Спасет ли мир красота?

— Сергей Александрович, в начале нашей беседы я бы немного поразмышлял о теме нашего разговора. Спасет ли мир красота?.. Это не утверждение и не отрицание… Это вопрос. Я, как историк, знаю, что этот вопрос волновал наших предков на протяжении многих столетий, потому что всегда и в изобразительном искусстве, и в литературном творчестве, да и просто в жизни народ стремился, конечно же, к красоте, как к образу Божиему. И соответствовать образу Божиему — это значит сделать мир красивым. Такое понимание в русской мыслительной традиции было всегда, с незапамятных времен. Вспомним, хотя бы, написанное в середине XIII в. знаменитое «Слов о погибели Русской земли», где воспевается именно красота Руси, как красота земли Божией, где победила христианская вера. Образ красоты был очень важен, и сама красота была важна. Но, как мы знаем, с XVIII в. красота начинает приобретать некое самодовлеющее значение, мол, не нужно искать какой-то смысл в том же изобразительном или литературном творчестве, ибо красота хороша сама по себе. И наоборот, в XIX и тем более в XX столетиях распространяется отрицание красоты, утверждение безобразного.

Сергей Александрович, вы известный художник, вы много выставляетесь, много ездите по миру, много занимаетесь сейчас с молодыми художниками. Что для Вас означает вопрос — спасет ли мир красота?

- Я не решусь отвечать за пределами своего личного опыта, своих переживаний и пониманий. И тем не менее стоит сначала определиться с пониманием — что такое красота? Какие-то общие представления о красоте, на уровне теории, существуют. К примеру, еще в античности связывали красоту и пользу: то, что полезно было красиво. Кстати, во многом это представление продолжает сохраняться и сегодня, ведь человек предпочитает жить в мире, который не опасен, гармонично устроен, удобен и т. д. И обычно этот мир действительно бывает красив. Если ты попадаешь в обжитое жилище, а не в какую-то времянку, это жилище устроено по представлениям о красоте в нем проживающего человека.

За время существования человечества была создана масса разнообразных концепций красоты. И я не хочу сейчас впадать в какие-то философические рассуждения, тем более что они могут быть бесконечными. Мне ближе то, что я знаю, что лучше понимаю, что лучше чувствую — русское национальное понимание красоты, и, в первую очередь, православное понимание красоты. Но и на эту тему, по-моему, следует рассуждать очень осторожно. И я бы стал говорить об этом, основываясь только на личном опыте, на личном переживании. Для меня, как художника, как человека, занимающегося изобразительным искусством, очевидно, что если твои устремления направлены на постижение гармонии, то гармония это, конечно, и отблеск красоты Божией, и реальное проявление веры в Господа Бога, в его воплощение в нашей, конкретной жизни. Наверное, глубоко духовным людям, подвижникам веры даже в этих отблесках открываются совершенно неизмеримые образы Божией красоты, а вот мы, люди светские, духовно гораздо более слабые, видим прежде всего мир земной красоты, земного совершенства.

Но, так складывается, что в разных культурах, даже исповедующих гармонию дивно украшенного мира, сами прочтения гармонии весьма разнятся. Есть западное преставление о красоте, есть восточное, есть африканское представление, есть и православное русское. Я не берусь судить о всех этих и многих других пониманиях красоты. Я отношусь к тем, кто ощущает, чем отличается видение русских людей от видения других народов. И, прежде всего, я уверен, что особые формы понимания красоты порождает земля, на которой родился тот или иной человек, тот или иной народ. Ведь отличия есть даже внутри, казалось бы, единого понимания, например, внутри православного понимания красоты. Мой учитель, Николай Николаевич Третьяков, прекрасно и очень просто объяснил, как сама природа влияла на разные трактовки православной иконописи. К примеру, русская природа средней полосы, среднерусский ландшафт значительно отличаются от природы и ландшафтов Афона, Синая, Египетской пустыни… И если византийская иконопись и стенопись была «грозной» в своей образности, суровой, то русская иконопись выбрала путь всепронизывающего светолития. Классический, хрестоматийный пример этого разного понимания, даже на русской уже почве — работы Феофана Грека, принесшего на Русь византийскую образность, и работы Даниила Черного или Андрея Рублева, трудившихся рядом, а то и вместе с Феофаном Греком, но писавших совершенно иначе…

— В самом деле, у Рублева и у Феофана Грека совершенно разные Спасы, да и Богородицы разные.

- Все разное. Однако в обоих случаях очень точно сохраняется каноническая основа изображения, ведь в вопросах канона не может быть ни новомыслия, ни праздномыслия, ни авторского личного начала. Но они различны в трактовке. Видимо, душа иконописца рожденного этой землей, этой природой, она именно так видела отражение Божиего лика.

Появление на рубеже XIV—XV вв. Андрея Рублева стало этапным, поворотным моментом в развитии русского православного понимания красоты в изобразительном искусстве. И таким же этапным для русского искусства был XIX век. И вот, что интересно. Я, казалось бы, прекрасно знаю, что XIX столетие — это упадок церковных художеств, некая потеря духовных глубин в церковном изобразительном творчестве. Я, как профессор Суриковского института, даже теоретизирую что-то на этот счет перед студентами. Но я всегда мучаюсь в этих своих рассуждениях. Ну, хорошо, церковные художества оскудели в XIX в., но неужели оскудела русская жизнь, ее трактовки красоты? И в свое время я понял — нет, не оскудела, более того, совершенно очевидно, где нужно искать русскую красоту. В первую очередь, в великой лирической линии в русской поэзии, и, во-вторых, в столь же великой лирической линии в русской пейзажной живописи. В этом отношении, мне кажется, есть два произведения, очень небольшие, которые в XIX в. не просто возродили к жизни традиционное и, казалось бы, уже утерянное представление русских о красоте, но и просто перевернули тогдашние, XIX века, представления. Возродили, перевернули и дали импульс к новому пониманию.

Прежде всего, это строки Федора Ивановича Тютчева:

Эти бедные селенья,
Эта скудная природа —
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!

Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.

Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благославляя.

Небольшое произведение, но в нем каждая строка полностью объясняет какую-то сторону мировидения русского художника. Так часто бывает, когда слово поэта предшествует, провидет некое настоящее открытие. И уже следующие — музыканты, художники, драматурги, актеры — они идут вслед за словом. Вот и с этим стихотворением Тютчева… Оно было написано в 1855 году, а в 1871 году, на первой выставке передвижников появляется такое же, внешне незначительное, по размеру небольшое произведение «Грачи прилетели» Алексея Кондратьевича Саврасова. И с появлением этого маленького чуда вдруг все в одночасье ощутили, что родился русский национальный пейзаж.

А что, собственно, произошло? Немного отвлекусь. Я сам себе часто напоминаю, откуда возникло слово «реализм». Если понять происхождение этого слова, то понятным станет и суть реализма, как художественного метода. Зачастую под реализмом ошибочно понимают некое жизнеподобие, хотя, на мой взгляд, нет ничего более противоположного реализму нежели натуралистическое жизнеподобие. Напомню, что понятие «реализм» сложилось в Средние века в споре двух больших схоластических школ — реалистов и номиналистов. Первые, реалисты, были поздними платониками, вторые, номиналисты, развивали идеи Аристотеля. Так вот, реалисты отстаивали первичность идеи, а номиналисты отстаивали первичность единичного факта. Иначе говоря, если реалисты утверждали, в духе Платона, мощную эманацию идеи красоты, то номиналисты были, фактически, натуралистами.

Я иногда со студентами проделываю опыт, вернее даже предлагаю им проделать опыт с их собственным сознанием. Я произношу слово «складка». У всех у них есть какое-то представление о том, что такое «складка». Но потом я говорю: «Льняная складка…» Затем: «Шелковая складка…» Или: «Бархатная складка…» И студенты должны в своем сознании структурировать эти разные виды складок, должны знать это и понимать. А потом они уже увидят льняную, шелковую или бархатную складку в натуре. Вот это и есть снисхождение от первичного абстрактного к конкретному и затем восхождение к новому, конкретизированному абстрактному. Это и есть — реализм.

А вот те художники, кто пошел или идет сегодня вслед за номинализмом, за натурализмом, у тех нет ни подобного рода понятий о красоте, ни подобного стремления воплотить в жизнь некий идеал гармонии…

Так вот что сделали Тютчев и Саврасов — они полностью объяснили, что есть русская красота. Да, это скудная природа, ее нельзя сравнить, например, с цветовой роскошью юга. Скудная, бедная… Но это — первохристианская скудость и бедность. Наверное, в нашей истории, в нашей жизни потому и прозвучала столь пронзительно православная вера, ибо никогда наш народ не жил особенно богато, все давалось нашим предкам огромным трудом, всегда нужно было преодолевать множество препятствий. Почему хранилищем и даже некоторым образцом народного искусства является Русский Север, где не только жить, а просто выжить и то неимоверно сложно? Но именно там — дома-дворцы, удивительное храмовое зодчество, монастыри, которые венцами украшают русские северные земли. Ведь в русском представлении о красоте именно храм венчал собой красоту, Божию красоту, к которой стремилась окружающая природа, деревеньки, поля, люди… И, кстати говоря, представление русских о рае было связано не югом, а именно с севером.

Именно Тютчев это объяснил всем нам: наша первохристианская в своей скудости земля просто должна источать некое тончайшее представление о красоте, о гармонии. А Саврасов это понимание воплотил на холсте и представил русское национальное понимание красоты на всеобщее обозрение.

И после великих открытий Тютчева и Саврасова подобное русское народное, национальное, традиционное понимание красоты стало важнейшей линией в развитии русской живописи, русской литературы, русской архитектуры, вообще в русском искусстве, на последующие сто с лишком лет. Линией, которую именуют по разному: «почвенничество», «традиционализм», «реализм"…

Именно у представителей этой линии в искусстве обязательно присутствует представление о гармонии. Иначе говоря, они и являются истинными реалистами, стремящимися воплотить в творчестве собственное, но идущее из национальных глубин, представление о красоте. Если, к примеру, это живописец, то у него присутствует такое понятие, как колористическая живопись, ему открыты понятия рефлекса и нюанса, которые отвечают за чувства, за эмоции. И эту гармонию такие живописцы стремятся передать на своих холстах.

Вообще хотел бы отметить интересную специфику русского изобразительного искусства. Те художники, кто вырастает из глубинного народного, национального понимания красоты и гармонии — у них, обычно сложнейшая цветовая палитра, удивительная цветность вообще…

— Возможно, здесь проявилось народное желание, как можно более полно «расцветить» ту самую скудость русской природы? Найти в этой пресловутой скудости как можно больше оттенков, выразить ее как можно полнее, сложнее, усилить цветовую гамму? Увидеть сложное в простом? Вернее, понять сложность простоты…

- Не знаю. Но факт есть факт. Общеизвестно, что есть народы, культуры, для которых цветность не является определяющей чертой, а, наоборот, важнее — графика. Например, китайская культура далека от понимания цветности. Таковым было в эпоху Возрождения искусство Флоренции, очень рациональное, очень графичное по своим решениям.

И вдруг рядом Венеция… Еще Суриков, побывав в Венеции, обратил внимание, что авторы знаменитых мозаик Сан-Марко пытались по колориту в своих мозаиках отразить удивительные по красоте венецианские закаты, венецианское небо. Откуда это? Почему? А потому, что в те времена Венеция испытывала сильнейшее влияние Византии, восточнохристианской культуры вообще, где тончайшие переживания выражались через цвет.

Как видите, и здесь мы находим подтверждение известной мысли, высказанной многими мыслителями: если Запад породил рациональное постижение Божественных энергий, Божественного присутствия в мире, то восточное православие, может быть и не оставив сверхсложных философских трактатов, оставило другое, то, что Н. Трубецкой в свое время назвал «богословием в красках» — богословие икон.

— А кого из русских художников вы бы особенно выделили, именно за их колористику, за их цветность?

- В Тульском музее есть женский портрет Емельяновой работы Василия Ивановича Сурикова. Я как-то один раз взялся посчитать, сколько вариаций цвета на щеке у героини портрета… Я сбился… Это картина, для меня, удивительного, уникального цветового совершенства. Знаете, одно время было модно, особенно у французов, все считать, сколько какого цвета должно быть в зоне света, в зоне тени… Считать и теоретизировать. Наверное, Василий Иванович Суриков посмеялся бы над любым, кто взялся бы за такие подсчеты и теории, он и не знал о том, сколько, где и что должен. Но вот богатство цвета его картин — уникально, его просчитать невозможно. Может быть, у французских импрессионистов — можно, а у Сурикова — нельзя. И в этой невероятной неуловимости — одна из тайн суриковской живописи.

Или еще один пример, точнее реальный случай. В 60-е гг. у нас было повальное увлечение тогдашним современным западным искусством, было очень модным делать экскурсы по западному искусству. А самыми модными были ташисты и породивший ташизм Джексон Поллак. Напомню, что ташизм — это, когда человек в состоянии некоего возбуждения, а оно может вызываться разными средствами, разбрызгивает, разбрасывает краски. И затем представляет свои разбрызгивания, как произведение искусства. Так вот однажды, во время такого экскурса публике показывали на экране репродукции как раз Джексона Поллака. Публика, конечно, была очарована новым словом в искусстве. И вдруг, вслед за Поллаком на экране появились какие-то удивительные, совершенные произведения ташистской живописи, каких даже у Поллака нет. Публика приходит в еще больший восторг, пытается отгадать — кто автор? И так гадают, и сяк, и того назовут, и этого. А те, которые показывают, смеются. В конце концов, когда в публике уже всех ташистов перебрали, кого только можно, показывающие и говорят: «Это увеличенные фрагменты, а каждый фрагмент в оригинале размером в один квадратный сантиметр, изображения воды на картине «Покорения Сибири Ермаком» Василия Сурикова». В зале гробовое молчание… И я делаю вывод, что картины Джексона Поллака — это квадратные сантиметры только одной работы Сурикова. И вдруг ты понимаешь, что Суриков так работал с цветом, что никакому формалисту это не под силу…

И снова, исток цветности в русском искусстве — в народе. Кстати, когда ходишь по русским домам — крестьянским, дворянским, мещанским — всегда удивляешься их цветности, ведь русские дома никогда не были белыми, черно-белыми, коричневыми… Глаз радуется! И когда мне нужно как-то подпитаться, я иду в музей Александра Николаевича Островского в Замоскворечье и там — пурпурная или киноварная гостиная, и вдруг — зеленый фикус! Поднимаюсь — васильковая спальня с чем-то зеленым. Каждая комната — со своим оттенком…

— И при этом цвета — не кричащие…

- Верно. Не кричащие, но очень сложные. Мой учитель Вячеслав Николаевич Забелин всегда говорил нам, студентам, что всякая икона, где есть киноварь — гениальна. Напомню, что киноварь — это красная краска на основе ртути, со сложнейшим цветовым спектром. Так вот, однажды Вячеслав Николаевич, отвечая на наши постоянные вопросы — почему? — объяснил эту свою мысль: «Попробуйте положить чистую киноварь, а затем выстроить под нее цветовой ряд всей картины. Надо быть гениальным художником, чтобы суметь это сделать». А русская икона без киновари не мыслится. Новгородская школа, московская школа, ярославская школа… И везде киноварь, причем, со своими оттенками, со своим цветовым прочтением, где-то более наполненным, как в новгородских иконах, где-то более истонченным, невероятных тонких нюансов, как в иконах московской школы… И через всю эту сложность древнерусские иконописцы стремились к гармонии, к Божественной красоте.

— Причем ведь гармонию, Божественную гармонию в России стремились воспроизводить не только в художественных произведениях, а и в жизни, в быту. Вот как вы сейчас говорили о русских домах…

- Конечно, строй любого традиционного жилища — совершенен. Ведь когда бываешь в музеях, остается только восхищаться, насколько был совершенен быт, домашнее устройство русского крестьянина, насколько он был богат красотой и… целесообразен. Ведь украшали самые что ни на есть функциональные предметы. Ну, казалось бы, зачем украшать резьбой прялку? Или — расписывать матицу, печку? Или вырезывать причудливые фигуры на фронтоне, на наличниках? Иначе говоря, всё, что было в доме, всё должно было быть красивым. Точнее, не «должно было быть», а русский крестьянин стремился к тому, чтобы его окружала красота везде и во всех предметах.

К сожалению, современный дом чаще всего заполняется предметами случайными, у нас, особенно у городских жителей, утеряно традиционное представление о красоте, как именно о Божией гармонии. Мы заполняем свое жилище массой инородных предметов.

Я всегда мучаюсь, когда вижу предметы стиля «хай тек». Этот стиль порожден американской индустриальной культурой, и там, наверное, он действительно естественен. И дома, построенные где-нибудь в пустынях штата Невада должны быть каких-то невероятных объемов. Но как трагично подобные дома или предметы смотрятся в исторической, живой, традиционной для любого другого народа природе, в жилой застройке, или в домашнем убранстве. И если в той же Неваде — это красиво, то в другой обстановке — это разрушительно. Вон ведь как разрушается былая красота в современной Москве…

Я привел этот пример для того, чтобы более наглядно показать: красота — это не некий абстрактный абсолют, а красота сроднена с почвой, с традицией, с землей, с людьми, с культурой, возросшей на этой почве…

— Видимо так… Но для меня красота еще соединена со смыслом… Я и в художественных вещах больше анализирую смысл, нежели средства воплощения.

— И снова вспомним Сурикова, ту же картину «Покорение Сибири Ермаком». Ведь там у Сурикова не только цвет. В «Покорении Сибири» очень много смысла, там есть мощные образы, сила, образ чудесного знамения, как одолевает Ермак врага, там есть ратование стягов… И снова делаешь для себя открытие: сложнейший цвет для Сурикова — это всего лишь средство достижения цели, средство выражения того самого смысла.

— В самом деле, «Покорение Сибири» — это изображение русской духовной победы над врагом…

- Совершенно верно. Но… Суриков — величайший исторический русский живописец, и даже больше, ему удалось выразить в своих картинах смысл русской жизни. Но он всегда выше всего ценил церковные художества и понимал, что сам он в них терпел поражение. Иначе говоря, он собственным примером показал, что икона все-таки превыше всего, превыше светской живописи.

— Итак, мы приходим к тому, что красота — это гармония смысла, формы, истоками понимания красоты служат земля, природа, Родина… Но в основе, наверное, лежит любовь. Нельзя поставить себе цель — создать совершенное произведение, а потом взять и создать его. Это нереально. Большинство совершенных произведений создаются по наитию, когда об этом не задумываешься, когда не ставишь себе такую цель. И главное, это мое мнение, когда что-то делаешь в творчестве, когда стремишься воплотить в формах красоты некий смысл, главное это делать с любовью. А вот если любовь присутствует в каждом твоем шаге, вздохе, взмахе твоих ресниц… Любить ты это должен. Любить то, что делаешь, любить то, о чем пишешь или говоришь. Просто любить…

- Я когда студента проверяю, я его спрашиваю: «Любишь ли ты вусмерть то, чем ты хочешь заниматься? Если любишь, не важна степень твоей подготовленности, образованности…» Нельзя ни умом, ни одним желанием создать что-то настоящее, как говорится, на века. Ну будешь ты нормальным версификатором, ну, будешь зарабатывать. Естественно, в творческих вузах, может быть, большинство таких людей, которые с помощью профессии будут производить нечто напоминающее произведения искусства. А вот истинные «искры Божии» — их единицы, их всегда видно, и у них всегда какая-то глоточная любовь…

И продолжая наш разговор, я отметил бы еще одно важное качество истинных, высших произведений искусства. Удобно, комфортно потреблять их практически невозможно. Они как магниевая вспышка…

— Сердце от них болит…

- Совершенно верно. Вот почему русская литература так не любила и так издевалась над обывателем и мещанином. Правда, высмеивали мещанина не как жителя, горожанина, а как определенный тип человека, такого, скорее, европейского склада, у которого все хорошо, удобно, но нет культуры. А под культурой русские писатели, особенно, конечно, Достоевский, понимали трагизм, и очищение через катарсис. Подобное понимание смысла, предназначения культуры, красоты, оно пронизывает русское искусство.

Я, например, с удивлением обнаружил, что когда мне нужно понять моего любимого Михаила Шолохова, я могу его понять только через античную трагедию. Античная драма русской жизни… Как понять его рассказ «Родинка», не зная русскую былину об Илье Муромце и Сокольнике? Ничего в рассказе не поймешь, это вечная драма — не узнает отец сына, и только когда сошлись в смертельном бою, по родинке узнали, кто есть кто. Для меня это высшее проявление красоты…

— Сергей Александрович, вот вы сказали, что истинная красота трагична, вызывает, если вспомнить античность, у человека катарсис… А если говорить христианским языком, истинная красота та, что пробуждает страх Божий в человеке. Ведь обретение страха Божия — это первая ступенька к познанию Господа, когда человек вдруг осознает свою греховность, осознает свое несовершенство, когда у него начинает болеть сердце, и он встает на путь духовного преображения…

Так вот, истинное произведение искусства, даже нецерковное, по своей задаче, по своему смыслу предназначено для… покаяния. Истинное произведение искусства открывает в человеке не только человеческое, но оно помогает человеку избавиться от дьявольского, и устремиться к Божескому… А, значит, такая красота, может спасти, или же стать одним из средств спасения человека… Теперь уже в церковном, в христианском понимании спасения…

- Наверное, так. Я не решаюсь рассуждать на эти темы. Но в подтверждении того, о чем вы говорите, я вспомнил знаменитый летописный сюжет о выборе веры, когда послы разных стран рассказывали князю Владимиру Святославичу о своих вероисповеданиях. Мусульмане приходили к Владимиру, иудеи, католики… И вот пришел греческий философ и развернул перед Владимиром завесу с изображением Страшного суда. И Владимир ужаснулся… Зная все дошедшие до нас изображения Страшного суда в восточно-христианской традиции, могу сказать, что они совсем не страшные, особенно, с точки зрения современного человека. Вот что могло ужаснуть Владимира? Наверное, совершенная красота той завесы… Владимир испытал потрясение от встречи с красотой, с христианской красотой… Знаете, такое потрясение, когда ты нарыдаешься, и вдруг чувствуешь освобождение души… Так вот оказывается, что совершенное по форме произведение может быть значительно более очищающим, нежели по-настоящему пугающее произведение, пугающее своими внешними, формальными страшилками.

И в этом то же есть понимание красоты, которая может по-разному, но с невероятной силой воздействовать.

— В завершение нашей беседы, я попробую подвести некоторые итоги. Мне кажется, в нашем разговоре определились некие принципы той красоты, которая спасает человека, вернее, которая может помочь в его спасении. Попробую их перечислить… Сложность простоты. Гармония формы и смысла. «Почвенная», народная основа. Любовь. Верность традиции, наконец, или, как в древности наши предки говорили, — «жизнь по старине"…

- Партия Досифея в «Хованщине"… Помните: «Как будем жить, старик? — По старине, по старым книгам…»

— А это был принцип жизни — «жить по старине». Особенно, когда все разрушалось, и надо было заново восстанавливать. Не дай Бог что-то новое, потому что дальше могло быть еще хуже. Дай Бог восстановить то, что было, и уже будет хорошо. Это был такой принцип, в котором заключен глубочайший народный опыт…

Но продолжу подведение наших небольших итогов… Еще один принцип: красота — это то, что очищает человека, даже через трагедию, пробуждает в нем стремление жить по Божеским законам, пробуждает в человеке стремление к покаянию…

И еще, я бы добавил, что красота — это огромный труд. Ведь и создание произведения искусства, и познание произведения искусства, — это все равно огромный труд.

- Совершенно верно. Но еще… Это, вроде бы, уводит от нашего разговора, но ведь красота включает, в моем понимании, еще и историческую память, которая живет средствами культуры и искусства. В этом отношении значение русской культуры невероятно велико. Русская культура настолько духовна и в силу этого настолько красива и совершенна во всех своих, даже трагических, проявлениях, что она и врачует, и воспитует, и возводит, и возносит, и обличает, и предупреждает. Она трагична, совершенна, красива. Поэтому, даже в самые кризисные времена, если сомневаешься, что в нашей жизни есть истинная красота, обратись к Шолохову, посмотри Пластова, вернись в русский XIX век, перечитай Пушкина, Тютчева, сходи в Третьяковскую галерею и, если у тебя есть великая потребность, либо опыт, либо тебя за руку ведут — вот эта красота, она спасает.

Наше время в этом смысле и благодатное и тяжкое одновременно. Достоевский в виде сериала уже вроде и не Достоевский. Но это конечно лучше, чем, если бы его совсем не было. И все же, все же, все же… Где присутствует красота? Каждый отвечает по-своему. Для меня, как человека с кистями и красками — в Третьяковской галерее. Пока она будет, можно говорить, что есть главное, что свеча не угасла… Пока Третьяковка существует — она обороняет, спасает, окормляет. Пока на стене нашего института написано «имени Сурикова», Суриков оберегает, предупреждает, наставляет, восхищает. И в то же время масса сумрачных мыслей. Я иногда шучу со студентами, говорю: «Культура в России решила отдохнуть, перенапряглась».

— Но дело в том, что во всем мире она решила отдохнуть…

- Вот это-то и пугает. Не перешли ли мы какую-то черту, не заметив ее? Так разрушаем себя, что могут и усилия подвижников, ревнителей не помочь нам… Хватит ли нам сил?… Может и хватит, если ты еще что-то пытаешься понять…

http://www.portal-slovo.ru/rus/history/48/11 255/