 |
| Столетие.Ru | Александр Ефремов | 15.12.2007 |
Сторонники этой концепции видели будущее Германии в развитии индустриальной мощи, а поиски жизненного пространства переносили за пределы Европы, мечтая о построении колониальной империи. Ярким выразителем этой точки зрения был создатель германского флота, один из крупнейших государственных деятелей второй империи, Альфред фон Тирпиц.
Германская империя (второй рейх), созданная Бисмарком, смогла состояться только благодаря союзу Пруссии, вокруг которой объединилась Германия, с Россией. Этот союз, сложившийся в эпоху борьбы с Наполеоном, дал возможность пруссакам выиграть войны с Австрией в 1866 году и Францией в 1871 году, ибо Пруссия чувствовала за собой поддержку могучей Российской империи. Поэтому император Вильгельм I и Бисмарк всегда выступали за тесный союз с великой восточной державой. Эта политика находила понимание среди наиболее дальновидных деятелей Пруссии, а затем объединённой Германии, в частности, так называемой Партии «Крестовой газеты».
У Германии и России не было противоречий, которые могли бы стать поводом к войне, тем более что обе империи являлись оплотом традиционного политического и духовного порядка в Европе. Однако последнее обстоятельство в сочетании с обычной для западных народов боязни России и нелюбови к ней сделали внешнеполитической программой немецких либералов и социалистов противостояние России и союз с «передовыми» странами, прежде всего с Англией.
Справедливости ради следует также отметить желание русских либералов союза России с западными демократиями против «юнкерского прусско-германского милитаризма». Положение усугублялось фантастическими проектами пангерманистов, у которых быстрый рост могущества империи Гогенцоллернов вызывал «головокружение от успехов». В поисках жизненного пространства для немецкого народа они «скромно» требовали завоевания почти половины европейских территорий Российской империи. Антирусских позиций придерживались такие разные деятели, как авторитетный чиновник германского МИД барон Ф. фон Гольштейн и требовавшие аннексий на Востоке Г. Штреземан, граф Кайзерлинг, А. Тиссен, лидер католической партии Центра М. Эрцбергер, А. Крупп.
К сожалению, и сам Бисмарк отчасти способствовал ухудшению русско-германских отношений. Он вынудил старого императора Вильгельма заключить союз с умирающей Австрией («С трупами союзов не заключают», — говаривал Наполеон III). Но безумно авантюристическая политика австрийцев на Балканах и ужас перед полумифическим панславизмом делали Дунайскую монархию врагом России.
«Железный канцлер» хотел сделать Германскую империю посредником между соперничающими Россией и Австрией, но в то же время ему представлялось очень желательным, чтобы три империи сохраняли единство в отношении к остальному миру. Какое-то время, в эпоху «союза трёх императоров», Бисмарку это удавалось. Однако подобное положение вещей не могло быть особенно долгим.
Тирпиц родился в 1849 году в бюргерской семье и всю свою жизнь связал с флотом, став адмиралом и двадцать лет пробыв на посту морского министра Германии. Дворянство адмирал получил лишь в 1900 году, так что его «русофильская» политика не была следствием аристократического консерватизма с симпатией к самодержавной и традиционалистской России.
Провозглашая «Drang nach Westen» вместо «Drang nach Osten,» Тирпиц исходил из очевидного факта, что могущество Германии будет основано прежде всего на завоевании промышленного и торгового лидерства и, следовательно, неизбежно приведёт её к конфликту с другими индустриальными державами.
Тирпиц никогда не сомневался в истинности этой идеи и уже в конце жизни в книге «Из моих военных заметок» писал: «Наши экономические интересы, хотим мы этого или нет, должны были привести нас к конфликту с Англией, но не к войне с ней, если бы в числе наших противников не было России». (А. Тирпиц. Воспоминания. М., 1959).
В сущности подобные мысли высказывались ранее Бисмарком, утверждавшим, что единственный способ сохранения англо-германского согласия состоит в том, чтобы «была надета узда на нашу (т.е. немецкую.- А. Е.) индустрию, или «мы, немцы, не могли приобрести дружбу и покровительство Англии иначе как вновь превратившись в бедную земледельческую страну».
Даже постоянный оппонент Тирпица рейхсканцлер Т. Бетман-Гольвег уже после поражения Германии в Первой мировой войне вынужден был признать, что «всё усиливающаяся Германия представлялась Англии незваным и обременительным пришельцем, вторгшимся в святыню нераздельного британского владычества над торговлей и морями.»
Ясное понимание целей у крупных политиков обычно приводит к выбору наиболее эффективных средств для их достижения.
Тирпиц как империалист в современном понимании этого слова видел объектом германской внешней политики не полуостров Европу, но весь земной шар и отдавал себе отчёт в том, что основной задачей Германской империи является установление контроля над главными мировыми коммуникациями. А это, несомненно, означало создание мощного флота, прежде всего военного, выполняющего не тактические задачи по охране побережья, на чём настаивали противники адмирала, а решающего стратегические вопросы во всех уголках света.
Кроме того, Тирпицу было ясно: ограниченные сырьевые ресурсы Германии делают её шансы на победу в возможной войне невысокими, особенно если противником немцев окажутся морские державы.
Теоретики германского генерального штаба как в Первой, так и во Второй мировых войнах, считали решением проблемы ограниченных ресурсов «блицкриг" — молниеносную войну и победу. И оба раза ошиблись.
Возможно, Тирпиц и преувеличивал, считая флот главным условием победы в современной войне, однако каждому командующему кажется, что именно его подчинённые выполняют наиболее ответственные задачи, кроме того, на германских (и не только) политиков и военных огромное влияние оказали идеи американского адмирала, историка и геополитика Альфреда Мэхэна (1840−1917), чьи книги «Влияние морской силы на историю» (1890) и «Влияние морской силы на Французскую революцию и империю» (1892) приобрели одно время авторитет Библии. Главный тезис Мэхэна, состоявший в утверждении морской мощи как решающего фактора мировой политики (как казалось тогда, неопровержимо доказанный в русско-японской войне), во многом стал основой германского военного строительства в конце XIX — начале XX вв. К 1914 году немецкий флот по своей мощи почти сравнялся с английским, и не вина Тирпица, что немцы не сумели как следует распорядиться этой силой.
Противники «восточной политики» адмирала, настаивая на союзе с Англией против России, одной из причин, делающих этот союз необходимым, называли следующую: Россия есть угроза для мировой, то есть западной цивилизации. В «Воспоминаниях» Тирпиц приводит цитату из закрытого меморандума германского МИД (1914), в которой говорилось: «…Выбор нужно сделать в пользу Англии и против России, ибо русская программа несовместима с нашей позицией форпоста европейской культуры. Напротив, разграничение интересов между Англией и Германией вполне возможно. Поэтому нам не нужно флота как условия существования Германии, а следует добиваться максимального ослабления России».
Тирпиц прекрасно понимал не только утопичность подобных проектов (ибо даже очень ослабленная Россия в конечном счёте в военном отношении вполне сопоставима даже с очень сильной Германией), но и их оскорбительность для немцев, которые оказывались «часовыми» других держав на Востоке. (Именно такую роль отвели Западной Германии американцы после Второй мировой войны).
Зато подобное положение вещей отвечало желаниям западных демократий, которым Германия и была нужна лишь как форпост против России, особенно при прогрессирующем ослаблении империи Габсбургов. Однако на западе от германской границы никто не желал иметь экономического и политического конкурента в динамичном и агрессивном Гогенцоллерновском рейхе, сохранившем к тому же сильные аристократические традиции.
Следует отметить, что документы, подобные цитируемому меморандуму, к сожалению, выражали не только политическую оппозицию Тирпицу и его единомышленникам, но и настроения большинства немецкого народа. Ведь образ России у немцев — огромная полуварварская держава, занимающая гигантские пространства, но не способная к их правильной организации и эксплуатации. Когда Тирпиц в 1893 году убеждал тогдашнего рейхсканцлера графа Каприви в том, что Англия является главной угрозой для немцев, а для борьбы с ней необходим крупный военный флот, канцлер ответил: «Мы можем думать о создании мощного германского флота, лишь по удовлетворению психологической потребности германского народа в войне с Россией».
Современный немецкий историк В. Дайест сказал: «Если мы посмотрим на немецкое общество накануне войны (Первой мировой. — А. Е.), то легко заметим, какое сильное предубеждение против России существовало в политических, военных и экономических кругах».
А вот свидетельство известного американского писателя К. Воннегута, относящиеся, правда, уже к эпохе Второй мировой войны, но очень ясно показывающее разницу в отношении к англичанам и русским у «простых немцев». В автобиографическом романе «Бойня N 5» Воннегут описывает, как в конце войны американцы, попав в германский лагерь для военнопленных, встретили в нём пятьдесят английских лётчиков. Несмотря на попытки побегов, «немцы их просто обожали, считая, что они точно такие, какими должны быть англичане» (как раз в это время англо-американская авиация превращала в пепел города рейха, где гибли десятки тысяч немецких женщин, стариков и детей). Эти ни в чём не нуждавшиеся англичане представляли, по словам Воннегута, «островок в море умирающих русских). Каковы бы ни были доводы разума и политической необходимости, сердце Германии было не с Россией.
Начало Первой мировой войны Тирпиц воспринял как катастрофу: «Я считаю величайшим несчастьем положение, при котором немцы и русские взаимно истребляют друг друга».
«Мне было бы жаль любой потери, понесенной в борьбе с Россией именно потому, что, по моему мнению, нужно бросить все силы против Англии», — писал он.
Голос адмирала находил отклик у части германской политической элиты. Так, крупный немецкий дипломат, бывший посол в Лондоне князь Лихновский утверждал, повторяя старую идею Бисмарка: «Мир с Англией возможен лишь при ограничении промышленного развития Германии, т. е. предоставлении поля для деятельности англосаксам и сынам Иеговы». А германский морской атташе в Вашингтоне Рецман говорил: «Мы боремся в конечном счете против англо-американо-франко-бельгийского капитала, который стремится эксплуатировать весь мир».
Выход из положения адмирал видел в заключении немедленного сепаратного мира с Россией, причем Тирпиц сформулировал даже примерные условия этого мира — принятие Германией и ее союзниками на себя внешнего долга России, расширение русской территории за счет австрийской (западной) Украины, передача России прав на Багдадскую железную дорогу.
К сожалению, состояние умов в Германии и общая политическая обстановка делали невозможной реализацию этих планов.
«Пока Бетман будет направлять огонь против русских, мир с Россией невозможен», — заключает Тирпиц. Следует отметить справедливость оценки Тирпицем политики Бетман-Гольвега как прозападной и антирусской. Достаточно указать на тот факт, что перед самым началом Первой мировой войны Бетман в беседе с английским послом в Берлине лордом Гешеном обещал англичанам за сохранение нейтралитета отказаться от аннексирования французских и бельгийских земель, ограничившись захватом только русской территории. Удивительная смесь маккиавелизма с наивностью и недальновидностью.
Сам Тирпиц, однако, не учитывал в своих проектах еще одного немаловажного обстоятельства, а именно — позицию России и ее императора Николая П. В отличие от своих западных союзников российский император, несомненно, являлся честным политиком, а потому никогда бы не пошел бы ни на какие политические сделки за их спиной. Ему было хорошо известно, что непоследовательная и импульсивная политика Германии заставила его отца, Александра Ш, пойти на союз с республиканской Францией, к которому со временем присоединились и англичане.
Впрочем, целью сил, определяющих политику западных демократий, являлось решение парадоксальной на первый взгляд задачи. Дело в том, что хотя, по их мнению, германская угроза была актуальнее, зато российская казалась потенциально более значимой. Поэтому идеальным решением виделось нанесение поражения и противнику (Германии), и союзнику (России).
При помощи и благословении Антанты в России произошел февральский переворот 1917 года, инициированный руководством Думы в союзе с изменившей присяге военной верхушкой. Страна неудержимо покатилась к позору Брест-Литовска и, потеряв в войне 2,5 млн. человек, при общих потерях всех стран в 10 млн., проиграла войну вместе с Германией. А наибольший выигрыш достался Соединенным Штатам, провоевавшим полгода и потерявшим 50 тыс. человек.
Не могу не привести несколько цитат, хорошо иллюстрирующих отношение наших союзников по Первой мировой войне не только к самодержавию, но и к России, русскому народу.
Английский посол в Париже лорд Берти, чей дневник был опубликован в СССР в 1927 году, был уверен, что «такой вещи (вещи!!! — А.Е.), как русский народ, вообще не существует», потому что это «не что иное, как конгломерат различных рас». А после октября 1917 года он же писал: «Нет больше России! Она распалась, исчез идол в лице императора и религии (это о верном союзнике императоре Николае П. — А.Е.), который связывал нации православной верой. Если только нам удастся добиться независимости буферных государств, граничивших с Германией на востоке, т. е. Финляндии, Польши, Украины и т. д., и сколько бы их ни удалось сфабриковать, то, по мне, остальное может убираться к черту и вариться в собственном соку».
Даже большевистский публицист Давид Заславский в предисловии к дневнику англичанина писал: «Лорд Берти охотно примирился бы с Русской советской республикой в пределах Московской княжеской Руси».
Мнение лорда Берти — это не мнение политика-одиночки, что можно хорошо проиллюстрировать цитатой из письма известного Павла Милюкова, естественно, полностью разделявшего присущий русскому либерализму культ «Запада».
Глава кадетской партии в своем часто цитируемом послании к графине С. Паниной писал: «Теперь (в 1920 г. — А.Е.) выдвигается в более грубой и откровенной форме идея эксплуатации России как колонии». То есть эта идея существовала давно, но пока Россия была сильна, она, эта идея, имела вид более изощренный и была прикрыта свойственной западным политикам приторной патокой моралистических трюизмов.
Капитуляция Германии в 1918 году и Версальский мир ясно и наглядно показали правоту Тирпица. Вернувшаяся в Веймарскую Германию с фронтов молодежь требовала внутреннего переустройства страны и новой внешней политики. Почти все немецкие радикалы, правые и левые, яростно обличали духовно прогнивший франко-английский Запад и настаивали на союзе с Россией.
Раппальский договор 1922 года, заключенный между Германией и Россией, положил начало сближению двух стран, а конференция в Локарно 1925 года и последовавшее за ней заключение в 1926 году договора о «ненападении и нейтралитете» сделали советско-германскую взаимность еще тесней.
Английский министр и видный член консервативной партии Ормсбай-Гор верно оценивал ситуацию, когда говорил: «Насколько я понимаю, спор в Локарно идет вот о чем: свяжет ли Германия свое будущее с судьбами великих западных держав или пойдет совместно с Россией на штурм западной цивилизации».
На свою беду, немцы выбрали первый путь, и к 1930 году, когда сердце адмирала остановилось, немецкие национал-социалисты снова двинулись пройденным Германией путем, который привел ее в пропасть.
Немцы дважды упали в одну и ту же яму. Нельзя сказать, что не было попыток увести страну с этой пагубной дороги. В 1944 году за участие в заговоре против Гитлера судили и казнили зятя Тирпица, дипломата Ульриха фон Хасселя. Он и многие другие подсудимые с историческими фамилиями (Г. Бисмарк, Йорк фон Вартенбург, граф Мольтке), в сущности, расплачивались за недальновидную политику Второго рейха, не сумевшего сохранить союз с Россией, что привело Германию к катастрофе. Внешнеполитическая программа Тирпица погибла, как и один из лучших кораблей германского флота, названный именем знаменитого адмирала.
«Тирпиц» был торпедирован в 1945 году советской подводной лодкой, а затем добит английской авиацией. Однако определенные Альфредом фон Тирпицем германские внешнеполитические приоритеты не стали прошлым. Отношения России и Германии ныне в сущности даже более важны, чем в первой половине ХХ века. Ибо, по моему глубокому убеждению, только союз между этими двумя странами способен предотвратить гибель остатков европейской христианской культуры от мертвящего влияния примитивной технократической цивилизации северо-американцев.
