творцу.
Чтобы убедиться в мистическом характере произведений русской литературы, достаточно попытаться заменить, к примеру, в какой-нибудь повести Гоголя имя персонажа. И сразу обнаружится, что персонаж этот вываливается из повествования, а художественная цельность произведения разрушается.
Но это относится не только к Гоголю…
Каждый писатель, знает, как трудно изменить по ходу повествования имя персонажа.
И это происходит потому, что произведение не конструируется, а становится частью Божьего мира, наполняясь его совершенной гармонией. Или, что разумеется правильнее, произведение это и было всегда частью Божьего мира, и благодаря гению писателя лишь оказалось выделенным, узнанным, собранным…
Более сложным примером того, как осуществляется этот высший реализм и к чему приводит изъятие из него духовной составляющей, может служить творчество Льва Толстого. Мы знаем, что он не только зеркало русской революции, но еще и живой пример, живое воплощение бесовской одержимости русской интеллигенции.
И внимательно перечитывая его творения, мы видим, как этот гениальный художник слова становится бездарным и невыносимо скучным, едва только покидает пределы реального Божьего мира и начинает конструировать свое божество…
Сделанный Львом Толстым перевод Евангелия может служить доказательством, что дарованный Богом талант употребить для борьбы с Богом невозможно. Свет не может существовать в той тьме, в которую погружается Толстой. Гениальный мастер слепнет еще до своего погружения…
После победы в семнадцатом году, в полном соответствии с планом — спрятать Россию от русских, сделать Русь непонятной и непостижимой для русских, велась реформа орфографии, шла интервенция птичьего языка аббревиатур, насаждался полублатной одесско-местечковый слэнг. Велась ожесточенная, как и со священниками, борьба с православными корнями языка.
Но языковой храм тогда выстоял.
Атеистическая тьма, сгущавшаяся над нашей Родиной во времена владычества ленинской гвардии и хрущевской «оттепели», так и не сумела перебороть православной светоносности нашего языка.
И происходило чудо.
Прошедшие через атеистические школы и институты люди, погружаясь в работе со словом в живую языковую стихию, усваивали и начатки православного мировоззрения.
Особенно ярко это проявилось в книгах писателей Федора Абрамова, Василия Белова, Валентина Распутина, в поэзии Николая Михайловича Рубцова, путь которого к православию, пролегал не через Церковь, а через русскую классическую поэзию…
4.
Случится ли это чудо сейчас?
Расшатывание нравственных норм языка — опасность, быть может, более серьезная, нежели угроза распада нашей страны. То удручающее положение, в котором пребывает наша словесность — лишь верхушка айсберга надвигающихся на нас проблем.
Увы…
Разрушение нравственности — необходимое условие существования нынешнего российского капитализма. П риватизационная экономика должна подвергнуть тотальному разрушению любые нравственные ориентиры, чтобы создать среду, в которой она может ощущать себя в относительной безопасности, в разрушении нравственности — гарантия безопасности наших капиталистов-назначенцев и крышующих их правительственных чиновников, возможность общественной амнистии их…
И если где еще и пробуксовывают сейчас политтехнологии, то только в пространстве языка, который и стало необходимо теперь окончательно «зачистить» от нравственности, которая за тысячелетие нашей православной истории растеклась по словам, суффиксам и приставкам нашего языка…
Поэтому-то и возник социальный заказ на разрушение языка.
Поэтому-то, накачиваемый государственными средствами насаждается в нашей стране постмодернизм, который ставит своей целью разрушение любой системы нравственных координат, поэтому со всех каналов телевидения так настойчиво и в таких объемах навязывается нам пародия на культуру вместо самой культуры.
Поэтому-то разрушение нравственности и достигает в нашей стране тех пределов, когда наша действительность начинает ускользать не только от художественного, но и простого осмысления ее.
После революции, едва только отбушевала гражданская война, появились великие книги, осмысляющие произошедшее. Тут можно говорить и о первых книгах «Тихого Дона» Михаила Шолохова, и о «Белой гвардии» Михаила Булгакова…
А сейчас? Почему, понимая и замечая все, современная литература не может представить ничего даже отдаленно напоминающего художественное осмысление произошедших перемен?
Разгадка проста.
Что бы осмыслить, что произошло с нами, мы должны знать слова, которыми это можно назвать. Называние — это совершение суда; назвать — это и значит произвести суд. И этот суд вершит не писатель…
Он, если развивать наше сравнение, лишь зачитывает приговор.
И даже не народ вершит этот суд, а язык, его пропитанные православной нравственностью слова, суффиксы и приставки…
И вершится этот суд не только от лица живущих сейчас, но и от лица тех, кто жил, кто будет жить после нас в нашей стране, в нашем языке.
«Выражается сильно российский народ! — писал Николай Васильевич Гоголь. — И если наградит кого словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит он его с собою и на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света. И как уж потом ни хитри и не облагораживай свое прозвище, хоть заставь пишущих людишек выводить его за наемную плату от древнекняжеского рода, ничто не поможет: каркнет само за себя прозвище во все свое воронье горло и скажет ясно, откуда вылетела птица. Произнесенное метко, все равно что писанное, не вырубливается топором «.
В потоке льющей с экранов телевизоров русофонии, как метко сказал сегодня ректор Пермского института искусств и культуры Евгений Анатольевич Малянов, живое и меткое русское слово только в устах нашего президента Владимира Владимировича Путина и можно услышать в последние годы. И несомненно именно эти словечки — практических-то дел Владимиром Владимировичем на благо народа и страны не так уж и много сделано! — и прибавляли в его рядах сторонников.
Ну и конечно, вертикаль власти, которую выстраивал В.В. Путин…
Если бы В.В. Путину удалось выстроить и нравственную вертикаль, дело объединения страны в родное пространство, где могут найти выражение и невыраженные национальные мысли, можно было бы считать завершенным.
Но этого не произошло, и кремлевским и заокеанским политтехнологам одним только словом «Медведев» удалось похоронить все надежды России на лучшее устроение ее будущности.
5.
Но пока еще наша страна медленно и трудно пытается выбираться из той пропасти, в которую её опрокинули реформаторы.
И как бы ни повернулись события воистину промыслительно, что нынешний год, год накануне перемен, которые и определят, пойдет ли и дальше наша страна путем собирания и сбережения себя или снова погрузиться в хаос разрушения, был объявлен Годом русского языка.
Надежд с этим годом было связано не мало.
«Все мы, в первую очередь, писатели, все ревнители русской речи обязаны отнестись к этому году, как, может быть, к главному году нашей жизни!» — еще в марте этого года говорил с трибуны Всемирного Русского Народного Собора Председатель Союза писателей России Валерий Николаевич Ганичев. Правда, он тут же отмечал, что к прискорбию, в Государственном комитете по проведению Года русского языка не оказалось ни одного писателя, ни одного деятеля культуры.
Опасения эти, как мы видим сейчас, во многом оправдались. Многие мероприятия Года русского языка прошли не совсем так, как могли бы пройти, некоторые обернулись чисто бюрократическим освоением отпущенных средств.
Разумеется, даже если бы и привлекли писателей и деятелей культуры, едва ли удалось бы в корне переломить ситуацию. Не возможно за такой короткий срок очистить русский язык от того нравственного обмана, который протаскивают в нашу жизнь льстиво-звучащие американизмы, от попыток легализации порока в нашей жизни. Чтобы вывести наш язык из состояния шока, в которое он погружен, потребуются долгие десятилетия…
Но: «Вначале было Слово… Слово было у Бога. И Слово было Бог»
Даже сама попытка вспомнить, что язык может служить не для обмана сограждан, не только для оглупления и развращения их, но и для духовного возвышения и объединения, дорого стоит!
Ибо мы вспоминаем тогда и о том Слове, которое обладает преображающей силой, которое способно преобразить жизнь, которое ясно и отчетливо способно выразить то, что политологи называют сейчас национальной идеей…
И символично, что Год Русского языка отмечен весьма знаменательными юбилеями…
Семьдесят лет назад трагически оборвалась жизнь великих русских поэтов Николая Клюева и Павла Васильева, но тогда же, семьдесят лет назад, словно на смену своим великим предшественникам, родились великие мастера русского языка Александр Вампилов и Валентин Распутин.
Николай Клюев и Павел Васильев… Александр Вампилов и Валентин Распутин…
Это не просто имена.
Эти имена стали Словами нашего языка, Словами, которые преображали русскую жизнь. Теми Словами, которые все мы должны твердо помнить, если сами собираемся произнести такие же Слова!
А мы должны произнести их, чтобы и дальше процветала наша Россия!
