 |
| Русский дом | Николай Переяслов | 03.12.2007 |
Совсем иную тенденцию можно увидеть в литературе конца XX — начала XXI веков, где всё сильнее и сильнее начинают проступать черты одного и того же, всё более стандартизирующегося и теряющего свои национально-этнические признаки, лика. В книгах писателей Англии, Франции, Японии, Скандинавии, Австралии или России — практически повсюду мы увидим один и тот же, словно клонированный в лаборатории, персонаж, прихлёбывающий виски, жующий поп-корн или жвачку и решающий все возникающие на его пути проблемы исключительно с помощью кулака или пистолета. Отталкиваясь не от подлинной жизни, а от стереотипных сюжетов американского кинематографа с неизменными Арнольдом Шварценеггером или Жан-Клод Ван-Даммом в главных ролях, современная литература не просто приобретает признаки вторичного искусства, но неотвратимо превращается в орудие обезличивания нашей планеты. Это не литература, а продукт глобализации.
Глобализация — огромный асфальтовый каток, который едет по поляне с живой травой и душистыми цветами, оставляя за собой однообразно-безжизненную серую плоскость. По этой плоскости удобно мчаться на «мерседесе» в банк или на финансовую биржу, но она ничего не скажет проезжающему по ней человеку о той земле, которую собой покрывает, не порадует его ни скатывающейся по изумрудному листику травинки сверкающей, словно алмаз, каплей утренней росы, ни кружащейся над цветами в поисках нектара пчелой, ни трепещущей цветными, точно узоры восточного ковра, крыльями бабочкой… Куда ни поглядишь — везде только серая, точно подошвы армейских ботинок, мёртвая гладь асфальта да вонючая бензиновая гарь вместо аромата экзотических цветов.
Глобализация — это не просто убийца художественной красоты и национального своеобразия, присущих культуре того или иного народа. Всё гораздо сложнее и серьёзнее. Подменяя стандартными, будто серийные роботы, неотличимыми друг от друга шаблонами псевдоискусства глубину и неповторимость подлинно художественных образов, глобализация превращает весь многонациональный, поликультурный и разнообразно понимающий красоту и справедливость мир в потребителей фактически одного — общего для всех — искусственно созданного мировыми культурологами «блюда». Самое страшное, что даёт нам глобализация, это уничтожение в людях изначально присущего им понятия патриотизма. Выросший на образцах глобализованной культуры человек перестаёт понимать, почему это какую-то одну страну нужно любить во много раз сильнее, чем другую, а тем более жертвовать ради неё своей жизнью, если и здесь, и там люди читают книги одного и того же Стивена Кинга, смотрят фильмы с одним и тем же Терминатором, слушают песни одной и той же Мадонны, пьют одинаковую на вкус кока-колу и едят одинаковые батончики «Сникерс»? О каких национальных ценностях может идти речь, если глобализация давно уже навязывает миру как единственно возможное для каждого из землян представление о ценностях, доллар?
Увы, потребление глобализованной культуры не менее вредно для человеческого духа, чем потребление генно-модифицированных продуктов — для его организма. Вытесняя из души человека и его сознания те образы, которые на протяжении многих веков и тысячелетий создавала для него национальная классическая литература, глобализация тем самым лишает человечество его надёжной иммунной системы, делая людей беззащитными перед льющимися на них отовсюду бездуховностью, пошлостью и цинизмом. Глобализация — это духовный СПИД сегодняшнего человечества, всё сильнее поражающий нашу планету.
Что можно противопоставить этому почти не остановимому, на первый взгляд, шествию глобализации через страны и континенты? Как защитить великие нации и народы от воздействия подтачивающей и разрушающей их глобалистской масскультуры?
Одним из самых сильных противоядий этой нравственной чуме является активизация своего собственного национального творчества и, особенно, такого её эффективного в силу образного воздействия на читателя жанра, как поэзия.
Если театр, живопись, кинематограф или проза — это, так сказать, стационарные фортификационные объекты на рубежах обороны национальной культуры, рассчитанные на выдерживание долгой идеологической осады и ведение продолжительных оборонительных сражений, то поэзия — это быстрая манёвренная конница, способная молниеносно появляться там, где её не ожидали, и наносить мгновенные удары по врагу.
Преимущество поэзии перед прозой — в предельной концентрации создаваемых ею художественных образов, запоминающихся своей необычностью и красочностью, а также в сжатости идейных и философских формулировок, напоминающих ёмкие математические формулы. Если проза — это духовный материк нации, хранящий всё её историческое прошлое, подвиги, свершения, примеры духовного богатства наших предков, то поэзия — это ладанка с родной землёй, которую надевает на шею путешественник, отправляясь в далёкое странствие, или кольцо, которое перед выступлением в военный поход дарит своей невесте воин, чтобы она его вспоминала. Являя собой пример максимально плотной информационной, образной, эмоциональной, гражданской, чувственной и философской насыщенности, стихи хранят в себе самые характерные и яркие черты породившего её народа. Можно сказать, что стихи — это своего рода микрочипы или молекулы ДНК, несущие в себе формулу красоты и гармонии, и потому сохранить национальную поэзию значит уберечь свою культуру от выхолащивания и размывания новомодными литературными течениями. Сохранить национальную поэзию значит сберечь саму душу народа, потому что в ней запечатлены бытовые и ритуальные традиции поколений, наши песни, героические сказания, мифы и многовековая мудрость предков. Но для успешного противостояния силам глобализации необходима не только популяризация древнего народного фольклора или произведений поэтов-предшественников, но также и активное присутствие живого поэтического слова на полях идеологических сражений сегодняшних дней, звучание стихов не одних только поэтов-классиков, но и тех, что пишутся нашими современниками.
Пусть же наши стихи защищают окружающий нас мир от превращения в проходной двор, где нет запаха цветов, не летают бабочки и только изредка проносятся в неизвестность чьи-то едва различимые тени.
