 |
| Радонеж | П. Шорников | 21.11.2007 |
Борьба за автономию бессарабской церкви (1918−1940)
В отличие от других территорий, отторгнутых от охваченной революцией России, оккупированная румынскими войсками Бессарабия оказалась под контролем православного государства. Тем не менее, курс власти на превращение Церкви в инструмент закрепления этой области в составе Румынии и здесь означал распространение этнического и политического насилия и на церковную сферу.Специальные работы по вопросам политики Румынской Патриархии в Бессарабии и по церковной политике светских властей отсутствуют. В исторических исследованиях общегражданского плана (1) опубликованы отрывочные сведения о репрессиях румынских властей против священнослужителей и мирян, а в работах антирелигиозного характера (2) — не подтвержденные фактами утверждения о том, что православное духовенство Бессарабии «приветствовало оккупацию края королевской Румынией», а впоследствии «тесно сотрудничало с оккупантами, принимало деятельное участие в борьбе с революционным и национально-освободительным движением». Церковные авторы, в том числе стоящие на позициях румынизма, признают, что, хотя «внешне церковная жизнь на территории Бессарабии в этот период процветала, но нравственная, духовная жизнь была в этот период в упадке» (3). Задачи данного доклада заключаются в выяснении целей и методов политики Румынской Патриархии и светских властей в Бессарабии, форм борьбы, развернувшейся в Бессарабской Церкви в 1918—1940 годах, и действительного отношения бессарабского духовенства и масс верующих к церковной политике Румынии.
К началу 1918 года Бессарабская митрополия Русской Православной Церкви включала три епархии: Кишиневскую, Хотинскую и Болградско-Измаильскую, в общей сложности 1084 церковных прихода, 27 монастырей, 7 монашеских скитов (4), а также три духовные семинарии. Церковь являлась одним из проводников книжности. Она издавала на молдавском языке журнал «Луминэторул» («Просветитель») и русско-молдавский — «Кишиневские епархиальные ведомости». Богослужение велось на русском и молдавском языках. Церковь пользовалась влиянием в народе, и ее структуры в принципе могли сыграть важную роль в оправдании румынского присутствия в Бессарабии, а в перспективе — и в закреплении области в составе румынского государства. Однако этого не случилось.
К вступлению румынских войск в Бессарабию местный клир отнесся более чем холодно. Уже в январе-феврале 1918 года глава Бессарабской Церкви архиепископ Анастасий вместе с земскими деятелями вошел в патриотический Комитет освобождения Бессарабии и открыто осудил акт оккупации. Политическое подчинение Бухаресту церковных структур Бессарабии румынский Синод начал с предъявления архиепископу Анастасию и епископам Гавриилу и Дионисию требования отложиться от Всероссийской церкви. Иерархи отказались сделать это, и румынские военные власти арестовали их и выслали за Днестр. Синод же солгал верующим, что владыка Анастасий добровольно покинул епархию (5). На его место был назначен румынский архиепископ Никодим, встреченный бессарабскими клириками и верующими отнюдь не дружественно. «Молдаване, — разъяснял выходивший в Кишиневе румынский официоз „Ромыния ноуэ“, — должны знать, что они виновны в этом, так как не решились отречься от русского архиерея, которого Румыния терпеть не может после того, как он охаял ее, будучи в Москве» (6).
С рядовыми священнослужителями румынские власти обошлись еще более жестоко. Монахинь монастыря Речула румынские жандармы за участие в богослужении на русском языке высекли розгами, а старика-священника села Горешты, обвиненного в сочувствии крестьянам — участникам антирумынского выступления, они до потери сознания истязали мокрыми веревками; от пережитых мук священник сошел с ума (7). Опасаясь подобной участи, остальные члены упомянутого Комитета освобождения Бессарабии — и священнослужители, и земцы — бежали из Кишинева в Одессу.
Тем не менее, политический саботаж бессарабского клира продолжался. В 1918—1919 годах малочисленные коллаборационисты сетовали, что «еще находятся священники, которые не только не хотят упоминать во время святой литургии короля, королевскую семью и Священный Синод, но и подстрекают народ к избавлению от румынской пакости. Нам пишут, что такие есть и среди священников молдавской национальности» (8). Полицейские службы доносили об уклонении священников, наряду с учителями и даже примарами (старостами) сел, от участия в проведении румынской пропаганды. «Честь имею довести до Вашего сведения, — докладывал в ноябре 1919 года начальник штаба корпуса жандармов, — что учителя и священники не оказывают жандармам в антибольшевистской пропаганде никакого содействия». Подчиняясь приказу, священники и учителя ходили на проводимые румынскими жандармами «собрания», но «только в качестве присутствующих, не участвуя в беседах» (9).
Эта ситуация была использована румынскими властями как предлог к ускорению этнической чистки среди бессарабского духовенства. Начало ей было положено насильственным ограничением использования русского языка в богослужении. В Кишиневской Духовной семинарии и духовных училищах Бессарабии Румынская Патриархия отменила преподавание русского и церковнославянского языков, создавая ситуацию, когда в области не останется священников, способных проводить службу на русском языке. Из церквей власти изымали книги на церковнославянском языке (10), запрещали священникам читать на русском языке проповеди. Министерство культов и искусств Румынии предписало сделать это даже Ново-Нямецкому монастырю в селе Кицканы, располагавшему богатым фондом старинных книг. В сентябре 1924 года, не рассчитывая на покорность монахов в этом вопросе, командир дислоцированной в Бендерах жандармской бригады предписал кицканскому жандармскому посту добиться неукоснительного исполнения этого распоряжения. В Измаильском уезде, где русские и другие славяне составляли около 70% населения, командующий румынскими войсками генерал Штирбеску запретил священникам проводить богослужение в отсутствие жандармов (11).
В начале 20-х годов требование проводить богослужение только на румынском языке было распространено и на чисто русские приходы. Исключение составляла епитимья и одна молитва на русском языке (12). С годами эта политика была ужесточена. «Почти во всех церквах Бессарабии, даже там, где все население русской национальности, — засвидетельствовал в 1931 году руководитель бессарабского „Объединения русского меньшинства“ Георгий Цамутали, — богослужение на древнем церковнославянском языке было прекращено, а для проведения этих служб введен румынский язык. Священники немногих церквей, где был оставлен русский язык, были обязаны часть богослужения проводить на румынском языке. Все обращения русского населения о сохранении его права на национальную Церковь остались и продолжают оставаться и поныне безрезультатными» (13). Не находя понимания у Румынской Патриархии, русские и вообще «меньшинственные» верующие прибегали к бойкоту богослужения на румынском языке. Более того, по национально-политическим мотивам в нем участвовало и молдавское население. «Молдаване, — докладывала в 1919 году сигуранца г. Бельцы, — враждебно относятся к румынской администрации, избегают румынского духовенства […, священникам угрожают, когда они упоминают в церкви имя короля» (14).
Насилие в церковной сфере, в первую очередь лингвистическое, вынудило верующих к самоорганизации. В июле 1922 года в Кишиневе возник «Союз православных христиан» (15). Видимо, из конспиративных соображений во главе СПХ вначале были поставлены несколько деятелей, перешедших на позиции румынизма и пользующихся доверием румынских властей. Но вскоре после регистрации Союза на первый план в нем вышли радикальные бессарабские регионалисты во главе с одним из инициаторов создания в Кишиневе русской общины, адвокатом-молдаванином Алексеем Опрей, официального поста в организации впрочем не занявшим. К созданию «Союза православных христиан» были причастны также местные монархические круги. В 1925 году в руководство СПХ вошел деятель бессарабского «Союза русских монархистов», руководимого генералом Е. Леонтовичем, бывший губернский предводитель дворянства Пантелеймон Синадино (16). Характеризуя его государственную ориентацию, бывший председатель Сфатул цэрий Пан. Халиппа включил Синадино в число «самых ожесточенных врагов» присоединения Бессарабии к Румынии (17).
Как акт сопротивления румынизму расценила полиция и перерегистрацию в 1924 году православного Александро-Невского братства, основанного в Кишиневе еще в 1867 году. В руководство Братства вошли знаменитый молдавский просветитель протоиерей М.М. Чакир, гагауз по национальности, активист учительской организации молдаванин К.К. Маланецкий, И.М. Пархамович и Н.А. Золотухин, потомки старинных родов молдавских бояр Г. Д. Крупенский, И.И. Негруцов, М.П. Данилескул и другие высокообразованные бессарабцы [другой представитель рода Крупенских, А.Н. Крупенский, продолжал политическую деятельность в эмиграции и на монархическом съезде 1931 г. в Париже был избран председателем Высшего монархического совета — прим. авт.]. Председателем Братства стал священник Николай Лашков (Лашку). Всех их тайная полиция квалифицировала как «пламенных панрусистов», а Братство — как «центр сохранения и пропаганды российских монархических идей». Само увековечение памяти русского князя, полагала политическая полиция, «явно указывает на антирумынские чувства руководителей этого общества». Церковь на Армянском кладбище, где служил о. Николай, превратилась в центр духовной оппозиции. Храм этот, подчеркнуто в документе, «посещается известными русофилами и русифицированными лицами, и самые непредвзятые наблюдатели отметили бы, что верующие, собирающиеся в этой церкви, — не прихожане, проживающие вблизи, а жители самых отдаленных частей города, но из числа тех, кто еще питает надежду на возрождение Российской империи. Богослужение ведется только на русском языке, и ответы хора поются на этом же языке» (18). В середине 20-х годов в Кишиневе возникли также «Общество Гроба Господня» во главе с литератором Семеном Стодульским и «Союз православных клириков Бессарабии», руководимый священником Семеном Гучужной, другие организации русскоязычных верующих и духовенства.
Консолидации бессарабской религиозной общественности румынская администрация пыталась противопоставить румынские церковно-политические объединения. В начале 20-х годов были созданы «Братство преподавателей религии средних школ Бессарабии», «Воинство Христово» и «Союз румынских православных христиан», а в середине 30-х годов — «Бессарабский союз лиценциатов богословия», «Синдикат бессарабских журналистов-христиан» и т. д. (19). На клириков-румын во многом опирались также бессарабские отделения румынского «Общества по распространению румынской литературы и культуры румынского народа» («Астра»), задачей которого являлась духовная интеграция территорий, включенных в 1918 году в состав Румынского государства, и румынизация их населения. В октябре 1924 года, после подавления Татарбунарского восстания, румынские церковные власти, стремясь завершить подчинение Бессарабской Церкви Румынской Патриархии, попытались ввести в области церковный календарь, выправленный в соответствии с григорианским. Этот акт положил начало многолетнему конфликту, в который были втянуты не только клирики, но и массы верующих.
Патриотически настроенная бессарабская общественность, враждебная любой попытке румынских властей стереть региональную специфику, встретила церковную реформу протестами. «Союз православных христиан Бессарабии» осудил митрополита Гурия, выполнившего распоряжение Синода. Опираясь на церковные советы, Союз развернул агитацию в защиту богослужения по старому стилю. Ему удалось наладить выпуск инструктивной литературы, а в конце 1925 года даже создать театральную труппу, гастролировавшую по селам. Впоследствии А. Опря учредил газету «Набат», ставшую главным печатным органом движения сторонников юлианского календаря. По сведениям политической полиции, многие священнослужители «вели интенсивную пропаганду за возврат к старому календарю, а другие служители алтаря, не будучи убеждены в необходимости и своевременности новой реформы, сохраняли пассивность и в некоторых частях даже отвергали вместе с населением исправленный календарь». Часть клира поддержала стилистов из опасения утратить расположение верующих и понести материальный урон.
Причину возникшего движения румынские власти усматривали в живучести в бессарабском обществе российской государственной идеи, в прочности традиций русского Православия. «Царское владычество в Бессарабии, — докладывала сигуранца, — придало Церкви в этой провинции „православный“ облик, сохраняемый как ее духом, так и ее обликом. Вера окутана мистицизмом, свойственным славянскому народу, а церкви, за малым исключением, полны икон Казанских и Донских святых, принадлежащих к „русскому Православию“, с надписями на славянском языке».
Хотя инициативная роль в развертывании движения, как показано, принадлежала бессарабским регионалистам-молдаванам, полицейские эксперты связывали сопротивление введению нового стиля в богослужении с неприятием политики румынизации русской общественностью: «Бывшие крупные собственники, служащие, интеллигенты, русские по национальности или русифицированные, воспитанные в русских школах, как и другие элементы из меньшинств, еще ранее начали кампанию против [румынскогo] национального развития в Бессарабии, и вопрос календаря был немедленно использован ими с ирредентистской целью, для сохранения русского языка и старого стиля в Бессарабской Церкви…» (20).
Бессарабская общественность, местная русская пресса, впрочем, возглавляемая молдаванами, всецело поддержали старостильников. Молебны, по-прежнему проводившиеся по юлианскому календарю, превращались в политические манифестации. Тысячи верующих собирались в дни церковных праздников вокруг Чуфлинской церкви и церкви Александро-Невского братства, где богослужение еще проводилось на церковнославянском языке. В апреле 1926 года не столько монархической, сколько российской патриотической манифестацией стал молебен в память Николая II, в нарушение оккупационных норм проведенный на русском языке в кишиневской греческой церкви Св. Пантелеимона (21).
Бессарабские сторонники старого стиля нашли поддержку Русской Зарубежной Церкви. «Высокие русские священнослужители, находящиеся в Иерусалиме, Белграде, Карловцах, Софии, Праге, Ракошине, Париже и на Св. Горе Афон, — отмечено в полицейском реферате, — надеются сохранением единства Православной Церкви сохранить и идею целостности Российской империи в былых границах, и посредством эмиссаров, писем, газет и любых иных средств пытаются сохранить русский характер Бессарабии. Так, бывший русский архиепископ Бессарабии Анастасий, находящийся в Иерусалиме, 17/30 ноября 1925 года прислал кишиневскому протоиерею Владимиру Полякову ответ на его письмо, показав верующим в Бессарабии, что считает себя и теперь главой Бессарабской Церкви и ожидает лишь удобного момента, чтобы возвратиться в Кишиневскую и Хотинскую епархию. Воодушевленные этим письмом, которое было размножено на шапирографе и нелегально распространено в Кишиневе и остальной провинции, протоиерей Владимир Поляков вместе со священниками И. Андроником, членом Епархиального Совета, Гросу, помощником секретаря Эфории церковных имуществ, и Сикриеру со свечного завода, составляют заключение против исправленного календаря и, распечатав на машинке во многих экземплярах, 1 января 1926 года нелегально распространяют его в Кишиневе среди клириков и верующих» (22).
Поддержка мирян воодушевляла традиционалистов-клириков. Кишиневские священники Поляков, Бинецкий, Ковальджи, а также о. Павел (Бандуровский) из села Балка Измаильского уезда и другие решились на открытый бунт против церковных властей, «служа все праздники в соответствующих церквах по старому стилю перед большим числом верующих русофилов». В городе была предпринята попытка построить православную церковь, которая была бы преклонена непосредственно Иерусалимской Патриархии, сохранявшей верность старому стилю. Активисты «Союза православных христиан» печатали календари по новому стилю, в которых дата празднования Пасхи указывалась по старому стилю. Клириков, подчинившихся румынским церковным властям в вопросе о стиле, верующие оскорбляли и игнорировали. По заключению полиции, сопротивление церковной реформе оказало большинство населения области, лишь отдельные приходы перешли на новый стиль. Учитывая это обстоятельство, 4 февраля 1926 года представители Бессарабской Церкви на церковном конгрессе в Бухаресте выступили с официальным заявлением о недовольстве предпринятой реформой в Бессарабии и потребовали сохранения старой пасхалии. Стремясь заручиться накануне выборов симпатиями населения области, глава румынского правительств А. Авереску обещал разрешить отмечать церковные праздники и по новому, и по старому стилю. Тем не менее, Синод Румынской автокефальной Церкви взял курс на подавление «стилизма». Священники, поддержавшие Движение, были преданы суду либо отстранены от службы; часть их была вынуждена эмигрировать (23). Многих священнослужителей вызывали на допросы в полицию. Клир был, в основном, приведен в повиновение.
Движение мирян, однако, сломлено не было. По сведениям полиции, по всей Бессарабии до 80 000 верующих платили «Союзу православных христиан» членские взносы (24). В. Поляков, лишенный прихода, стал настоятелем частной церкви, открытой в помещении «Объединения русского меньшинства», но и эта церковь была закрыта по приказу светских властей. Священник был предан суду военного трибунала, а затем вынужден эмигрировать в Югославию. Но и оттуда он личными письмами продолжал воодушевлять сторонников церковной традиции. Так же поступали, по сведениям румынской политической полиции, и монахи русских монастырей Афона, которые «при посредстве писем и листовок либо лично приезжая в Бессарабию, как и в Старое Королевство, — призывают „подлинных христиан“ к борьбе с новым стилем, советуя им „всем держаться старого стиля, как на Св. Горе“, […] и не переходить на новый, даже если их будут убивать или сжигать заживо» (25).
Cложное положение Русской Православной Церкви в СССР почти три года не позволяло Московской Патриархии поддержать бессарабских сторонников церковного единства с Россией, но 16/29 июля 1927 года местоблюститель патриаршего престола митрополит Сергий разослал письмо, адресованное русскому клиру за рубежом, в котором сообщалось, что глава Московской поместной Церкви сохранил старый стиль. В 1928 году, когда к власти в Румынии пришли национал-царанисты и в Бессарабии было отменено осадное положение, движение приверженцев церковной традиции приобрело масштабы всеобщего духовного бунта. «После отмены цензуры в ноябре 1928 года, — констатировала сигуранца, — под влиянием бессарабских священников, которые пришли к убеждению, что в исправленном календаре следует сохранить старую пасхалию, целые села перешли на старый календарь, монастыри этой провинции возвратились в своих службах к старому календарю». Пренебрегая запретом, бессарабские стилисты издали на молдавском и русском языках церковный календарь, в котором праздники были рассчитаны по старому стилю. Русские церковные календари издательства «Добро», составленные в соответствии с традицией, поступали в Бессарабию из Варшавы по каналам организации генерала Е. Леонтовича (26).
Но главную угрозу румынской власти в Бессарабии сигуранца не без основания усматривала не в решимости активистов движения и не в его поддержке международной церковной общественностью, а в его организованном и массовом характере. «На этот раз, — докладывал в январе 1929 года областной инспектор полиции, — пропаганда за старый стиль организуется центральным комитетом, который через кишиневскую русскую газету „Набат“, появившуюся после отмены цензуры, ведет энергичную борьбу против реформы календаря. Этот центральный комитет организовал сельские комитеты „православных христиан“ по всей Бессарабии, рассылая им формуляры протоколов, которые возвращаются в центр с подписями сельчан и публикуются в газете „Набат“. Вследствие этой кампании приходские советы не могут собираться, поскольку члены советов отказываются содействовать церковной жизни и не ходят в церковь по новому стилю. По этой причине не продаются свечи, не делаются пожертвования, и церковное хозяйство в большом упадке, а священники обеднели… Когда наступают праздники по старому стилю, крестьяне одеваются в чистые одежды и, хотя в церквах не проводится религиозная служба, собираются на застолья, устраивают танцы и т. п., а в дни праздников по новому стилю идут в поле и работают. Так же поступают даже примары и некоторые учителя, которые не приводят учащихся в церковь. В некоторых селах верующие закрывают церкви и препятствуют священникам служить по новому стилю» (27). Председателем «Комитета православных христиан» в это время был адвокат Иван Стырча, но ключевую роль в Движении играл Алексей Опря, возглавлявший газету «Набат». В помещении редакции газеты проходили и заседания штаба Движения.
Навязанная Бухарестом реформа повергла Бессарабскую Церковь в кризис. Духовенство было расколото. Энергичную пропаганду против перевода богослужения на новый стиль вела распространяемая среди священнослужителей газета «Гласул монахилор» («Голос монахов»), редактируемая иеромонахом Дионисием Лунгу. Попытки некоторых священников служить по новому стилю верующие расценивали едва ли не как акты национальной измены. «На суровость и непримиримость иерархов, — отмечал один из противников стилизма, — паства отвечает неприязнью, почти ненавистью к ним» (28). Новый 1929 год большинство верующих демонстративно встретило по старому стилю. «Население предместий Кишинева, а также часть русского населения (других городов и сел), особенно благородные и бывшие служащие старого режима, — отмечено в сводке сигуранцы, — праздновали Рождество, как и Новый год, по старому стилю». Не отмечали новогодние праздники по новому стилю даже монахи. Множество православных собирали в дни церковных праздников в своих храмах русские старообрядцы, сохранившие свой календарь (29). Русские старообрядцы-липоване, сохраняющие старый календарь, в дни церковных праздников собирали у своих храмов множество православных. Число приверженцев баптизма возросло настолько, что баптисты стали строить новые молитвенные дома. На состоявшемся в декабре 1928 года общем собрании «Союза бессарабского клира» священники пришли к заключению, что возвращение к старой пасхалии совершенно необходимо и неизбежно. Бессарабский клир, докладывала сигуранца, «заявил, что порвет с Синодом, если Пасху не будут праздновать по старому календарю» (30). Сохранения старой пасхалии требовали делегации мирян, осаждавшие митрополита Бессарабии (31). Учитывая это, митрополит Гурий предложил видимость компромисса. 1 января 1929 года он заявил, что сохранится исправленный календарь, но Пасха будет праздноваться по старой пасхалии.
В сущности, это была попытка ценой тактической уступки добиться перевода богослужения на новый стиль. Однако румынский Синод, не осознав подлинных масштабов Движения, продолжал настаивать на полном и немедленном подчинении и клириков, и мирян Бессарабии. Румынские национал-радикалы требовали удалить из епархии митрополита Гурия, который «подобно Понтию Пилату умыл руки, заявив, что больше ни за что не отвечает». Сторонников русской православной традиции в печати именовали «коммунистами» (32). Но политическая полиция в донесениях правительству Румынии вновь и вновь сообщала о массовом характере Движения и решимости его участников, объясняя это тем обстоятельством, что кроме религиозной основы оно имеет и иную, а именно — российский ирредентизм. Сознавая, что на этот раз земляки не смирятся, видный румынский политик уроженец Бессарабии Константин Стере обратился к премьер-министру Юлиу Маниу с призывом вмешаться в конфликт и разрешить населению области праздновать Пасху по старому стилю (33).
В том же направлении действовали и бессарабские иерархи, лучше, чем церковные деятели-румыны, знавшие положение в области. Но главное, продолжало шириться Движение. «Ежедневно, — докладывала в феврале 1929 года сигуранца, — организуются новые сельские комитеты» (34). Его активисты — миряне Тишаков, Мыцу, Стецкевич, Чобану, а также священники, лишенные приходов за пропаганду старого стиля, призывали покрыть всю Бессарабию такими комитетами и провести «съезд всех православных». Попытки священников-румын совершить великопостные богослужения по новому стилю повсеместно провалились; по сведениям полиции, «никто из прихожан не пришел в храмы» (35). В правящих кругах Румынии возобладало мнение о нецелесообразности проводить церковную реформу ценой возникновения политического кризиса в самой неспокойной из провинций. Синод уступил. 3 марта руководство «Союза православных христиан» созвало в кишиневский кафедральный собор тысячи верующих. «По особому настоятельному ходатайству всех кириархов Бессарабии, — объявил митрополит Гурий, — Святейший Синод разрешил праздновать Св. Пасху 5 мая» (36), т. е. по старому стилю.
Однако уступка запоздала, защита церковной традиции переросла в движение национального протеста. «Наши братья из Регата (Румынии), — не без иронии заявил после проповеди митрополита один из активистов СПХ Иван Власе, — развили в нас любовь к своей нации, нации молдаван». Глумление румынских националистов над лингвонимом «молдавский язык», попытки переименовать его в румынский встречали отпор. «Кто бы мог утверждать, — заявил другой молдаванин — сторонник старого стиля, — что молдавский крестьянин в Бессарабии знает и понимает другой язык, нежели прадедовский молдавский язык!» (37). В августе 1930 года группа молдавских интеллигентов и крестьян во главе с бывшим кишиневским уездным исправником Константином Хаджи-Коли и адвокатом Федором Кирилловым учредила в Кишиневе Молдавскую партию. Ее программным требованием стала «действенная защита бессарабских молдаван, столь обиженных и считающихся по сравнению с остальными жителями страны [т.е. Румынии — прим. авт.] людьми второго сорта». Выдавая свою ориентацию на выход Бессарабии из состава Румынии, лидеры Молдавской партии провозглашали ее целью восстановление Молдавского государства в границах времен Стефана Великого — от Днестра до Карпат. Партия провела ряд массовых мероприятий в Кишиневе и окрестных селах; сигуранца, встревоженная этим покушением на целостность Румынского государства, взяла на учет более 50 ее активистов. Однако вскоре стало ясно, что за Прутом эти идеи Молдавской партии отклика не находят, а в Бессарабии народ явно стоит за воссоединение области с Россией. Вскоре осадное положение в Бессарабии было введено вновь, возобновились аресты, пытки и судебные расправы над политической оппозицией, и Молдавская партия прекратила существование (38).
Право на национальную Церковь стало программным требованием также русского национального движения. 5 июля 1930 года Г. М. Цамутали, вынужденный от имени Главного Совета «Объединения русского меньшинства» объясняться с полицией за выступления русских священников против церковной реформы, заявил, что между Русской и Румынской поместными Церквами «создались следующие отличия:
1. Мы совершаем богослужение на славянском языке, то есть на нашем национальном церковном языке, что является отличием не по существу, а лишь по форме.
2. Мы пользуемся в Церкви старым календарем. Тем не менее, мы полагаем, что вместе с Румынской Церковью мы исповедуем ту же Восточную Православную Веру.
Поэтому мы просим Румынскую Церковь принять нас в свое каноническое приклонение, конечно, при условии сохранения указанных выше особенностей, из которых вытекают с несомненностью следующие права:
1) иметь свои отдельные церковные Общины, в которых служба совершалась бы на славянском языке и по старому календарю,
2) избирать членов клира, что допускается церковными канонами и что имеет место в некоторых Православных Восточных Церквах…».
Понимая, что та степень религиозной свободы, которую допускали в своих владениях турецкие султаны и арабские шейхи, в условиях Румынии недостижима, Г. М. Цамутали, тем не менее, был непреклонен. «Вместе с тем, — писал он далее, — мы заявляем, что будем непоколебимо защищать свое право на свою национальную Православную Русскую Церковь, право, которое гарантировано нам международными договорами, Конституцией Румынии и вообще современными понятиями о свободе совести» (39).
Румынским властям, включая церковные, эти понятия были чужды, но позиции русского языка в лоне Церкви продолжали отстаивать и клирики-молдаване. В начале 1931 года группа священнослужителей во главе с известным церковным публицистом Иеремией Чеканом и священником Иоанном Штюкэ предприняла попытку выпустить русско-румынскую газету «Раза» («Свет»). Уже огласка этого намерения вызвала яростные протесты румынских национал-радикалов, привычно обвинявших молдаван в антирумынизме и русофилии. «К нашему стыду, — возмущался профессор Г. Обрежа-Яшь на страницах бухарестской газеты „Универсул“, — бессарабские священники, в большинстве молдаване, предприняли выпуск газеты на русском языке». Прикрываясь ссылками на то, что румынская пресса в Бессарабии потерпела крах, священники, считал он, просто «дают волю своему русизму». Мы, обличал он далее, «не понимаем и не одобряем того, что самые заурядные представители национальной Православной Церкви весь день разговаривают на улице перед Митрополией и даже в Епархиальном совете только по-русски; но смотреть, как они переходят к делу, выпуская на русском языке для молдавского народа газету „Свет“ — этого допускать нельзя!» (40).
Молдаване придерживались иного мнения. 17 священников — участников «Союза православных клириков Бессарабии» во главе с бывшим членом Сфатул цэрий о. Александром Балтагой поддержали это начинание публично. Газета все же вышла. «Мы, — пытаясь объясниться языком оппонентов, — ответил о. Иеремия Чекан, — гордимся тем, что знаем русский язык почти так же, как румынский; гордимся, что, зная этот язык, мы сразу узнаем, чего хотят и что делают представители русского меньшинства в Бессарабии, также имеющие свою прессу; мы гордимся, что сможем на этом же языке отвечать на ошибки, заблуждения, измышления и нападки миноритарной прессы» (41).
Но первый номер оказался и последним. На следующий день после его выхода бессарабские епископы молдаванин Виссарион Пую и румын Юстиниан договорились «энергично протестовать» против выпуска «Света». Вокруг них сплотились наиболее влиятельные церковные должностные лица-румыны — директор Кишиневской семинарии, декан теологического факультета, шеф военных священников дислоцированного в Бессарабии 3-го армейского корпуса, — и митрополит запретил выпуск газеты. Более того, насаждая среди паствы антирусский шовинизм, митрополит Гурий заявил в проповеди, что русские имеют возможность обращаться к Богу на своем языке, «но некоторые элементы из русского населения ведут себя, как сектанты». Такие элементы, цинично заключил иерарх, «следует высылать за Днестр» (42). Заявление вызвало возмущение в обществе. Г. М. Цамутали направил от имени «Объединения русского меньшинства» протест румынскому королю, но священнослужители, на которых заявление митрополита, по сведениям полиции, также «произвело печальное впечатление», промолчали (43).
Оппортунизм клира был следствием изгнания в 30-е годы из церковной среды сторонников старого стиля — и русских, и молдаван. Вместе с ними бессарабская традиция межэтнической терпимости начала из клира исчезать. Характерен инцидент, происшедший в октябре 1931 года в Епархиальном зале Бессарабской митрополии. Когда молдаванин Иеремия Чекан обратился по-русски к аудитории из 200 священнослужителей и мирян, большинство присутствующих покинуло помещение; некоторые из выступивших после о. Иеремии Чекана ораторов потребовали репрессий против русских газет (44). На съезде «Союза бессарабского клира» в июле 1934 года вопрос о выпуске двуязычной церковной газеты подняли священники молдаванин Павел Гучужна и болгарин Стойчев. Гучужну выслушали, но Стойчева, выступавшего «за то, чтобы газета выходила на румынском и русском языках, чтобы понимало все население», лишили слова; газету решили выпускать только на румынском (45). «Церковь в Бессарабии, — не без основания отметила в те дни Бессарабская коммунистическая организация, — является лучшим для буржуазии убежищем румынского шовинизма» (46).
Проявления антирусского шовинизма румынскими клириками осложняли им контакты с прихожанами — и русскими, и молдаванами. Восприятие молдаванами румын как чуждого народа, отмеченное в начале 20-х годов классиком румынской литературы Михаилом Садовяну, полтора десятилетия спустя так и не было преодолено. Взаимное отчуждение усиливали языковые различия: литературный румынский язык даже в 30-е годы оставался малопонятным для молдаван. На теологическом факультете в Кишиневе, свидетельствовал архиепископ Скрибан, студенты-молдаване, не понимая тексты современных румынских писателей (за исключением уроженца Запрутской Молдовы Михаила Садовяну, избегавшего латинизмов и галлицизмов), прибегали к румыно-французскому словарю. «Бедный юноша! — восклицал иерарх. — По-румынски он читал, как будто читал по-французски!» (47). Отрицая молдавскую языковую самобытность, румынские власти, тем не менее, учитывали молдавскую лексическую и морфологическую специфику: рассчитанные на молдавских крестьян газеты, журналы, брошюры они редактировали на языке, близком к разговорному молдавскому. Но молдавской речью не владели и, как правило, не желали ее усваивать направляемые в бессарабские приходы священники-румыны.
Народ воспринимал этих священников адекватно их роли — как функционеров чуждого им государства. Светские власти также видели в клириках прежде всего пропагандистов румынизма. В 1930 году епископу Дионисию пришлось возглавить в Бессарабии руководство призванного насаждать идеологию румынизма общества «Астра». «Слабую стену румынского сознания и национального духа, — отмечено в программном документе этой организации, принятом по предложению церковного иерарха, — мы должны укрепить и распространить на всей территории между Прутом и Днестром» (48). Опираясь на государственную администрацию на местах и финансовую помощь румынского правительства, эта организация, в отличие от других румынских националистических «обществ», развернула свою инфраструктуру. Три года спустя «Астра» располагала в Бессарабии 373 «очагами культуры» и культурно-национальной газетой «Кувынт Молдовенеск». В число «актива» организации в селах в обязательном порядке включали священников, компрометируя Церковь. Аппарат «Астры» вел антирусскую пропаганду, ее клуб в Кишиневе стал настоящим притоном: в его помещениях велись азартные игры, промышляли проститутки, туда завлекали подростков (49).
При первых же попытках церковных властей вновь настоять на реформе календаря сопротивление верующих возобновилось. Летом 1935 года оно вылилось в массовые крестьянские волнения в Бельцком уезде. На их подавление были направлены румынские войска и жандармерия. 19 августа при столкновении населения с полицией в селе Старый Албинец были убиты 5 крестьян, 10 получили ранения, а 120 человек были арестованы (50). Достигнутое такими методами «умиротворение» стало поражением Румынской Церкви. Глухая «война» официальной Церкви против верующих продолжалась до последних дней оккупации Бессарабии. «Для подавления всякой воли масс даже в вопросе о том, праздновать ли религиозные праздники по новому или старому стилю, что является как будто вопросом мелким, — отмечало руководство Бессарабского коммунистического подполья, — буржуазия здесь, как и в национальном вопросе, видит не только чисто религиозную проблему, но и социальную подкладку, и подавляет движение крестьян, которые, по словам самих крестьян, хотят праздновать и молиться Богу так, как они хотят, а не как хотят бояре» (51). Могло ли быть иначе, если речь шла о защите национальной традиции?
Смена поколений, казалось, приближала руководство Румынской Церкви к желанной цели. В 1936 году, после эмиграции в США генерала Е. Леонтовича, распалась помогавшая церковной оппозиции бессарабская монархическая организация. Ранее, в 1934 году, после кончины руководителя Александро-Невского братства о. Николая Лашкова, митрополит назначил настоятелем церкви Александро-Невского братства на Армянском кладбище соглашательски настроенного священника. Но взять под духовный контроль прихожан властям не удалось. Церковь осталась своего рода православным клубом, в ней по-прежнему собирались более тысячи кишиневцев, по сведениям сигуранцы, «в большинстве своем интеллигентов русского происхождения» (52).
Последним аргументом Румынской Патриархии в каноническом споре с церковной оппозицией стала полицейская травля приверженцев старого стиля. В октябре 1937 года священники Борис Бинецкий, Димитрий Стецкевич и возвратившийся из изгнания Владимир Поляков за проведение богослужений по старому стилю вопреки запрету епископии были преданы суду. Но их последователи продолжали отстаивать свои взгляды. Полгода спустя сигуранца уличила в ведении «панславистской» пропаганды группу прихожанок этих священников. В феврале 1938 года полицией был схвачен монах Кондрицкого монастыря Леон Талмазан, который, переодевшись священником, агитировал верующих за старый стиль. Сигуранца вновь и вновь требовала от митрополии содействия в надзоре над населением и пресечения предпринимаемых приверженцами старого стиля «вылазок с целью русификации» (53).
Установление в феврале 1938 года в Румынии диктатуры короля Кароля II сопровождалось усилением национальных гонений, в том числе в церковной сфере. Синод Румынской Церкви запретил священникам даже при исповеди разговаривать с прихожанами на любом языке, кроме румынского. Для русских, украинцев, других меньшинств Бессарабии эта мера была равносильна отлучению от Церкви. Крестьяне-молдаване в большинстве своем сохраняли приверженность старому стилю как национальную традицию. Все эти люди, большинство населения области, не могли согласиться с политикой Румынской Патриархии. Весной 1938 года сигуранца отметила активизацию движения «стилистов». На сопротивление клириков, выражавших взгляды мирян, Патриархия отвечала заменой местных священнослужителей румынами. Отчуждение между клиром и народом нарастало, способствуя распространению сектантства и религиозного индифферентизма. Духовное насилие, дискредитировавшее не только Румынскую Патриархию, но и Православную Церковь как общественный институт, способствовало расширению влияния старообрядческой Белокриницкой Патриархии, а также баптистов, молокан, инокентьевцев.
Превращение Бессарабской Церкви в церковь румынскую было осуществлено посредством применения полицейских мер воздействия, административного насилия и замены основной части местного клира на румынский. Румынскому государству удалось подчинить себе церковную организацию, однако ее вклад в решение этнополитических задач представляется спорным. Проповедуя официальную идеологию румынского государства, добиваясь исключения русского языка из богослужения и разрыва бессарабских священнослужителей и верующих с Московской Патриархией, Румынская Патриархия вошла в конфликт с местной общественностью. Сопротивление прихожан духовному насилию было массовым и упорным, и оно так и не было сломлено. Провоцируя враждебность к румынской власти даже в аполитичной среде, румынские церковные власти по существу расширяли социальную базу бессарабского освободительного движения. Политика эта являлась объективно антиправославной, ибо вносила смуту и раскол в среду священнослужителей и мирян, подрывала моральный авторитет Церкви, вызывала церковный индифферентизм и способствовала распространению сектантства. Кризис Бессарабской Церкви в годы румынской оккупации был частью духовной драмы народа Бессарабии.
2. См.: Бабий А.И. Православие в Молдавии: история и современность. — Кишинев: Картя Молдовеняскэ, 1988.
3. Anuarul statistic al Romaniei. 1926. — Buc.: Tipografia curtii regale, 1927. — P. 322; Anuarul pentru toti. Aprilie 1928−1929. — Buc.: Tipografia «Cultura poporului», 1930. — P. 3091.
4. Национальный архив Республики Молдова (НА РМ). Ф. 727. Оп. 2. Д. 101. Л. 41.
5. Romania Noua. — 1918. — 10 iulie.
6. Лунгу В.Н. Указ. соч. — С. 150; Борьба трудящихся Молдавии против интервентов и внутренней контрреволюции (1917−1920 гг.): сб. документов и материалов. — Кишинев: Картя Молдовеняскэ, 1967. — С. 194.
7. Сuvint Moldovenesc. — 1918. — 3 august.
8. НА РМ. Ф. 405. Оп. 1. Д. 7. Л. 12.
9. Там же. Ф. 2988. Оп. 1. Д. 289.
10. Там же. Д. 242. Л. 15, 20.
11. Neamul Romanesc. — 1938. — 3 august.
12. НА РМ. Ф. 679. Оп. 1. Д. 6378. Л. 34 об.
13. Цит. по: Лунгу В.Н. Указ. соч. — С. 97.
14. НА РМ. Ф. 680. Оп. 1. Д. 3350. Л. 13.
15. Там же. Ф. 679. Оп. 1. Д. 5458. Л. 17.
16. Halippa Pan. Testament pentru urmasi / Pan. Halippa, A. Moraru. — Chisinau: Hyperion, 1991. — P. 109.
17. НА РМ. Ф. 679. Оп. 1. Д. 5471. Л. 3.
18. НА РМ. Ф. 679. Оп. 1. Д. 5471. Л. 3−5; Шкаренков Л.К. Агония белой эмиграции. — М.: Мысль, 1981. — С. 152.
19. Там же. Ф. 171. Оп. 2. Д. 3404. Л. 3; Д. 3401. Л. 1; Д. 3471. Л. 3; Д. 3473. Л. 1.
20. Там же. Д. 3487. Л. 42−43.
21. Там же. Л. 45.
22. Там же. Л. 46−48.
23. Там же. Ф. 680. Оп. 1. Д. 3350. Л. 9 об.
24. Там же. Д. 3487. Л. 13.
25. Там же. Л. 75.
26. Там же. Ф. 678. Оп. 1. Д. 5458. Л. 21.
27. Там же. Л. 13.
28. Там же. Л. 93.
29. Там же. Д. 3487. Л. 13, 75.
30. Там же. Л. 13.
31. Там же. Л. 93.
32. Там же. Д. 3428. Л. 350.
33. Ordinea. — 1929. — 27 februarie.
34. Набат. — 1929. — 6 февраля.
35. НА РМ. Ф. 680. Оп. 1. Д. 3487. Л. 303.
36. Там же. Л. 487.
37. Там же.
38. Там же. Ф. 679. Оп. 1. Д. 5651. Л.13−20.
39. Там же. Д. 5435. Л. 28; Д. 6378. Л. 32.
40. Universul. — 1931. — 9 ianuarie.
41. Свет (Raza). — 1931. — 1−7 февраля.
42. Сuvintul Basarabiei. — 1931. — 10 martie.
43. НА РМ. Ф. 679. Оп. 1. Д. 5521. Л. 92.
44. Там же. Л. 122.
45. Там же. Л. 175.
46. Архив Института политологии /Кишинев, далее — АИП/. Ф. 50. Оп. 3. Д. 197. Л. 15.
47. Basarabia. — 1943. — 22 mai.
48. НА РМ. Ф. 680. Оп. 1. Д. 3410. Л. 42−43.
49. Там же. Д. 5550. Л. 515.
50. Лазарев А.М. Указ. соч. — С. 271−272.
51. АИП. Ф. 50. Оп. 3. Д. 197. Л. 15.
52. НА РМ. Ф. 679. Оп. 1. Д. 5471. Л. 52.
53. Там же. Д. 6021. Л. 257, 305, 308.
П.М. Шорников, канд. ист. наук, доцент кафедры отечественной истории ИИГП ПГУ им. Т.Г. Шевченко
http://www.radonezh.ru/analytic/articles/?ID=2515
