 |
| Слово | Б. Тихомиров | 12.12.2007 |
II. История и характерные особенности перевода
Сразу отметим, что переводил архим. Макарий только Ветхий Завет, считая свою работу продолжением проекта Российского Библейского общества, в рамках которого был осуществлен и издан русский перевод Нового Завета и Псалтири.При непосредственном рассмотрении истории перевода архим. Макарием Священного Писания на русский язык нельзя не упомянуть об атмосфере его студенческих лет. Годы его обучения в Санкт-Петербурге пришлись на время энергичного становления Российского Библейского общества и первый опыт русского перевода Библии. Архим. Макарий был выпускником ІІ курса (набора) созданной в 1809 г. согласно проводимой тогда реформе духовного образования Санкт-Петербургской духовной академии. По замыслу устроителей Санкт-Петербургская академия должна была стать образцовым высшим церковным учебным заведением нового типа и широкого профиля. Со стороны светских властей и духовного руководства поощрялось активное участие студентов в общественной и религиозной жизни столицы. Михаил Глухарев обучался у цвета тогдашнего богословия: архим. Филарета (Дроздова), свящ. Герасима Павского,. Он воспитывался в атмосфере религиозных исканий и свершений времени, важнейшим среди которых необходимо признать русский перевод Библии, к которому приступило РБО. Перевод стал начинанием, не оставившим равнодушных. И хотя нет никаких сведений о непосредственном привлечении студентов Академии к делу перевода, для многих из них это время запечатлелось неизгладимым следом в их душе, подвигнув впоследствии на собственные переводческие опыты.
Истоки обращения архим. Макария к делу перевода Священного Писания на русский язык вполне очевидны. К переводу он приступил непосредственно в миссионерский период своей деятельности, и побудительными причинами работы над переводом стали именно практические задачи молодой Алтайской миссии, как он их увидел и осознал. Для него вопрос перевода был прежде всего принципиальным и органичным вопросом жизни православной миссии, без решения которого движение вперед на каком-то этапе становилось невозможным.
К мыслям о насущной необходимости русского перевода архим. Макарий пришел уже в начале 30-х годов. Первым в письме от 23 марта 1834 г. он поделился ими с митр. Филаретом (Дроздовым). По форме написания письмо представляет собой почти официальный, программный документ, богословско-идеологический трактат-обоснование необходимости русского перевода Ветхого Завета. Архим. Макарий настаивал на необходимости перевода, поскольку славянский язык «непонятен простому народу», «перевод РБО незавершен, так как не охватывает Ветхий Завет», «европейские народы давно имеют Священное Писание на своих языках», русский перевод необходим всем многочисленным народам, живущим на территории Российской империи, «даже магометане имеют Алкоран на российском наречии"… Его возражения противникам перевода не лишены изобретательности и убедительности. Предлагал он издавать и специальный журнал при Санкт-Петербургской духовной академии, где варианты переводческих трудов проходили бы первоначальную апробацию (когда в конце 50-х годов ХІХ столетия работа по переводу была официально возобновлена, ее неизменной частью стали предварительные журнальные публикации). На последних страницах своего трактата архим. Макарий связывал задачи перевода с задачами православной миссии, которая у него обретала поистине вселенский масштаб: это миссия и к язычникам, и к мусульманам, и к евреям, это миссия и к самому крещеному народу русскому, в не меньшей степени нуждающемуся в просвещении Словом Божиим…
Все в этом письме продумано и логично. Тем не менее, год написания данного трактата — 1834-й, а адресат — митр. Московский Филарет! Вряд ли Московскому святителю, более кого бы то ни было сделавшему для перевода во втором-третьем десятилетии века, нужно было доказывать его необходимость, вряд ли что-то новое ему открывали обоснования этой необходимости самими текстами Священного Писания, в которых архим. Макарий порой доходил до пересказа сюжетов библейских книг (книги Иова, например, убеждая таким образом в ее церковной актуальности)… Что нового мог сказать автору Указа Александра І, санкционировавшему русский перевод Библии, и разработчику правил перевода РБО его бывший ученик? 1834 год! Восемь лет прошло с тех пор, как на кирпичном заводе Александро-Невской лавры был сожжен готовый тираж Восьмикнижия на русском языке, закрыто РБО. Настроение как церковных, так и светских властей не предполагало даже самой возможности постановки вопроса о продолжении перевода. Как мог отнестись митр. Филарет, с его известной осторожностью во всем (впрочем, в условиях общественной и церковной ситуации того времени ее скорее нужно воспринимать как мудрость), к подобному «прожекту»? Разве как к очередной небезопасной бестактности своего духовного воспитанника и протеже, как к сумасбродному эпигонству. Действительно, в этом отношении письмо выглядит более чем странно. Но в этом весь архим. Макарий, весь либо во внутреннем поиске, либо в горении христианского делания, чуждый каких бы то ни было условностей, если, на его взгляд, они стоят на пути заветов Христа и дела Церкви. (Представляется существенным, что в истории с переводом — вспомним высказываемые ему упреки в непостоянстве — он не только последователен, но настойчив, причем, до конца.) Ответом стало выразительное молчание иерарха.
Когда надежды на ответ были исчерпаны, уверенность в неотложной необходимости перевода заставила его обратиться к светским властям. Еще более пространное послание на этот раз он адресует обер-прокурору Св. Синода С.Д. Нечаеву (от 8 июня 1836 г.). Повторяя общие тезисы, озвученные и в письме к Московскому святителю, архим. Макарий более обстоятельно высказался на этот раз по поводу вопиющей религиозной невежественности русского народа. Яркость приведенных им примеров заслуживает того, чтобы их повторить. Он писал: «…надлежит., чтобы и вообще в Российском народе и, особенно, в служителях алтаря умножался спасительный для человеков свет истинного Богопознания. Если же все еще будем бояться полной Библии на Российском наречии; то не вошел бы в число миссионеров наших некто, подобный одному клирику, приходившему ко мне с объявлением, что он желает послужить святой Церкви проповеданием слова Божия иноверцам. Хорошо, говорю, друг мой; но скажи мне, сколько у нас Богов, чтоб знать, какую веру мы намерены проповедовать. И что же? Он насчитал мне их не только три, но и четыре, и пять, и, может быть, простерся бы далее, если бы я не пресек этого исчисления. Архиепископ всплеснул руками от удивления и прискорбия, когда я рассказал ему разговор мой с этим клириком. Впрочем, у нас нельзя и ожидать того, чтобы одни миссионеры и клирики приходских церквей проповедовали иноверцам Бога истинного; но и все православные земледельцы и торговые люди нередко изъясняют им веру, которую называют «крещеною», и многие из сих учителей называют честныя иконы богами, а полочки, на которых они стоят, божницами». Поскольку подобного рода примеры в истории известны, вряд ли можно здесь упрекнуть о. Макария в чрезмерном сгущении красок.
Ответа не последовало и на этот раз. Видимо отчаявшись, что столь нужный для миссионерского дела перевод когда-либо будет санкционирован официальными инстанциями, архим. Макарий в 1837 г. приступил к нему самостоятельно. Первое сообщение об этом находится в письме к одному из его многочисленных адресатов от 25 июля 1837 г.: «Весною нынешнего года претерпевал я сильные искушения от уныния и тоски; и, думаю, что Само Провидение Божие, милосердно пекущееся о таком грешном черве, как я, навело меня на одно занятие, в котором душа моя находила утешение и подкрепление. Это перевод книги Иова с еврейского языка на российский. Началось дело на Пасхальной неделе, и в полночь накануне дня Иова Праведного [5 мая], при помощи Божией, кончено». (Пасха в 1837 г. приходилась на 18 апреля, таким образом, на весь перевод согласно данному сообщению ушло не более 17 дней.) Перевод книги Иова, свой первый переводческий опыт, о. Макарий отослал в Комиссию духовных училищ для его издания. В сопроводительном, на этот раз кратком, письме он подчеркивал: «В народе Российском многие миссионеры, и в том числе знатная часть служителей Церкви (здесь и далее в цитатах курсив мой — Б.Т.), не могут хорошо разуметь Ветхий Завет на славянском, уже мертвом у нас наречии».
Только после этого публичного заявления о своем переводе пришел ответ от митр. Филарета на послание трехлетней давности: «Беседу с вами начать надобно, кажется, с мыслей ваших о полном переводе Библии на русское наречие. Вы употребили не мало труда на изложение сих мыслей, но посев ваш пришел не на готовую землю и не во время сеяния. Сомнения о полезности перевода, доселе сделанного, и прекословия о достоинстве его или не прекратились, или возникли вновь, так что продолжение сего дела более угрожало бы умножением сомнения и прекословий, нежели обнадеживало бы умножением плода духовного…». Вежливая и осторожная попытка дать понять отцу архимандриту всю несвоевременность его начинания…
Уже в следующем, 1838 г., архим. Макарий отправил в Комиссию свой новой перевод библейской книги, пророка Исаии, также с кратким сопроводительным письмом, выражающим надежду, что обе переведенные книги будут опубликованы. Судьба переводов была предрешена самой ситуацией — на основании отзыва, сделанного профессором еврейского языка Санкт-Петербургской академии прот. И. Ивановым, надо отметить, не во всех своих частях одобрительного, который, конечно же, ничего не решал, оба перевода были сданы в архив Св. Синода.
В нарушении всех норм субординации, архим. Макарий стал писать на Высочайшее имя, Государю императору Николаю Павловичу, пытаясь соблазнить царя тщеславными посулами: «Если Владимир Великий просветил Русский народ святым крещением, то ныне царствующий Монарх просветит Святой Библией на Российском наречии»; «…весь Христианский мир, на все времена, читал бы [в надписании русской Библии]: «Император Николай І-й Российскому народу»». Как и в предыдущих посланиях, он выступал апологетом русского перевода. Отослал он императору также рукописи своих переводов. Естественно, письма были переадресованы в Св. Синод, а первенстовавшему в Синоде митр. Санкт-Петербургскому Серафиму было строго указано на недопустимое поведение рядового клирика.
Посещение архим. Макарием столицы в 1839 г. только еще раз показало всю бесперспективность возбуждения вопроса о переводе в той исторической обстановке. Все его многочисленные попытки как-то повлиять на ситуацию закончились предписанием Синода немедленно вернуться на Алтай. Тем не менее, в столице он неожиданно получил и новый стимул к своей работе — удалось достать литографии перевода ветхозаветных книг с еврейского текста прот. Герасима Павского, его преподавателя по Академии. О существовании этого перевода о. Макарий раньше не подозревал. К сверке своих переводов с переводом Павского он приступил сразу по оставлении столицы, сначала в Москве, позднее в Казани, и закончил уже по приезде на Алтай.
Новый, пересмотренный перевод книг Иова и Исаии он отослал уже не в Комиссию духовных училищ, но непосредственно в Св. Синод, сопроводив его и этому адресату пространным проектом о русском переводе Библии. В нем нет принципиально новых аргументов, но тональность существенно иная. Голос о. Макария возвышается до грозного гласа ветхозаветного пророка, ревнующего о деле Божьем, в служении Которому нет и не может быть никаких компромиссов. «Сделанные в недавние годы переводы Священного Писания на русский язык [имеются в виду переводы под эгидой РБО] - величайшее благословение Господне России. И оставление этого богоугодного начинания — величайший грех и нечестие, за которые Россию постигли нынешние многочисленные бедствия, которые есть суд Божий». Среди них он перечисляет и Петербургское наводнение 1824 г.: «И вдруг он дунул, и море побежало на сушу, и волны гнева Его покрыли стогны твои, размыли домы твои, дошли до выи твоей, поглотили многих сынов и дщерей твоих, и возрыдали Царь и народ Его»; и преждевременную, скоропостижную кончину Александра I: «Потом он дунул и на Царя, и Царь увял в крепости сил своих, как увядает прекрасный цвет от зноя солнечного во время чрезвычайной засухи, и возрыдал Русский народ о Царе своем, и сетовали с ним Цари и народы вселенной». Тем же слогом он высказался о бунте декабристов и его подавлении, о голоде вследствие засухи и неурожая, о пожарах театра и царского дворца, страшном армянском землетрясении… Все эти события расценены им как исполненные Высшего смысла, как наказание Господне за небрежение слова Божьего, поскольку «Пятикнижие в русском переводе, та святая и страшная книга Закона Божия, которая лежала на ковчеге завета Иеговы, во Святая Святых <…> у премногих особ лежит в простом складочном месте…» «Неужели, — вопрошал архим. Макарий, — слово Божие в облачениях Славянской буквы перестает быть словом Божиим в одеянии Российского наречия?»
Св. Синод был последней церковной инстанцией, до которой архим. Макарий пытался достучаться, его грозный пророческий глас — последней возможностью быть услышанным… Ему определили епитимию: послушание при доме Томского архиерея от 3 до 6 недель по усмотрению последнего. Скорее пожурили, чем действительно наказали.
Была еще одна попытка сделать русский перевод достоянием общественности, теперь в обход официальных властей, — попытка напечатать «Алфавит Библии». Этот труд, написанный им на Алтае по возвращении из столицы, представлял собою своеобразный библейский катехизис, где основные истины христианского вероучения были проиллюстрированы подбором цитат из Священного Писания, «естественно», по-русски. Издать этот труд архим. Макарий попытался через московского генерал-губернатора князя Д.В. Голицына, одного из жертвователей на дело Алтайской миссии. И снова возникает вопрос: на что рассчитывал архим. Макарий? Конечно же, и столь высокое лицо не могло исполнить подобной просьбы в обход цензуры. Кн. Д.В. Голицын переслал «Алфавит» обер-прокурору Св. Синода графу Н.А. Протасову. Протасов отдал его на рецензию ректору Санкт-Петербургской духовной академии архим. Афанасию (Дроздову). Опять же, история с «Алфавитом» пришлась на самое неблагоприятное время. Протасовым как раз было инициировано обсуждение вопроса об утверждении славянской Библии в исключительном употреблении в Православной Церкви в России, наподобие соответствующего положения Вульгаты в Католической Церкви. Ставился вопрос и о запрещении чтения Священного Писания мирянам. В начале 1842 г. началось громкое синодальное расследование по поводу литографированных переводов прот. Г. Павского, которому пришлось давать обстоятельные и унизительные объяснения, отрекаться от собственных убеждений. Отзыв на «Алфавит», естественно, был отрицательный, а архим. Макарий серьезно предупрежден.
Небезынтересный контраст представляет отношение к двум «закононепослушным» переводчикам: прот. Г. Павскому и архим. Макарию. Архим. Макарий буквально кричал о переводе. От него отворачивались, стараясь не слышать. Он стучал в спины, продолжая убеждать. В своей настойчивости постоянно нарушал столь значимые в то время для общества, как светского, так и церковного, правила приличия. Чего стоил хотя бы тон его писем в Св. Синод или прямое обращение на Высочайшее имя! От него отмахнулись, отослав обратно на Алтай, для острастки пожурили. В отношении находящегося с 1835 г. на покое прот. Г. Павского, чья работа по переводу Священного Писания велась в рамках учебного процесса и не претендовала выйти за границы учебного заведения (отлитографированные варианты переводов, которые и дали основание для расследования, делались студентами исключительно по собственной инициативе), был проведен целый показательный процесс. Чем объяснить столь разительное отличие? Поддержкой, которую, безусловно, оказывал Московский святитель своему «неугомонному» чаду? Очевидно предвзятым отношением митрополита к прот. Г. Павскому?..
Неудача в официальных инстанциях никак не сказалась на решимости архим. Макария продолжить свой труд. Трудности его не останавливали. Рукописи своих переводов он широко рассылал для отзывов и просто в дар самым разным людям. Уже в начале работы своим авторитетом священника и личной увлеченностью он вовлек в дело перевода многих лиц из своего обширного окружения. Близкие и просто знакомые люди, сочувствующие о. Макарию, переписывали варианты перевода. Своей сотруднице по Миссии Софье де-Вальмон он писал: «Достопочтенная сестра о Господе, благодарю за труды, и посылаю исправленный перевод кн. Иова; старайтесь писать как можно правильнее и степенным почерком; видите как Непряхина пишет; впрочем, Вы не все буквы у нее перенимайте…». Упомянутая в этом письме его духовная дочь Е.Ф.Непряхина на пятом десятке лет занялась изучением французского, немецкого и английского языков, чтобы помощь в переводе была более действенной. К делу перевода он даже привлек находящихся в ссылке в Тобольске декабристов: М.А.Фон-Визина, П.С.Бобрищева-Пушкина, Н.П.Свистунова — их знанием европейских языков о. Макарий воспользовался для перевода современных библейских комментариев. Были у архим. Макария помощники в этом деле и среди духовенства: свящ. Н. Лавров, прот. Е. Остромысленский… По существу, он организовал целый переводческий коллектив, который трудился под его началом.
Методология переводческой работы архим. Макария наглядно представлена в воспоминаниях Д.Д. Филимонова, его помощника и биографа, уже на второй (!) день знакомства привлеченного о. Макарием к переводу: «После обычного приветствия, усадив меня подле себя за стол, заваленный рукописями и книгами, о. Макарий подал английский перевод Библии и попросил передать по-русски, как можно ближе к английскому тексту, первую главу из книги Иова. Хотя это было несколько ex abrupto [лат. — «неожиданно», «внезапно», даже «несколько ошеломительно"], но я счел долгом беспрекословно исполнить его желание. По окончании 1-ой главы он дал мне французский и затем немецкий тексты, прося продолжать читать и передавать для сличения ту же главу по-русски. Сам о. Макарий между тем все время следил по исписанной по-русски тетради, проверяя с еврейским текстом, справляясь по временам с различными комментариями и высказывая при том нередко замечания: какой по его мнению перевод оказывался ближе к еврейскому». В этом кратком, живом рассказе показаны все основные источники перевода, на которых о. Макарий основывался в своей работе: еврейский текст, как базисный, современные европейские переводы и комментарии к ним, как ориентиры в работе.
Архим. Макарий делал свой перевод с еврейского, масоретского, текста. Это была принципиальная позиция, высказанная архим. Макарием во всех его официальных посланиях: и к свят. Филарету, и в Комиссию духовных училищ, и к Нечаеву, и к Государю императору, и в Св. Синод. В этом он полностью солидарен со своими коллегами по переводу — Библейским обществом и прот. Г. Павским. Основным аргументом было то, что еврейский язык для Ветхого Завета — это язык «оригинала»: «Молим даровать нам полную российскую Библию на российском наречии, верно переведенную с оригинальных языков еврейского и эллинского». Обращение к языку оригинала выражало всеобщие ожидания и чаяния связанные с переводом, а именно: получить ясный и понятный текст Библейского Откровения: «Библию, которая сама себя изъясняет». Это — ожидание обретения тайны Откровения, не только «сокрытой от веков и родов», но и затемненной непонятным языком и непрямым переводом славянской Библии: «Перевод всей Библии Ветхого Завета с еврейского языка на российский будет уже и сам по себе исполнением заповеди Спасителя, и трудом, который будет увенчан Его благословением; а между тем сей труд будет награжден святыми корыстями разумения, которые обогатят и украсят Российскую Церковь паче всех сокровищ мира и паче всякого великолепия вещественного, — многими прозрениями в таинства Божии, принадлежащие и открывающиеся душам, которые со страхом Божиим и верою приступают к размышлению о путях Божиих, прозрениями, которые сретаются с неизглаголанными воззрениями Премудрости Божией, веселящими душу верною ей, неверную же обличающими и к верности воззывающими»; «…иная мера нашему времени, просвещаемому паки Еврейской Библией Ветхого Завета и Эллинской Нового»; «Многие места в пророческих книгах Ветхого Завета усердные христиане знали бы наизусть, если бы сии книги были столь доступны для общего разумения на российском наречии, как они вразумительны на других новейших языках в переводе с еврейского». И конечно же, перевод с еврейского для архим. Макария имел миссионерское значение именно в том широком понимании им задач христианской миссии, которые им постоянно декларировались: «Вот богодухновенная Библия Ветхого Завета на российском наречии в переводе с еврейского, читайте ее бедным евреям; и когда они с удовольствием будут видеть, что Библия наша совершенно сообразна с их Библией, тогда вы [миссионеры] открывайте им, каким образом Иегова ведет их рукою Моисея и пророков к Иисусу…». Переводя с еврейского текста, он ожидал обрести ясный и, наконец-то, единый текст Откровения. (Эта проблема, и по сей день остается актуальной, но трудноразрешимой для библеистики и христианского богословия.)
Переводчики Священного Писания на русский язык первой половины ХІХ в., по существу, были первопроходцами. В своем «библейском» начинании Россия отставала от остальной Европы на несколько столетий. Конечно же, переводчики обращались к опыту, который был накоплен в переводах Библии на языки народов Западной Европы. Это было тем более естественно, что с западными переводами в России оказалась тесно связанной домашняя практика чтения Священного Писания. Как известно, образованная часть общества, причем не только аристократия, но даже часть духовенства и семинаристы, предпочитала чтению Библии на славянском языке современные европейские переводы. Широкое использование о. Макарием в своей работе современных европейских переводов и библейских комментариев наглядно представлено в вышеприведенном пассаже Д.Д. Филимонова. Из «различных комментариев», которыми пользовался о. Макарий, в его письмах определенно названы два: Остервальда (1663−1747), швейцарского пастора и богослова, редактора французского перевода Библии, и Розенмюллера (1768−1835), немецкого востоковеда, автора пространного библейского комментария. Безусловно, сам архим. Макарий не делал акцента на каком-либо переводе или комментарии. Так, в отношении комментария Розенмюллера он высказывался предельно критично: «при переводе книги Исаии пророка, пользуясь ученостию Розенмюллера, я не последовал его жалкой неверности». Об одном из французских переводов он писал: «Посылаю французскую Библию. Я удивляюсь, как Г. Женуд мог издать такой перевод в то время, когда немецкие и английские богословы представляли ему столь богатые пособия». Видимо, не стоит преувеличивать здесь возможную зависимость.
